От автора
Есть один, давно известный, интересный афоризм, что мы родом все из детства, как бы ни сложилась жизнь. От страны, в какой родился, где ты сделал первый шаг, сколь старательно учился, кто тебе урок внушал, от того, какие книжки в детстве с мамой ты прочел, многое в судьбе сложилось: и успех твой, и просчет.
Книгой доброй, справедливой должно юный ум питать, чтоб в душе своей могли вы те же свойства воспитать.
Выделю особо – сказки. Мудрость высшую веков. Показал народ там в красках, видеть мир хотел каков. Бабушка мне в свое время сказку русскую прочла про одно изобретенье – деревянного орла. Я смысл сказки этой в детстве понял неуверенно: был тогда Союз Советский трудовой империей. Но когда канула в Лету детства моего страна, перестала сказка эта быть неясна и странна. Я читал уже дочурке про народную мечту и своим будущим внукам обязательно прочту: хоть давно уже летает даже в космос человек, сказка не устаревает и живет из века в век. Ведь мечта в ней – не о чуде, чтоб по воздуху летать, а о том, что надо людям всех умельцев уважать. Чтоб в России возносили молодцов мастеровых больше, чем шутов красивых и торговцев деловых. Потеряет эта сказка актуальность лишь тогда, когда снова станет власти ценен человек труда, заживет когда умелец и в богатстве, и в чести.
А пока, сказать осмелюсь, улыбнись и погрусти, мой читатель, над забавой, что тебе здесь предложу, от себя чуток добавлю, кой-чего переложу, но – не изменяя смысла. Не могу сказать тебе, век который тут описан иль столица эта где: ведь история родная вся непредсказуема, да и память уж плохая – путаться могу и я. Но для сказки то не важно. Важно чувствами не лгать в жизненной странице каждой!
Ваш покорнейший слуга.
Глава 1
Не на дальней на сторонке, где-то в нашенских краях, где играли свадьбы – звонко, хоронили – втихаря, жил народ трудолюбивый и покладистый вполне, сердобольный, справедливый, хоть себе и на уме. Дымом пыхали заводы, колосилися поля, а народ, собою гордый, славил своего царя.
Царь Егор – отец народа. Правил он страной своей скромно, чинно, благородно – редкость промежду царей! А еще – ценил таланты верных подданных своих. Будь портной или музыкант ты – он всегда отыщет их, об уменьи их расскажет, всем поставит их в пример, наградит порою даже (каждого на свой манер). Отличиться – всем возможность; в той стране ценней всего не богатство и не должность, а народа мастерство.
Мастера вовсю старались. И вставали тут и там избы, что дворцам равнялись, иль красы великой храм. И видал любой приезжий с чужеземной стороны вычурный узор одежды и посудин расписных. А когда в нечастый праздник царь концерты созывал, то артистам громогласно сам порою подпевал.
Он по должности весомой за границей тоже был, но никто его персону там ничем не удивил. Но вот раз, вернувшись быстро из каких-то дальних мест, он собрал своих министров на внезапный срочный съезд.
Порасселися вельможи, на царя кидая взгляд, и решили, что, похоже, с ними встрече он не рад. И не ведая, не зная, отчего старик смурной, прегрешенья вспоминали за соседом и собой. Царь уселся, возглавляя их квадратный «круглый стол» и, не долго размышляя, прямо к делу перешел.
- Я собрал вас, мудрых дядек, чтоб задать вопрос простой: кто мне скажет, прямо глядя, что в делах у нас – застой? Что пока там вся Европа дружно топает вперед, наше государство что-то от Европы отстает. И когда по всему миру наблюдается прогресс, вот у нас к тому прогрессу слабоватый интерес. Мы тут вроде пашем-сеем, поднимаем на-гора, но вот только к той ли цели движут наши мастера?
Тот, кто с головою дружен, так не мог царю сказать, но ответ держать-то нужно – то ли против, то ли за. Переглядывались хмуро, но не проявляли пыл… Молодой Министр культуры браво встал, заговорил (он по поводу любому мог часами речь держать, никому не дав другому дополнять и возражать):
- Царь-государь, мысли ваши примем мы все без труда. Лучшему – то знает каждый, нету границ никогда. В вашем правлении вехой (что же греха здесь таить!) стали большие успехи, что мы сумеем развить! По всем вопросам готовы, их обсудив, дать совет. Ведь получилось в балете нам обогнать целый свет! Двигаясь в русле прогресса рады к большой цели плыть, только б конкретно и веско цель эту определить!..
- Сядьте со своим балетом! Пусть нам отвечает тот, кто за технику в ответе и промышленность ведет. Что сидите потихоньку, будто глупость я сказал? А чего так, я не понял, дружно выдохнул весь зал? Раз сейчас о производстве столь серьезный разговор, вы, начальство, думать бросьте: не мое, и я пошел. Тут пора за дело браться всем народом, всей страной. Тут для дела пригодятся и убогий, и больной. А пока вы все здоровы – голос бодр и взор лучист – все впрягаемся в подводу, впереди – Премьер-министр.
Царь тут встал, пошел неспешно. Эхо вторило шагам. За окошком – полдень вешний. Доносился птичий гам, где-то лошади заржали, слышны девок голоса. Но министры только вжали в кресла свои телеса и внимали безответно, что Егор им говорил:
- Надо нам к началу лета приложить немало сил, чтоб решить одну задачу. Обязательно решить. Про Европу-то я начал не напрасно говорить. Будет за границей скоро «интернэшнэл эксибишн». Это англицкое слово, значит «ярмарка», то бишь. И на эту эксибишэн с нескольких соседних стран (кто подальше, кто поближе) понаедут мастера. Привезут они новинки их технических умов: механизмы да машинки от подводы до часов. Вот и нам, ребята, нужно предоставить там свой лот. Чтоб страна родная дружно смело двинулась вперед, чтоб не только лес да жито нам соседям предлагать, а все что умом нажито мы могли бы продавать. А коль нас не будет круче, все поймут – мы полны сил, нам заказов будет куча – мы заводы разрастим. Экспорт наш наукоемкий сразу станет, не простой. И не скажут нам потомки, что при нас, мол, был застой.
Царь присел. Министры важно зачесали в бородах. Встал Премьер-министр отважно (муж в заслуженных годах).
- Милостивый государь-самодержец! Мы разумеем твой новый наказ. И оправдать твоих мыслей надежды мы будем рады уже хоть сейчас. Есть от столицы твоей недалеко из эмигрантов один коллектив. Он уж Бог знает с какого нам сроку шлет разработки своей техники. Пусть сразу после сего совещанья нарочный вестник поскачет туда. Первостепенное ваше заданье тот разработчик исполнит тогда.
