КОЛЫБЕЛЬНАЯ
Закрой глаза, давай начнем мечтать?
На миг представим, что могли летать
Мы грациозно и легко во снах!
Ну, что ты, милый, смотришь - спать пора...
Закрой глаза, давай начнем мечтать?
Но, если верить, солнцем можно стать.
Забудем ночь, мы будем вечным днем...
Ты спи малыш, а страхи на потом...
Закрой глаза, давай начнем мечтать?
Захочешь - буду за руку держать?
С тобой летим сейчас в мир доброты...
Спокойной ночи, детка, сладко спи.
Алёна Сарнацкая
РАССКАЗ
«Маришка»
Начало марта выдалось холодным. Ветер со снегом зверствовал на улицах городка Н., звенел покрытыми тонкой корочкой инея проводами, раскачивающимися в такт порывам, а ртутный столбик термометра упрямо остановился на минус двадцати пяти и все никак не хотел подниматься.
Вот и сегодня с утра погода не баловала жителей, и прохожие, укутавшись в теплые одежды, неравномерной массой двигались по улицам, балансируя на скользкой дороге, демонстрируя всю свою ловкость.
На восьмое число спросом пользовались цветочные магазинчики, в хаотичном порядке раскинувшиеся по всему маленькому городу. Посетители, дойдя до дверей павильончика, заходили внутрь, скользя по линолеуму, и долго топтались возле прилавка, старясь отогреться от мороза и выбрать цветы. Затем возвращались к тяжелой входной двери, открывали её и попадали во власть холодного ветра.
Дальше путь лежал в кондитерскую. В отличие от цветочных магазинов, кондитерская в городе была одна. Она величественно располагалась на центральной улице, на первом этаже многоэтажного дома и привлекала к себе внимание как заядлых сладкоежек, так и простых прохожих. Большие стеклянные витрины блестели на тусклом солнце, торжественно демонстрируя на столиках кондитерские изыски повара. Горы всевозможных цветных конфет, фигурные пряники, пирожные с кремом, с сахарной пудрой, шоколадом, орехами – всё это было захватывающим зрелищем, от которого во рту прибавлялось слюны. Даже через стекло чувствовалось тепло и уют, а приятный запах свежей выпечки доносился через постоянно открывающуюся деревянную, украшенную росписью дверь.
Люди спешили мимо, а перед витриной стоял ребенок, одетый в потрепанную курточку с туго повязанным шарфом и объемной шапкой, из-под которой виднелись два больших голубых глаза. Глядели они с тоской на постамент, располагавшийся по ту сторону витрины.
Я прошел мимо, уже взялся за дверную ручку и вдруг остановился. Лицо ребенка не давало мне покоя: было в нем что-то такое, чего не должно было быть. Хотя бы та толика грусти, отчаянья, с коим он провожал безразличных прохожих, идущих по своим делам.
- Чего ты здесь стоишь? – я подошел к ребенку и вопросительно взглянул на него.
- Здравствуйте… - голос оказался маленькой девочки. Незнакомка подняла на меня глаза, и я невольно улыбнулся: такие они были чистые и отчего-то серьезные.
- Маму ждешь? – спросил я, замечая ее постоянные взгляды, направленные внутрь холла магазинчика.
- Нет, - она покачала головой, насколько это позволяла сделать ее шапка. А потом нерешительно добавила, – мама дома….
- Ты здесь одна?
- Да. Просто мама болеет… а сегодня – праздник. И… вот, – она сняла одну рукавицу, демонстрируя на маленькой ладошке смятые пятьдесят рублей. – Продавщица сказала, что этого не хватит…
Девочка криво улыбнулась, готовая, как мне показалось, сейчас расплакаться. Этого мне хотелось меньше всего, потому что это зрелище само по себе не обещало ничего хорошего. «Дети не должны плакать», – всегда говорил я сам себе, и всячески старался избежать быть свидетелем детских слез. Вот и сейчас я тут же присел перед ней на корточки, заглядывая в глаза.
- Эй, ты чего? Хочешь: я займу тебе немного денег?
Девчушка отшатнулась от меня, удивленно раскрывая глаза.
Колокольчик над дверью гостеприимно звякнул, сообщая о новых посетителях этого волшебного мира. Через стекло улица казалась совсем иной – сказочной, волшебной. И даже холод был теперь словно ненастоящий.
Дурманящий запах ванили и корицы щекотал нос… Я с улыбкой заметил, как моя подопечная, сжимая своей ладошкой мою руку, невольно зажмурилась, вдыхая глубоко все витающие в воздухе ароматы.
