Отшуршал по крыше дождь.
Гром затих вдали.
Растворяет в лужах ночь
слитки – фонари.
Из-за сосен сверху вниз
в зеркало окна
засмотрелась, как Нарцисс,
на себя луна.
Дом, укрывшись тишиной,
спит под шорох трав;
только старый домовой
будет до утра
в келье хлопотать своей,
охать да кряхтеть,
про дела минувших дней
тихо песни петь
то над дратвой и иглой,
то за верстаком,
над игрушкой заводной
лопотать сверчком.
Знает все про этот дом:
где рубился, как,
под каким его углом
спрятан был пятак.
Помнит горечь похорон,
свадеб звонкий смех
под бокалов перезвон.
Помнит вся и всех.
Помнит: ночи напролет
не гасили свет –
ждали ворона налет
предвоенных лет;
провожали на войну –
плакали взахлеб;
все добро по одному
отдано за хлеб.
Подрастали сыновья –
изгибая бровь,
доливала по края
чашу-дом любовь.
Дни рождений, дни утрат
виснут за спиной,
словно разных два крыла
носит домовой.
Перья белого крыла –
весточки детей;
черное печаль свела
ждущих матерей.
Вдаль зовет одно крыло,
просится в полет,
а другое, как назло,
взлета не дает.
Рассветает. Значит в путь,
в двери из дверей.
Надо в спальни прошмыгнуть,
пощипать людей.
На будильники надёж
мало – плод греха,
а в округе не найдешь
нынче петуха.