Неожиданно и быстро, моложав, могуч, речист, следом за Премьер-министром встал Технический министр. Великан широкоплечий, мил лицом, кровь горяча. Славой плута был увенчан, хоть всегда рубил с плеча.
- Разработчик день ко дню шлет нам всякую ***ню. С ней работать невозможно, как министр говорю. Чертежи он нам на раз продавать всегда горазд. Да его всю писанину правим месяц мы подчас. Нет, уж коли захотим, их идейки воплотим. Да окажется на деле – с ними мы не победим. Что кормить нам чужаков? Аль у нас кто не таков? Каждый – золотые руки, и давно нет дураков. И давайте порешим – наших к делу подтащим. Помните в запрошлом годе конкурс имени Левши?
Вставил тут Премьер сомненье (он давно уж хмурил бровь: не любил он возражений, кто б ему не прекословь):
- Это когда два мужицких отродья в самом финале затеяли спор? Их Алексашками кликают, вроде? Так и не слышно о них с этих пор.
- Зря грешите на меня. Я их в должности поднял, и на лучшем на заводе трудятся день ото дня.
- Надо, конечно, подтягивать выше, тех, кто трудом поражает наш ум. Но я откуда-то вроде бы слышал, что был один из них – родный твой кум?
- Не пойму твоей вражды. Мы народу не чужды. Али в крестном – златы руки моей дочке нет нужды? Поразил тогда он нас, поразит весь мир сейчас. И для ярмарки построит превеликий тарантас!
Выслушав такие речи, усмехнулся царь Егор и, чтоб склоки все пресечь их, вновь включился в разговор.
- Ты, Витюша, брось кипеть-то, взвился мартовским котом! А то отстегаю плетью – будешь шелковый потом. Тарантас нам твой не годен! Это все запрошлый век! А в Европе нынче в моде всякий маленький объект. Там теперь все экономят, да ресурсы берегут. И кто меньше стружку гонит – тот и самый «вери гуд». К веку нанотехнологий приобщаться надо нам. А «левша» как раз пригоден к мелким вот таким делам. И найди того второго (кум тебе он, иль не кум), и поставь задачу строго сразу им обоим двум. Пусть такие слепят штуки, чтоб весь мир разинул рот. И с заказом в наши руки так Европа и попрет. Пусть работают раздельно, чтоб друг другу – конкурент. Поглядим, кто больше дельный на текущий сей момент. Вот где конкурс так уж конкурс. Здесь – надежда всей страны. Тут – особенная гордость. Тут регалии не важны. Коль представят чудо света мастера нашей земли – просят пусть тогда за это хоть медали, хоть рубли.
Вдруг на этой славной ноте голос подал казначей. По ответственной работе не стерпел таких речей. Хоть с царем накладно спорить, как против ветру плевать, но, чтоб планы не расстроить, он решился все сказать.
- Мы тому, конечно, рады, мол, прогресс и все дела, но казна такие траты как осилить бы смогла? В позапрошлом, значит, годе – конкурс имени Левши, апосля при всем народе веселились от души. В прошлом – деньги выделяли под засохший урожай. Там стреляли, там гуляли, ну а мне – соображай, где еще добыть копейки – не копейки, а рубли! – а еще давно хотели, чтоб дороги провели!
Царь насупился легонько. Казначей: молчу, молчу! Подошел к нему Егорий и похлопал по плечу:
- Не жидобься ты, Алешка, застращал нас прямо уж. Да, потратимся немножко, но какой сорвем мы куш! В крайнем случае, ты выйди – на подворья посмотри, если все хреново выйдет – можем на годочка три приподнять чуток налоги. Наш народ не запищит. Все же ты еще немного нам деньжонок разыщи: править на отраду людям мы давали всем обет. Больше обсуждать не будем! Есть вопросы? Вижу – нет! Что ж, поставлены задачи, цели определены. И теперь должны мы, значит, раздобыть из-под земли всех умельцев наших лучших, им условия создать. Что попросят, то получат, чтобы сделать все на ять! Я Премьеру поручаю отобрать пять-шесть работ, лучшие из тех, что чает предоставить наш народ. Коли больше светлых мыслей не услышу я от вас… Где там писари зависли? Я хочу издать указ!
Просветлевшим своим ликом царь собрание обвел, встал, понять давая мигом, что закончен разговор.
- Вы свободны!
И с азартом, словно позади был зверь, бегуном с высоким стартом побежали все за дверь.
А навстречу из приемной, гордо голову неся, шла девица с взглядом томным, в руку толщиной коса. Семенил за ней привычно и чернильницу тащил хоть одетый и прилично, но не лучший из мужчин. И пока я только мыслил, объяснять вам или нет, кто из них был просто писарь, кто – почетный референт, вдохновляемый сияньем девичьих бездонных глаз с чувством, с толком, с пониманьем диктовал Егор указ. Но так как над каждой строчкой писарь искренне корпел, то от буквицы до точки часик так и пролетел.
Глава 2
Не просохли и чернила, легши на царев указ, а министров рать спешила донести его до масс. На столбы и на заборы, а кой-где на постамент был уже наклеен вскоре этот важный документ. Министерства собирали всех чиновников своих и усердно заставляли изыскать мастеровых. И гонцы на всяких мельницах, заводах, мастерских ринулись искать умельцев, узнавать таланты их.
А народ – душа живая – рад откликнуться на зов. Подошли, куда сказали, нужных дождались часов и в дворцовые ворота так рекой и потекли. Еле стражи воеводы там порядок навели. Всех построив друг за другом, осмотрели их мешки, повели к палате цугом под тычки и под смешки. Каждый – от мальца до деда – в государев комитет предоставил то, что сделал за последние пять лет. Много мастеров толковых проходило меж судей, да никто особо новых им не предложил идей. А пока Премьер-министр с комитетом новеньким там ни медленно ни быстро все искал диковинки, в разукрашенной палате с позолотой и резьбой, бороду свою лохматя, восседал министр другой. Перед ним во фрунт стояли те механик и столяр, о которых вспоминали на приеме у царя. Порученец специальный их доставил налегке, и что скажет – они ждали – их Министр по технике. После театральной паузы, хмурясь, будто бы в укор, что, мол, из-за них наказан, тот затеял разговор:
– Прибыл царь позавчера с-под заморского бугра и привез оттуда вести, что и вам узнать пора. В Англии, он говорил, будет это…черт, забыл! В общем, «ярмарка» по-русски, так он нам переводил. Навезут туда полно всяко-разное г… Ну и нам туда представить что-то нужно все равно. Из цехов я вас достал в день рабочий неспроста: руки ваши золотые, и головка не пуста. И они сейчас нужны для родной своей страны: сделать что-нибудь такое, в чем другие не равны. Чтоб страна цвела у нас, смастерить должны как раз то, что выставить не стыдно за границей напоказ. Уточненье тем даю, кто не ловит мысль мою, на работу вам неделя, а потом – бегом к царю. Пожелал Егор вперед, предложить Европе плот. Значит, ярмарка-то эта, в части транспорта пойдет. Поплывем на том плоту воплощать людей мечту! Видно, транспорт за границей, хэх, не в эту… и не в ту!