Подойдя к прилавку и поздоровавшись с худощавой продавщицей, одарившей нас удивленным взглядом, я вновь осмотрел заполненные полки, раздумывая над покупкой. На самом деле мне нужно было купить лишь плитку шоколада, который особенно нравился одной моей знакомой, довольно милой девушке. Я также думал осчастливить ее небольшим подарком, цепочкой, на которую она давно заглядывалась и о которой говорила без умолку все последнее время.
Но в тот момент я не думал о ней. Рядом со мной стояла Маришка, так звали девочку, и с приоткрытым от удивления ртом то озиралась по сторонам, то с благоговением смотрела на меня. Я улыбнулся ей и наконец сделал покупку.
Выйдя на улицу с увесистым пакетом, мы остановились. Маришка, словно не веря, что все это происходит с ней наяву, цеплялась за мой рукав, будто бы боясь, что еще мгновение, и я растаю в воздухе.
- Ну что, теперь домой? – я шутливо стянул шапку ей на лицо, так что девочка забавно фыркнула, поправляя ее, и одаривая меня лучезарной улыбкой.
- Да, - весело закивала она, и потянула меня вперед по улице, ловко обходя прохожих.
- Не беги так, - я поспевал за ней, но дорога была утоптанная, скользкая, а нелепо упасть мне хотелось меньше всего.
Маришка усмехнулась, высоко поднимая голову, чтобы вновь заглянуть мне в глаза, и опять устремилась вперед.
Ветер немного стих, но снег продолжал лететь, так что я часто счищал перчаткой белую крошку с шапки девочки. Мы шли по заснеженной улице частного сектора, мимо нахохлившихся домов, из труб которых выходил белесый дымок.
- Еще недалеко, - убеждала моя спутница, и с новой легкостью, чуть ли не вприпрыжку, шагала рядом.
Возле последнего дома она свернула к воротам, пробираясь через наметенный пургой небольшой сугроб.
– Мама, наверное, сейчас на приеме у врача, скоро будет…. Ты подождешь ее со мной? – возле калитки она обернулась, вновь заглядывая мне в глаза.
- Конечно, - я растерянно улыбнулся и открыл ей дверь. – А мама не будет против?
- Нет, - замотала головой Маришка и потянула меня в дом, - не будет.
В доме веяло теплом, уютом и чем-то сладковатым. Кухня, где мы сидели, была светлая и чистая, обставлена деревянной мебелью, выкрашенной в белый цвет. У окна стоял обеденный стол, рядом - четыре стула. В углу располагался кухонный стол, тумбочка, монотонно гудящий холодильник, газовая плита… на стенах висело несколько картин, а на подоконнике находилась керамическая ваза, в которой стоял букет сухих цветов.
Я сидел на стуле, поглядывал в окно, на темные деревья, на расчищенную, должно быть утром, дорожку, а теперь вновь заносимую снегом, и думал. Об этой девочке, о ее матери, о празднике, о девушке, что, должно быть, сидит сейчас дома, или же гуляет в парке с подругами… Нужно бы ей позвонить, сказать, что задержусь…
Маришка суетилась по комнате – ставила чайник, доставала блюдца, распаковывала наши покупки… и что-то увлеченно рассказывала. Я почти не слышал ее… А потом она подошла ближе, поставила рядом со мной блюдце и ложечку, села напротив меня, положив голову на руки, и замерла, вглядываясь в мое лицо. Обстановка комнаты напоминала родительский дом, оставленный мной для учебы в областном центре, я вспомнил маму и маленькую сестренку, похожую на Маришку. Очнувшись от размышлений, я смущенно улыбнулся и взглянул на девочку.
Маришка была хрупкой, тонкой, для своих девяти лет. Щеки ее алели, еще не отойдя от мороза, волосы темные, растрепанные… и смотрела она внимательно, будто бы в душу.
- Мама придет после трех, а сейчас два… - как бы, между прочим, сказала она, склоняя голову набок. – Ты какой-то грустный.
- Просто нужно позвонить, - я достал из кармана телефон и поднялся со стула.
Набрав номер подруги, я замер, вслушиваясь в череду долгих гудков. А потом послышался смех, и ее голос защебетал мне приветствие.
- Привет, - я чуть улыбнулся, представляя, как она фыркает, выпячивая губы. – Послушай, я немного задержусь…. – я пытался объяснить ей, что встретил Маришку, что хочу помочь ей, что это действительно важно, и не только для меня, но и для нее, но… девушка меня больше не слушала. Она громко возмущалась, что этот день мы должны провести вместе, что я даже не поздравил ее с праздником, хотя должен, черт меня подери, должен, так как сегодня ее день…
Я не дослушал и отключил телефон. Девушка была обижена.
