Разгул ветров, безумство штормов
И штилевых затиший грусть —
Весь этот мир, живой, огромный,
Разучивал я наизусть.
Ходил по северным и южным,
И вот опять, как в прошлый год,
Ветрам Атлантики послушный,
Сажусь на дальний пароход.
Куда теперь? На юг иль север?
В какой еще водоворот?
Я вдоль и поперек измерил
Полглобуса земных широт.
То с Байроном под парусами
Свершал свой безотрадный круг;
Нас опалял восток ветрами
И обжигал песками юг.
То я с Рембо на люке трюма,
В беседе дружески простой,
Хмелея, пил из звездных рюмок
Ночей тропический настой...
О штевень гладясь, шли мальштремы,
А я, в раздумьях о земле,
Туманной жизни теоремы
Решал на шатком корабле.
Сияли мне фата-морганы
В немом смятенье двух стихий,
А я слагал на океане
Земле ненужные стихи.
Муссоны, бризы и пассаты…
А в общем, путь мой был уныл
При всех мистериях закатов,
При всех истериках луны.
Куда ж теперь? В какие воды?
Оставим этот пароход
Для юных и отменно бодрых,
Которым странствовать черед.
Полмира пройдено — довольно.
Полжизни прожито — пора,
Пора предать забаве школьной
Морской романтики тетрадь.
Поставим точку. Перед нами
Пустыня, нищета отцов,
Судьба детей, рожденных в яме, —
Угрюмой Азии лицо.
Пред нами жизнь…
Ей нужен тот, кто
Идет к ней с пользой и добром.
Ей нужен не поэт, а доктор,
Мелиоратор, агроном.
Пойдем туда на зов пустыни.
Пески черствеют, жаждут, ждут.
Да здравствует разумный труд
И жизнь, здоровая отныне!
1929