Кум Лександр засомневался и в натруженных руках шапку смял, вздохнул, собрался и сказал несмело так:
- К разуменью моему в толк никак я не возьму: неужели в той Европе хуже, чем у нас в дому? И сомнение берет, что у них хреновый флот. Да и то, чтобы основой в ихнем флоте был бы плот. Там, куда ни погляди, корабли везде поди, а плотов-то наших этих и подавно – пруд пруди. Как такую ерунду да в Европе продадут? Не, на ярмарке с плотами, чай, окажемся взаду.
Наш министр не стушевался, сам смекая на ходу: царь, когда к ним обращался, все ж не то имел ввиду. Но, не подавая виду, что не так понял царя, мастерам-умельцам выдал, их ругая почем зря:
- Ну, кому на ум придет показать в Европе плот? Царь сказал так фигурально – не совсем он идиот. Были бы нужны плоты, он не вам бы стал платить. Бондарь сел бы тут аль плотник, а совсем уже не ты. И, на всякий-то случай, умничать, давай, кончай. Что прикажут, то и делай, за других не отвечай. А не то, дрянной мужик, вырву грешный твой язык! Во, сказал как кучеряво, что-то так я не привык… Допустить я не даду, чтоб страна была в заду. Я работаю как лошадь, вишь, пока не упаду! А они мне тут стоят и турусы разводят! Я вас сам когда угодно затолкаю в ваш же зад! Выделяет вам казна денег столько, что Бог знать, но работать вам раздельно царь изволил приказать. И дают вам те рубли, чтоб построить корабли, да такие, что в Европе и придумать не могли.
- Ну, ты, барин, и загнул: за неделю, одному, да такой корабль построить, что не снился никому!.. За неделю, ты пойми, не построить корабли, а какой-то новый принцип мы придумать бы смогли. Коль верна такая цель, сделаем тогда модель, на которой объяснимся что и как отсель досель. И ее-то государь повезет в чужую даль, да на ярмарке заморской за нее возьмет медаль! Правда, глядя наперед, вновь сомнение берет: Алексашки деревяшка как-нибудь, да поплывет, а в моем макете том слишком маленький объем, и на дно он сразу канет, словно бы железный лом.
- Вы меня, два дурака, не поймете все никак. Я свою подставил выю, вы ж – пока – всего бока! Коль прикажет царь Егор, то по речке с этих пор поплывут и три дощечки и с Кукуева топор! В общем, хватит толковать! Ноги в руки и пахать! В смысле, делать то, что должно, и ни дня не отдыхать!
Шапки мужички надели и направилися прочь, понимая, что неделю им не спать ни день, ни ночь… Первый вышел, правя пояс, и другой уже хотел, да за ним министра голос вдруг нежданно долетел:
- Слышь-ка, Александр Андреич, задержись еще чуток!
И, когда закрылись двери, перешел на шепоток, обнял мастера за плечи. И не мог тот взять на ум, что не досказал при встрече сей ясновельможный кум? А министр совсем без шума, подавив свой грозный гнев, вымолвил, свой глаз прищурив, но по-доброму вполне:
- Ты не дуй, Андреич, губ, коль я был с тобою груб. Должность у меня такая, ты ж мне по любому люб! И чего ты, идиот, разевал свой глупый рот? Вот столяр молчал смиренно – чую, далеко пойдет! Хоть с Лексашкой вы должны в состязаньи быть равны, но ты – крестный моей дочки, значит, стал и мне родным. Буду тебе помогать, столяра чтоб обогнать. Много ль он из деревяшки сам сумеет настругать?
Из буфетика резного Техминистр на свет добыл поллафитника спиртного, пару стопочек налил, протянул Лександру бойко, подмигнул, с ним чокнулся, оба хлопнули по стопке. Разговор продолжился. Здесь министр обвел палату, глянул мастеру в глаза, тихо, медленно и внятно, заговорщицки сказал:
- Нынче ночью принесут тебе злата целый пуд. Из него и будешь делать ты штуковину-то ту. Это вилки да ножи из железа хороши, ну а злато – это злато! Так что зла-то не держи… С казначеем я, боюсь, точно не договорюсь, но я сам – мужик не бедный, и для дела поделюсь.
Кум Лександр тут возопил:
- Что ты, я ж не ювелир! Для чего мне золотишко? Я с железом в пир и в мир!
- Ты мне, братец, не перечь, а то так пошлю далечь, где башку твою дурную мигом оторвут от плеч. Вот устрою тебе пир, если посмеется мир! Ты же можешь и железом изумлять, как ювелир. Да, с железом ты «на ты». Видел я твои труды. Зато золото, сам знаешь, не ржавеет от воды!
* * *
Размышляя над задачей, долго Александр-столяр, сам с собой в уме судача, возле стен дворца стоял. Александр был видный парень, и о нем в тридцать годов ни трудяга и ни барин не сказал нелестных слов. Он работать и учиться не гнушался с малых лет. После школы он в столице кончил университет. В мастерской одной столярной стал он мастер по резьбе, и узор его шикарный популярным стал везде. Мастерскую ту работой завалили с этих пор, и резьбой его добротной восторгался царский двор. А когда стал дипломантом он на конкурсе Левши, Техминистр сего таланта в свой завод перетащил.
Хороша была работа, да и сам-от не дурак, только с девками чего-то все не ладилось никак. Александр наш был мечтатель, да, к тому же, и молчун. И сказать о нем, читатель, я плохого не хочу. Но чтобы влюбить девицу, соловьем надо запеть, ну, или, как говорится, капитал большой иметь. Денег, что таить, немало Александр наш получал, да куда девал их малый, никому не сообщал. Я секрет открыть осмелюсь, раз уж времечко пришло: отправлял он их раз в месяц к тяте с мамой, на село. Хоть умом он был отменным, да сплошная доброта, потому его блаженным почитали иногда.
Да, так где же я оставил Александра-столяра? А побрел он до заставы, где домишки у бугра. Брел и думал: «Ну, построю лодку или даже струг, поплывет она по морю во весь буйна ветра дух. И настанет час мой звездный, коль она уйдет вперед, но ведь рано или поздно перегонят и ее. Тут диковинки-то нету, и чудесного – ни-ни. Знать, министровы обеты не на это нам даны. Нынче чудо было б кстати, чтоб царя не подвести. Помоги, Отец-создатель, диво мне изобрести!»