Убрав телефон в карман, я обернулся к Маришке, в какой уже раз улыбаясь - Все хорошо, - весело заявил я. - Остаюсь.
- Правда? – кажется, она даже подскочила на месте. – Тогда давай пить чай! - Нет, не будем, а пойдем мы лучше убирать снег, а то мама придет, а к дому не подойти.
Через час мы откидали снег от дома, расчистили дорожки, так что теперь можно было свободно открывать калитку и входить во двор. Маришка суетилась рядом, смеялась и взвизгивала, когда я бросался снежком – специально мимо, чтобы нечаянно не причинить ей вреда. На душе было радостно от ощущения чего родного и близкого, как будто на время я очутился дома. Появилась мысль о том, что дарить кому-то радость - это все равно, что дарить эту радость себе. Я не стал ждать хозяйку дома, мокрый и счастливый отправился в общежитие, чтоб вечером встретиться со своей обиженной девушкой.
РАССКАЗ
Меж Непрядвою и Доном…
Воини Христолюбивии,
страдальцы послушания прехвальнии,
Александре дивный Пересвете и Андрее Ослябей именуемый,
Сергия игумена благодатные наследницы,
Куликовской брани ратницы духовнии.
Вы бо змия агарянскаго победисте,
но и нас своим заступлением не остависте.
Телами в храме Рождества Богородицы почиваете,
душею в превышнем селении пребываете.
Молите за весь род русский православный,
преподобнии сродницы наши.
Стоит пред войском Мамаевым русская рать, лучшие сыны готовы не жалеть живота своего за честь Родины, за Землю-Матушку. «Пришли татары, аки тать в нощи, - Пересвет, склонив голову, дальше продолжал, - а нам немного нужно: по аршину тем, кого хоронят, по горсти – тем, кто хоронит, да чистое святое слово». Брат его в вере, Ослябя, чернец, отвечал: «Непрядва заберет страх в свои темные холодные воды, разнесет весть по венам-рекам Родины, освятит память внукам и правнукам о том, как за них воевали прадеды. Слепы окажутся, коли нечего станется вспоминать. Река эта, брат, благословит небо, разлившееся…» Андрей вздохнул и посмотрел на безбрежное поле. Долгую жизнь прошли вместе послушники Сергиевские, отличные воины они были, не раз защищали Отчизну свою. На все есть воля Господа, великая да святая. Но не волей поле Куликово будет свято, а свято праведниками. Хранимо Покровом на века. Гордая и чистая держава, распростертая и открытая пред Богом, пред совестью, будет безбрежна в своем прощении и добре. А сейчас над ними мутное утро и напряженная тетива рассвета. За ними Русь. А впереди – смерть.
Дьяволы воронами кружат по степи, грозятся, посмеиваются да похваляются, чувствуют скорую добычу. Мор близится.
Лошади хрипят, ходят в нетерпении под седоками крепкими, а те их сдерживают, сжимая узду в руках. Кольчуга переливается матовым блеском.
Вражеское войско выжидает. Отсюда не видно их почти.
Слышится отовсюду речь князя Дмитрия Ивановича. Призывает он не на бой, а на заступничество, за правду, за свободу, за жизнь.
И туман обволакивает вязкой пеленой. Внутри все сжимается.
Напряжение. А под схимой, на которой был нашит крест, у Александра билось его храброе сердце. Тук. Тук. Тук. Стучит. Бьется в немом исступлении. Перед глазами лик Игумена, благословляющего братьев на подвиг в монастыре. Возложил старец на их головы свои руки, и вняли они жизни и гласу Божьему из уст Сергия Радонежского. Благое слово дошло до их сердца.
…Кругом гнетущая тишина, все обратились в слух: и кони, и вороны, и воины. Ковыль гнется под блестящими сапогами, кажущимися новыми от росы. Русь-Матушка заплакала росами по своим сыновьям, спуталась нить в веретене, разбилась кринка с молоком, потекла струйка по полю густым туманом.
- За дело, матушка, за дело, - думает каждый княжеский воин.
Рядом с монахами сын мельника – молодой, нескладный, с расплескавшейся в глазах синевой, с русым вьющимся волосом, да с копьем в руках.