Помечтав, перекрестился, поднял взгляд на небеса… Но свет горний не полился, и не слышны голоса… Реяли на башнях стяги. Свежий ветер холодил. Символ воли и отваги, в небесах орел парил...
Мастер взгляд потупил долу, на свое взошел крыльцо. Вдруг печальное дотоле озарилося лицо. Александр в ладоши хлопнул и в светелку побежал, бухнулся за стол и долго все чертил, соображал…
Глава 3
Вот неделя пролетела. Как недели-то летят, когда к сроку нужно дело завершать и предъявлять!
В царской золотой палате словно улей пчел жужжит: все министры, дипломаты да солидные мужи. Стражник посохом пристукнул, и из расписных дверей вышел царь Егор с супругой, самый лучший из царей. За царицей величавой, будто бы царев двойник, шел царевич, парень бравый, шалопай и озорник. Замыкали всю процессию (коль стражей не считать) писарь (нам уже известный) и девица-секретарь.
Царь с царицею на троны сели под узорный свод, а царевич-сын, Ерема, рядом встал и чуть вперед. Круглолицая девица – секретарша-референт – возле трона очутиться поспешила сей момент. Сенька, писарь неказистый, за резной свой столик сел, государевы министры разместились возле стен.
Поутихли все немножко, и, чтоб время не терять, встал Премьер-министр и вот что стал собранию вещать:
- Выскажу мненье свое, государь, я вам по поводу смотра: зря собирали людишек сюда. Что бы народ этот смог бы сделать, чтоб Запад не знал иль Восток? Знают все граждане наши: лишь заграница приводит в восторг даже безделицей каждой. А доморощенные мастера пусть бы хотя переняли, что заграница придумать смогла, да повторили б в деталях. Чем наши ваньки весь мир удивят? Валенками да матрешкой? На «механизмы» хомут да ухват разве похожи немножко… В этом суконно-сермяжном краю как мастерам появиться? В мире повсюду живут, как в раю. Нам вовсе нечем хвалиться. Я самолично прошел по цехам наших ведущих заводов. Всюду разор, беспорядок и хлам. И никому нет заботы, чтобы порядок вокруг навести. Элементарный порядок. Я говорю: «Можешь здесь подмести?» А мне: «На кой это надо?» Мир проявляет сейчас интерес к строгости, ладу, гармонии, всюду внедряя систему «Пять Эс», что зародилась в Японии. Пять легких правил, что здесь пояснять, может быть, и неуместно, но в нашу дикость начать насаждать надо бы их повсеместно. Ну, а по поводу новых идей, чтоб повезти их в Европу… Мы не нашли их у наших людей, в общем – напрасная проба. Сразу, я помнится, вам предлагал вызвать людей от науки. Да, чужеземцы, но в их головах – истинно хитрые штуки!
По присутственному месту прокатился робко гвалт. Не пришелся, знать, по сердцу никому такой доклад. Ропот взмыл, как стая птичья, к золотому потолку. Все решили, будто лично его оплевали тут. Поднял руку царь. Притихли. Ждут, что скажет им Егор…
Пыльные апреля вихри бились в окна, а во двор уж входили два умельца – наши слесарь и столяр. А в подмышке – ближе к сердцу – каждый узелок держал. Александры друг на дружку чуть косились, но пока верили, что их игрушки победят наверняка! Встретил их мужчина дюжий, ожидавший у ворот, молвил: «Торопиться нужно, Виктор Александрыч ждет!» И повел по коридорам распрекрасного дворца, вверх по лестницам, которым долго не было конца.
Мастера видали много – все ж народец не простой. Только у царя в чертогах поразились красотой. И резьба, и позолота, и картины, и ковры – будто не людей работа, а волшебника дары.
Отворилась дверь без скрипа, мастера вступили в зал, и чего там все притихли, так никто из них не знал; почему так все смотрели в направлении царя, хоть сидел он перед всеми, ничего не говоря… Но вниманье молодого Александра тут привлек облик девушки особой – светлой, словно ангелок, с чуть смущенною улыбкой наблюдавшей за царем и с царевичем стоявшей рядышком, как бы вдвоем. И глаза от той красавицы не мог он отвести. Думал: всем она так нравится, вот то-то зал и стих. Взором, полным восхищенья Александр глядел, глядел и влюбиться, без сомненья, был теперь его удел. Девушка смущенно-нервно головою повела и приметила у двери Александра-столяра. И – как будто свежий ветер вдруг ворвался в душный зал, тайною волшебной лентой судьбы их перевязал. Словно через очи в душу залетел огонь любви, словно в юных райских кущах, в сердце розы расцвели. И, как пишется в романах, закипела в жилах кровь, и накрыла их нежданно с взгляда первого любовь.
«Ты на девку глаз не пяль! Или жить уже устал? Не тебе чета. Подумай, куда губы раскатал? Наденьку-секретаря не высматривай зазря: чай, любимица, а может, и любовница царя!» – прошептал механик-мастер Александру-столяру, прерывая его счастье и мечты его игру…
Встал Егор и, взглядом черным (видно сильно осерчал) глядя на своих придворных, так Премьеру отвечал:
- Я не знаю, как в Японии – пока там не бывал. Только в нашем родном доме все не так, как ты сказал. Если б не хватало вкуса, а тем более ума, кто бы сделал эти бусы или эти терема? Вот французы – те, конечно, по искусству мастера и в архитектуре вечно были первыми всегда. Но в Версале захотел, я извиняюсь, в туалет – мне сказали, не смущаясь: туалетов в замке нет! А то я все думал-думал, что там за «амбре» висит… Вот духи им потому-то и пришлось изобрести. Хоть у нас и грязен разве, ну, кузнец или пастух, да у них от дам прекрасных так разит, что прямо ух! А по делу повникаем – англичане поумней, и промышленность Британии работает дельней. Но поверить, что в России нет достойных мастеров, убедить меня не в силах никаким набором слов. Да, передовой манере в производстве должно быть. Поручаю я Премьеру этим и руководить. А японской ли, немецкой ли, английской – дела нет, должен стать завод российский образцом на целый свет!
Как зерцало царским мыслям, все набычившись стоят. Только лишь у Техминистра чуть подобострастный взгляд:
- Государь, Егор Иваныч! Правда ваша: есть они, мастера, что могут за ночь сделать чудо для страны! – И рукой своей огромной из толпы он поманил кума своего, что скромно сверток под рукой таил. – Вот он – Александр Андреич! Ну, любезный, покажи, как работать ты умеешь и с умом, и от души!