Озирается испуганный, сжимает ладонями древко, отца ищет, но не решается уходить со своего места, бросить копье. Нельзя. За худыми плечами – Русь. И небо серое-серое, мутное, глухое, до будущей битвы молчаливое.
Непрядва, сколько в тебе надежд? Воды твои сегодня мертвые и темные, безразличные. И лишь глас полководцев освещает веру и дух.
Они собраны не гласом князей, а ликом на знамени полковом. Идут сыны за миром, а не за войной. И Господь Бог с ними. Тяжелое бремя на их плечах. Тяжелое и святое. Ветер завывает. Сколько им отмерено?
Вечные заступники Матери своей. Единые и правые, верой и надеждой освященные.
- За дело, матушка, за дело, - вторит Пересвет и выходит на поединок с татарским богатырем Темир-мурзой. Высохшая багряная роса на изношенных сапогах, замершая синева в распахнутых глазах, путанные растрепавшиеся волосы. Несется Пересвет на богатырском коне навстречу мурзе, упоенный битвой, и знает, что только его победа окрылит войско князя. Земля всколыхнулась, от сильного удара, упали замертво богатыри на землю.
Началась битва. Погибли в той битве и чернец Андрей, и сын мельника, и много полегло русских храбрых воинов. Обагрилась ковыль-трава мученической кровью, победным цветом сил добра над силами зла.
- Прими, Мать Сыра Земля, сынов в объятья свои прохладные, да упокой под сенью ветров и трав; напои живой водой, да скажи Святое Слово. Отвечает Русь:
- А над вами – ясный день и мирное время. За вами – правда. И впереди – жизнь.
Летописец после горестно заметит, что лилась кровь русских, аки вода, умирали воины в невыносимой тесноте под лошадиными копытами, а
имена красных воинов земли Русской — Александра (Пересвета) и Андрея (Осляби) с того времени прославляются как имена «местночтимых святыхъ Радонежскихъ».
Другой вариант.
Из уст Сергия Радонежского
А над нами – мутное утро и напряженное время. За нами – Русь. А впереди – смерть.
Дьяволы в обличие ворона кружат черными фигурами. Грозятся, огрызаются. Чувствуют скорую добычу. Мор близится.
Лошади хрипят, ходят в нетерпение, под седоками крепкими, а те их сдерживают, сжимая узду в руках. Кольчуга переливается матовым блеском.
Вражеское войско выжидает. Отсюда не видно их.
Слышится отовсюду словно бы речь Дмитрия Ивановича. Призывает не на бой, а на заступничество.
За правду, за свободу, за жизнь.
И туман обволакивает вязкой пеленой. Внутри все сжимается.
Напряжение.
А под рубахой – образок и бьющееся сердце.
Тук. Тук. Тук.
Стучит. Бьется в немом исступлении, внимает жизни и гласу Божьему из уст Сергия Радонежского.
Благое слово дарит. Молится.
И все прислушиваются – и мы, и вороны.
Ковыль гнется под блестящими сапогами, кажущимися новыми от росы.
Дочь крестьянская принесла в избу пару стеблей ковыля и разбила блюдце. У жены-судьбы нить в веретене спуталась. Русь-Матушка плачет, говорит, что плохое дело творим, что примет нас сыра-земля, поляжем.
За дело, матушка, за дело.
Рядом сын мельника – молодой, не складный, с расплескавшейся в глазах синевой, с русым вьющимся волосом, да с копьем в рукав.
Озирается, испуганный, сжимает ладонями древко. Отца ищет, но не решается уходить со своего места, бросить копье.
Нельзя.
За худыми плечами – Русь. И небо серое-серое. Мутное, глухое до будущих молитв. Молчаливое.
Непрядва… Сколько в тебе надежд? Воды твои сегодня мертвые и темные, безразличные.
И лишь глас полководцев освещает веру и дух.
Мы собраны не гласом князей, а ликом на знамени полковом. Мы идем за миром, а не за войной. И Господь Бог с нами.
Тяжелое бремя на наших плечах. Тяжелое и святое.
Ветер завывает. Сколько нам отмерено?
И тишина – ответ.
Вечные заступники Матери своей. Единые и правые, верой и надеждой освященные.
За дело, матушка, за дело.
Высохшая багряная роса на изношенных сапогах, замершая синева в распахнутых глазах, путанные растрепавшиеся волосы.
Прими, Мать Сыра Земля, сынов в объятья свои прохладные, да упокой под сенью ветров да трав; напои живой водой, да скажи Святое Слово.
А над нами – ясный день и мирное время.
За нами – правда. И впереди – жизнь.