Тот, кивнув главой седою, перво-наперво сказал, чтоб побольше чан с водою принесли немедля в зал. Чан доставили мгновенно (для царя проблемы нет), и механик наш степенно стал развертывать пакет. Наконец, явил на волю и на воду опустил… золотую утку, коей все собранье восхитил. Поплыла она по глади без усилья всякого, головою закрутила, разве что не крякала. Поразительное дело! Все глядели, не дыша, а царица зажалела (добрая она душа!):
- Что содеял, аспид-мастер? Тварь живую повредил! Ты почто златою краской птичке перышки залил?
- Никому я не вредил, разве что не упредил: эта птичка не живая. Ты получше погляди. Она вся хоть золота, да внутри не пустота, а занятный механизмик. Уточка-то не проста! Под хвостом у ней стоит, извиняюсь, гребной винт; завернет пружинку ключик, он усилье накопит и вращение начнет; утка поплывет вперед, а коль хвостиком покрутишь – то и в сторону свернет!
Царь смотрел и дивовался, а народ, что сзади был, через головы старался разглядеть, кто в чане плыл. Надавили – непременно затолкали б и царя. Хорошо, что здоровенный Техминистр рядом стоял.
- Ну, Андреич, дорогой мой, смог работой удивить! С этой уткой золотою как же нам не победить? Пусть она пока – игрушка, но размеры не важны. Те винты сильней, чем пушки кораблям будут нужны. Винт – не весла и не парус, это надо понимать… Разве что, еще осталось двигатель к нему создать. Эта утка золотая в будущее нас ведет! И молиться еще станет вся Европа на нее!
Как митрополит Игнатий свои очи округлил! И царю при всей палате гнев свой праведный излил:
- Господи Боже, спаситель наш! Что, государь, ты сказал? Вновь золотого кумира блажь этот мужик навязал? Разве молиться пристало нам утке (мамоне, сиречь)? Не славить этого малого, а в подземелье упечь!
Бородою царь подвигал и промолвил не спеша, чтобы у митрополита успокоилась душа:
- Мы вас поняли, владыко. Так и вы поймите нас. Может, я не точен шибко в выраженьях был сейчас. Я имел в виду, что утка нам успехи принесет – ведь Европа больно чутко на новинки все клюет. Так что, мастер, – обратился к сникшему механику, – труд твой очень пригодится, куш нам даст немаленький.
Наш механик оживился, Техминистр просиял, а царевич обратился к государю через зал:
- Батюшка, а что не спросишь мастера другого ты? У него чего-то тоже в узелке завернуто!
Александр-механик торкнул столяра легонько в бок (тот все от своей девчонки взгляда отвести не мог). А когда он вдруг увидел, что все на него глядят, с искренне смущенным видом отошел было назад. Царь тут кашлянул:
- Голубчик, что рассеянный такой? Ну-ка покажи нам лучше, что ты держишь под рукой?
Из холстяного мешочка начал мастер доставать свежеструганы досочки и друг с дружкой их скреплять. Зал наполнился чудесным, слышимым издалека, духом бересты древесной, юного березняка. Споро – досочка к досочке – он в конце концов собрал без единого гвоздочка деревянного орла! Ух, красавец, что там утка?! Весь затейливо-резной, под блестящим лаком грудка, крылья в сажень шириной. И в лучах несмелых солнца птица золотом горит!
- Государь, нельзя ль оконце в этой зале отворить?
Бровью царь повел – и просьба вмиг исполнена была. Перенес легко и просто Александр того орла, положил на подоконник, покрестился, шапку снял, вспрыгнул на орла, как конник, и толкнулся от окна… Челюсти у всех отвисли, вырвалось невольно: «Ах!» Кто такое мог помыслить, чтоб столяр сей сделал шаг?
А столяр манером чудным над землею полетел! Да, поверить в это трудно, и не каждый бы сумел… Только как же не поверить своим собственным глазам? Он летит, клюв птице вертит, и куда тот показал, туда птица устремляет свой невиданный полет! Александр ей управляет, и орел летит вперед, вверх и вниз… Лишь свежий ветер треплет полы сюртука, но его порывы эти не смущают седока. Покружил еще немного и влетел в окно назад.
От окна и до порога весь стоял безмолвным зал. Увидав эффект внезапный, наш столяр решился слезть. Наконец, царевич брякнул в тишине: «Вот это жесть!» – «Нет, не жесть, а деревяшка,» – свое темя почесав, уточнил кум-Алексашка те Еремы словеса.
Кто смутился, кто молился, а блажной митрополит вновь к Егору обратился, страстный обретая вид:
- О, государь православный! Вспомни, какой слух идет, как завершился бесславно прошлый похожий полет. Некий подьячий Крякутный, что под Рязанью служил, видимо, бесом попутан, – шар агромадный пошил. Дымом вонючим наполнил – и тут его понесло, стукнуло о колокольню и повредило зело. Не проявил Святый Боже к делу сему благодать. Ползать рожденный – не может по поднебесью летать!
Тут Министр культуры выдал во весь молодецкий пыл (часто он митрополита взглядов супротиву был):
- Нет, никакой там подьячий шар в небо не поднимал . Все это слух, не иначе, это б вам каждый сказал. Первыми шар запускали двое французских месье. В «Ведомостях» отыскали вы б это в давней статье.
Слыша это, от колонны Премьер сделал шаг вперед, хмыкнув удовлетворенно и скривив ехидно рот. Краем глаза царь заметил сей демонстративный шаг, но закончить пренья эти нужным посчитал вот так:
- Ну, летали, не летали – нам детали не важны. Что мы здесь сейчас видали, то и обсудить должны. Вас послушаешь, владыко: то не делай, так не строй – жил народ доныне б диким, был бы первобытный строй. Ваше дело: вера, души, нравственность моих людей, и не трогайте вы лучше новой техники идей. Богу – Богово, а кесарево – кесарю отдай! Мы с техническим прогрессом на земле построим рай. А народ наш еще может думать светлой головой, и в любых делах он тоже, раз не первый, так второй! Коль уж из поповской братии кто в небеса взлетел, поощрять изобретателей царю сам Бог велел!
Отповедь митрополиту дал изрядную Егор, и, сочтя тему закрытой, вперил в Александра взор:
- Александр... э…
- Федорович!
- Ну, ты, чего говоришь… стало быть, того… Захочешь – чудеса прямо творишь! Так сказать, явил уменье… И уж я не погрешу, что не только свое мненье, а и мненье всех скажу: твоя птица просто чудо! Молодец. Я сильно рад: за границей она будет продаваться «на ура». «Инновэйшн», одно слово. Техники рывок настал. Плавают давно и много, а никто так не летал! Решено: на кон поставим деревянного орла, а умельца мы представим к высшей изо всех наград. И, конечно, к поощренью с государевой казны, и, конечно, к повышенью в должности – ведь нам нужны умные и деловые. Только, братец, расскажи, как ты сказку сделал былью, претворил мечтанье в жизнь?
Сашка говорить не дока, зато рисовал хитро. Взял у писаря листок он, взял чернила, взял перо и неспешно и степенно сев за вычурным столом, стал чертить подробно схему управления орлом. И сейчас не все министры могут чертежи читать, а в тот век, что здесь описан, таких вовсе не сыскать. Но все дружно обступили стол, куда присел столяр, и умно глаза лупили в то, что он им рисовал.
Толком не успел наш мастер ничего и начертить, как истошный крик раздался, всех заставив обратить головы назад, к окошку, где пыталась тщетно мать, уцепившись за одежку, Еремея удержать. А царевич уже прыгнул потихоньку на орла, пока отвлеклись все, видно, бестолковясь у стола. И, рукою помахавши, он орла с окна столкнул, и рванул вперед отважно, даже глазом не моргнул!
Мать-царица вслед кричала: «Ой, держи его, держи!» А Ереме нет печали – по подворью покружил и, подхваченный ветрами, смело взрезал синь небес, а потом за куполами старой церкви – фюить – исчез.
Рухнула без чувств царица, царь вдогонку стражу шлет. Все кружится-колготится, себе места не найдет, ускользает от контроля. От бессилья в горечах раздраженный царь Егорий львом разгневанным рычал. Но устроено в природе, что правительственный круг – не абы какой народец, а царев родня иль друг. Всем хотя министры важны, но сейчас они при чем? Напустился царь на стражу, разгильдяйство им причел, и с дальнейшим возмущеньем налетел на столяра:
- Из каких соображений ты подсунул нам орла? Заговор плетешь, скотина? Кто тебя сюда пустил? Ты единственного сына цель поставил извести?
- Может, он сейчас вернется?..
- Замолчи, презренный раб! Да над нами он смеется! Что погиб царевич, рад? Стража! Негодяя – быстро в подземелье! Без еды! И попутал же нечистый похвалить его труды! Коль Ерему за неделю не найдем здорового, то получит твоя шея галстука пенькового! Хороша тебе награда? Век не будешь ты прощен! А что из казны потратил – все на твой запишут счет.
Парня тут и повязали. Знать, недаром говорят: пусть обходят вас подалее любовь и гнев царя…
Глава 4
Вольный ветер веселится, все свистит, шумит в ушах – на орле царевич мчится. А погодка хороша: солнце, неба синь, желтящая былой травой земля, паводковых вод блестящие безбрежные моря, кроны порыжевших ветел, тронутых весны теплом, журавлиный клин в полете над сиреневым холмом. Крепкий ветер кудри треплет, озорует в голове, но сидит Ерема цепко на невиданном орле. С высоты полета птицы, чьи крыла его несут, все глядит – не наглядится на земли родной красу. А в лазурной чистой выси над Еремой петли плел, все не отставал, кружился, наблюдал большой орел.
- Эй, почетный караульный, ну-тка, наперегонки! Перегоним ветер буйный, дующий повдоль реки?
Но орел проигнорировал Еремины слова, где-то в вышине лавировал и виден стал едва. И над бором зеленеющим пошел на разворот, будто бы зовя царевича назад, а не вперед.
Тут опомнился Ерема, что далёко залетел, и орла к родному дому повернуть он захотел. Но как только не крутил он деревянную главу, только над летящим дивом властвовал вихорь-ревун. Ветер хлестче, ветер злее пробивался под сюртук. Словно вновь зимой завеяло средь дней весенних вдруг. Смог Ерема оглянуться – тучи черною горой! Как же мог он обмануться переменчивой порой?
Он представил, что творится в им покинутом дворце. В мыслях маме повинился, загрустился об отце…
Да куда же приземлиться – всюду воды да леса? Но бояться не годится! Вон речная полоса с бережком сухим граничит… И, остатком своих сил правя головою птичьей, скорость резко погасил, вниз повел орла Ерема, хоть и сам не знал пока, что за место незнакомо и неведома река. «Только не разбиться как бы!» – мысль искрою пронеслась, и меж кочек и ухабов угодил Ерема в грязь.
Встал, кряхтя, орла приподнял – вроде цел и невредим. Взял его, пошел, но понял: здешний лес непроходим. Впрочем, надписи тут нету, ни столба, ни камня тож: «Коль пойдешь дорогой этой… Коль другою ты пойдешь…» Значит, есть одна дорога: вдоль по берегу реки, до чьего-нибудь порога, злому року вопреки. А река катила глади с запада и на восток. Еремей, на солнце глядя, в путь пошел искать исток. Слава Богу, что хоть тучи не дошли до этих мест: было тихо и получше видно местность всю окрест. Ясно солнышко блистало, но, хоть ноша тяжела – на плечах своих усталых Еремей тащил орла. Вот и час, другой и третий близ воды Ерема брел, только так и не приметил ни намека на жилье. И какой там холод – жаркий пар от потных плеч валил! Но орла-то бросить жалко – он его спасеньем был. Отдохнуть, за крылья взяться и как крест его взвалить. Так сказать, любил кататься, люби саночки возить. Спину, ноги, руки больно, и закат угас давно. Глядь – меж сосен гладкоствольных вроде светится окно.
Поспешил туда царевич… Впрочем, нет – поковылял. Силы-то ему взять где уж – почитай, полдня шагал. Не видение, не грезы: там, за просекой, стоят высоченная береза да домишек сонный ряд. Ближняя изба большая (на крылечко, на порог!), ветхая, но ведь жилая: из трубы идет дымок. Двери изнутри закрыты (ручку не найти во тьме): «Христа ради, отворите!» – принялся кольцом греметь.
Приоткрылась дверь наружу. На пороге – со свечой в сухонькой руке – старушка:
- Это кто ж такой еще?
- Да я, бабушка, Ерема, сын Егория-царя. Ты пусти меня до дому – утомился очень я.
Та промолвила, взирая из-под спутанных седин:
- И откуда в нашем крае очутился царский сын?
- Бабушка, я без утайки все тебе готов сказать, но, пожалуйста, мне дай-ка хоть горбушку покусать. Я не ворог, не грабитель, я крещеный, как и ты, только вот свою обитель не могу пока найти.
Мать седая повернулась и Ерему позвала. Тот забрал с собою с улицы летучего орла.
В горнице, под светом тусклым трех иль четырех свечей, скарба виделось не густо, ценных не было вещей. Чисто по углам, но балки перекошены слегка. Знать, одна живет хозяйка, нету в доме мужика.
- Грабить, как ты видишь, неча: злата нет, да не беда. Вот полати, щи из печи, да кусочек хлеба дам. И сними свою одежу. Ее надо постирать. Сыну царскому негоже в грязной свитке щеголять. А чтобы не застудиться, это вот одень пока, – и какие-то тряпицы подала из сундука. В другой раз Ерема вряд ли захотел надеть бы их. Но какие варианты? Вариантов никаких!
Щи простецкие, конечно, есть царевичу нельзя. Только он ведь, делом грешным, провиант с собой не взял! С молодецким аппетитом принялся их уплетать; через пять минут был сытым, и по телу благодать заструилась теплой гущей. Веки стали тяжелеть, и, чтобы пока грядущий сон ему преодолеть, он спросил:
- А как, бабуля, звать тебя и величать?
- Катериной. Так какую ты у нас забыл печаль?
Рассказал Ерема кратко, как то утро началось. Как он на орле украдкой улетел, и как пришлось, с ветром споря, опуститься у разлившейся реки, после берегом тащиться, как увидел огоньки и к ней в двери постучался.
Катерина, пряча взгляд, подивилась:
- Да, не часто к нам царевичи летят… Да еще на деревянном управляемом орле. Даже и не знаю прямо, стоит верить ли тебе? Впрочем, разве только птицей к нам и можно залететь. Ты не знаешь, что творится в нашем городе теперь…
- Что за город? Что тут скрыто? Что тут деется у вас?
Чавкая бельем в корыте, нехотя отозвалась тихая Катерина:
- Город наш зовут Грязань, за целительные глины, что кругом него, назван… Про житье-бытье про наше будем завтра толковать. Ты ложись, милок, пока что. Нечего сидеть, зевать.
Повторять пришлось бы вряд ли парню после всех дорог. На полатях, как в кровати, он уснул без задних ног, только лишь до них добрался, и до утра прохрапел. Не услышал, как старался, громогласно, бойко пел, во дворе туманно-синем ранний дерзостный петух; как взяла Екатерина яйца от его подруг; как зажгла дровишки в печи, от огнива запалив; как в котел поклала гречи, кашу гостю заварив. Но лишь запах духовитый стал дразнить Ереме нос, расторопно-деловито на пол наш царевич сполз.
Поприветствовал хозяйку, свою помощь предложил, чем лукавый, как у мамки, взгляд в свой адрес заслужил. От такого предложенья отказалася она: мол, привыкла к положенью, что все делает одна. За столом немногословна, но учтива и добра, потчевала его, словно, то не каша, а икра. И царевич без смущенья, в обе щеки уплетал, что, подумаешь, неделю без посадки пролетал. А закончивши с едою, вышел в светлый город он, чтоб понять, зачем судьбою был сюда он занесен.
Раз костюмчик, знамо дело, не просох тогда еще, в том, во что его одела она ночью, и пошел. В рассуждении известном – это на руку ему: будет выглядеть, как местный, что не местный – не поймут.
Глава 5
Городок, куда Ерема ненароком залетел, жил в какой-то полудреме, словно чем-то заболел. Колготятся молча люди, кони тащатся – топ-топ, но внимательно друг к другу не относится никто. Не шумят, играя, дети, рог почтовый не звучит, не смеются звонко девки, в кузне молот не стучит… Каждый делает чего-то, лишь бы ног не протянуть. Еле движется работа – шатко-валко, по чуть-чуть. У ворот молчащих храмов кучки нищих да больных тянут руки в грубых шрамах до монеток мелочных. Куры, свиньи – тоже дремлют, если не сказать, что спят. И как будто само время тихим шагом движет вспять. Устаревшие одежды, захудалые дворы, явно неплохие прежде, обветшали с той поры. Замощённые когда-то улицы теперь в грязи, а над мостовой щербатой ветер мусорный сквозит. Зато, когда крайне редко, пролетит под шум и гром распрекрасная карета – и исчезнет за углом, еще долго машут шапками простые мужики, словно бы холопы жалкие хозяям городским.
С трех сторон закрыт стеною, как во времена татар, незакрытой стороною город к речке подступал. Еремей весь день слонялся, все глядел да примечал, встречных расспросить пытался, да никто не отвечал. Видел рынок, видел пашню, подходил и ко дворцу (опознал его по башням, да узорному крыльцу). А под вечер, возвращаясь в дом хозяюшки своей, он решил принять участье в деле, где он был нужней: дедушка суровый правил покосившийся забор. Подсобил ему наш парень, дед же начал разговор:
- Редко здесь нездешних встретишь…
- Как определил, дедусь?
- Я давно живу на свете... Пантелеем я зовусь, – руку протянул.
- Ерема! Прибыл к вам издалека.
- Вижу: личность незнакома. Не обманешь старика!
Был дедок молодцеватый, только больно сухощав, с бородой седой, как вата, с грустью в выцветших очах.
- Уж давненько в нашем крае не видал такого я: как прохожий помогает старику убогому. Что там деду – и друг другу не помогут ни за что. Ты один на всю округу мимо деда не прошел.
- А что так?
- Да, было время… Жили дружно, как семья. Да с приходом Мультимера умерла земля моя. Дедов и отцов немало полегло на битве с ним, а не стало раз бывалых – малых быстро соблазнил. Стал учить он: коль есть силы, то работай, не плошай; а кто немощный и сирый – тот ложись и помирай. Стал учить он: каждый властен свое счастие ковать; да под счастьем лишь богатство стали подразумевать. Стал учить он: тот, кто беден – тот дурак или лентяй; так что страх и стыд не ведай, честь и совесть забывай! Раньше были все едины – будь ты пахарь или князь. А теперь прекрасно видно – барин ты иль раб сейчас. За работу не радеем, ведь какой в работе толк: отберет все, кто сильнее, ты же снова без порток. Дальше своего корыта всяк смотреть уже не мог. Совесть чистая забыта – значит, позабыт и Бог. Не желаем больше слушать в своих душах Божий глас – незавидна наша участь, отвернулся Он от нас. Свыклись люди с этой жизнью и меняться не хотят. От рождения до тризны только небеса коптят. Без мечты, без целей гордых перебиться норовят. Я смотрю, что с каждым годом бабы меньше все родят.
- А ваш вождь не замечает, сколь народа не у дел?
- Так ведь то глаз примечает, что увидеть ум хотел.
- Что ж вы не просили помощь хоть у самого царя?
- Неужели ты не помнишь: стены же кругом стоят! Мультимер велел их строить, только власть лишь захватил. И скажу тебе: не стоит тратить мужества и сил, чтобы через них прорваться: возле стен-то сторожа! Кто пройти сквозь них пытался – все в земле сырой лежат.
Налетел разгульный ветер, чуть что шапку не сорвал, а царевич так ответил на дедулины слова:
- Ты же сам заметил, старец, что тебе я не земляк. Значит, где-нибудь осталась тропка, коей прибыл я? Ну, а если ею прибыл, значит, ею и уйду. И управу на злодея я, клянусь тебе, найду!
И чтоб дед из любопытства не спросил еще чего, пошагал Ерема быстро в дом, что приютил его. Коротая вечер длинный хлебом-солью к ужину, он спросил Екатерину вроде про ненужное:
- Город ваш большой довольно: все базары да дворы. Видел реку, видел поле, ну, а нет ли где горы?
- Да горы у нас и нету… А зачем тебе гора?
- Ветер вольный шлет приветы: говорит, домой пора! Мой орел летать гораздый, лишь столкнувшись с высоты. А с горы-то мы с ним разом до столицы долетим!
- Нет горы!..
- Ну, нет, так нету. А есть башня у дворца. Может, ты про башню эту мне расскажешь два словца? Знаешь, многое смогу я. Я – бедовый парень, страсть! Подскажи-ка мне бабуля, как на башню ту попасть?
Катерина помрачнела и осунулась лицом. Вроде, чем-то захотела поделиться с молодцом… А потом вздохнула тяжко – рассказать, не рассказать – и заплакала, протяжно ставши плачу подвывать. Озадаченный царевич к Катерине подошел, бережно обнял за плечи, рядышком присел за стол. А она утерла слезы краем белого платка и печально и серьезно вдруг заговорила так:
- Ты меня вот все «бабулей» называешь, паренек. А ведь мне в июне будет сорок пятый лишь годок. Ну, а то, что похудела и совсем уже седа, – так состарить могут беды, а не только лишь года. Было мне когда-то, парень, столько, как тебе сейчас. Был красавец-муж, Захарий. Его другом был наш князь. И была Аленка – дочка, озорная колгота… Было ей лишь два годочка, когда в дом пришла беда… Мой Захарий – егерь княжий, на охоту с ним ходил. И медведь огромный, страшный князя как-то завалил. Князя стал спасать Захарий. Он к медведю подбежал и ножом его ударил, после ранил из ружья. Отпустил зверина князя, ринулся на муженька, навалился тушей грязной, да измял ему бока. Когда в дом вносили мужа, был он, сокол мой, живой. Видно, Богу было нужно, чтоб простился он со мной. И со мною, и с дочуркой попрощался, чуть дыша… Утром, как огонь в печурке, отошла его душа…
Катерина приумолкла: вновь туманные глаза видели тот час далекий, где любимый угасал. Время раны тела лечит – шрамы будут все равно. А душевным ранам легче сделаться не суждено…
- Князь был щедр. Похоронили мужа, словно ратника. Я же от его могилы не могла уйти никак. По любимому по мужу истомилась с горя вся. Да еще была к тому же я в то время на сносях. Месяц я не доходила и мальчонку родила. Нарекла его Данилой, окрестить его смогла. Но прожил он три недели – и прибрал его Господь. И что мне? Петлю на шею? А Аленку чего ждет? После этого несчастья стала быстро я седеть. Приходили люди часто, не давали помереть… Тут как раз сама княгиня в это время родила. Князь, мои печали видя, попросил, чтоб я была новорожденной их дочке первою кормилицей. Так я матерью молочной княжеской любимицы зажила в господском доме. И Аленушка со мной. А княжна-малютка Оля тоже стала мне родной. Мы с княгиней подружились, дав друг другу лишь добра. А Аленка относилась к Оле словно бы сестра. Как кормить я перестала, все равно княгиня-мать при себя меня оставила с девчушками гулять. Так росли, как две сестренки у душевного отца две девчонки, два ребенка, два создания Творца… Хоть Алена и постарше на два годика была, Оля не была отставшей, ни в учебе, ни в делах. Так мы справно и прожили шесть вполне счастливых лет. Радость годы возвратили, а вот цвет волос уж нет!
Вновь потух Екатеринин взгляд растеплившихся глаз. И огарочек лучины тоже щелкнул и погас.
- Что же дальше с вами сталось?
Катерина сникла чуть, от лучины, тлевшей малость, подожгла еще свечу и продолжила тяжелый в памяти ее рассказ. Огонек, в ночи зажженный, не повеселил сейчас.
- Той зимой меня просватал лучший княжеский стрелок. По весне хотели свадьбу справить, но опять злой рок не дал планам тем свершиться: Мультимер нас захватил. Не смогли тогда отбиться от его бесовских сил. Пал и мой стрелок отважный. Впрочем, я все не о том… Ты ж меня спросил про башню, что стоит перед дворцом.
…Убедившись, что не будет в битве славного конца, князь к любимым самым людям в дом свой отослал гонца. Передал, что путь к спасенью есть всего один – река. Лодки донесет теченье до другого городка! Только было уже поздно. Мы спустились на крыльцо – там уже бандитов грозных замыкалося кольцо. Не помог гонец – застрелен, принял пулю прямо в грудь! И спросить я не успела, как служивого зовут. Бородач чужой к княгине без смущенья подбежал, на глазах детей невинных в сердце ей вонзил кинжал. Я кричу: «Бегите дети, там, где лодки и река!» После слов осела этих от удара кулака. Брызнули мои дивчины и исчезли в воротах, я же снова получила сапогом тяжелым в пах. «Дурни, бросьте вы старушку! – старший бородач вскричал. – Девок догоните лучше!» И награду обещал, тем, кто приведет девчушек. Седина меня спасла, хоть, наверно, было б лучше, чтоб я сразу померла… Я едва доковыляла в дом, что мой построил муж. И с тех пор я не видала девочек сбежавших уж. Княжескую дочь догнали, говорил потом народ. А Аленушку искали – не смогли найти ее. Может, спрятаться смекнула у каких добрых людей. Но пятнадцать лет минуло – от Алены нет вестей. Я живу – сама не знаю, для чего теперь живу. Не живу, а умираю, словно грежу наяву… Мультимер построил башню, что ты видел у дворца. Там теперь тоскует наша Оленька-красавица. Ходит слух, хочет жениться только лишь на ней одной! Только кто же согласится стать захватчика женой? И попасть на эту башню, ты и думать не моги: под охраной стражи страшной в ней княжна наша сидит. Говорят, под самой крышей есть светелка у нее, чтоб не видеть и не слышать, что там на земле идет…
- И за столько лет ни разу не было восстания? Неужель терпеть заразу эту не устали вы?
- Может, кто не жил здесь, будет нас порочить и хулить. Здесь героев нет… Есть люди, что желают просто жить…
(окончание следует)