(Оригинал на белорусском здесь: http://www.stihi.ru/2014/07/17/2587)
Памяти Артемьевой
О, наша любимая, чистая, синяя наша земля…
Жабером и осотом заросли пустые поля,
Жабером и осотом, горькой пустой травой,
Берёзками и волчками, повиликой тугой.
Давят танками женщин, детей с автоматов бьют.
Деревни в чащи лесные от свастики чёрной бегут.
Хаты стоят пустые, лисицы ночуют в хлевах.
Полосатые дикие осы гнёзда вьют в черепах.
А ночью, по всей стране, под ветра холодный напев
На горем засеянных нивах растёт небывалый гнев.
Пахнет сгоревшим порохом каждый рваный кафтан,
Лежат под откосом составы с надписью «Deutsche Reichsbahn».
Случилось то в сорок первом на приднепровской земле
В самой обычной деревне со смешным названьем «Козлы».
Человек постучал в секло и в дверь ввалился как куль,
И сказал: «Затвори, Павлина. Недалеко здесь патруль.
Нарвался на часового. Он дал мне в плечо штыком,
Но и он не увидит в неметчине свой родной дом.
Перевяжи мне рану. Иначе не добреду.»
- «Оставайся»
- «Нельзя, Павлина, дом твой я подведу».
Мужчине было под сорок – сильный ещё человек.
У женщины виски седые – кончается бабий век.
От осторожного, легкого, теплой руки касания
Вдруг она задрожала, чуть не лишилась сознания.
И взяла сорочку женскую с кружевным подолом.
И на бинты порезала большим столовым ножом.
А когда рукав разрезала – кровь по ножу стекала,
А затянув узел – к ране украдкой припала.
И мужчина сказал ей мягко: «Никто не тронет тебя.
Я пойду, а ты, Павлина, послушай теперь меня.
Возможно, меня поймают… Под дубом, ты знаешь, где. Там…
Я закопал взрывчатку. Хватит на два моста.
Мосты уничтожить надо. По ним против наших бригад
Немцы планируют выслать карательный свой отряд.
Если погибнет друг мой, если погибну я,
То сообщить об этом обязанность будет твоя.
Пошли туда деда Сымона, он лёгкий ещё на ходу.
Пошли непременно, сразу же. Спасибо, Павлина, пойду.
Детям, жене, товарищам передай от меня привет.
Подрывника найдут – на мне не сошёлся свет.»
Он пошёл, и его схватили на выгоне, возле села.
А утром к коменданту женщина подошла.
И сказала с сухими глазами: «Послушайте, капитан,
У вас сидит мой любимый. Сказали, что он партизан.
Не он убил часового, рана не от штыка.
Рану ножом нанесла любимой его рука.
Вы должны меня выслушать, слышите.
Вы любили когда-нибудь?
Моя жизнь без него, любимого, серый безрадостный путь.
Я любила, а он женился и уехал, такой чудак.
У всех спросите в деревне. Всё было именно так.
Ко мне недавно вернулся и назвал любимой своей.
Если б вы только знали о любви на закате дней…
Горькая и горячая, не такая, как ранней весной!..
А вчера он сказал, что раздумал, и опять вернётся домой…
Без него опустели б навеки сердце моё и дом.
За измену его, за измену, ударила я ножом.
Для меня, даже слабый и раненый, он хорош и пригож…
Видите, вот рубашка. Видите – вот он, нож…»
Пять дней жестоко пытали, топтали ногами её…
А она упорно твердила: «Люблю… Он – счастье моё…»
День шестой за лесами кровью сплывал, угасал…
Мужчину втолкнули в сарай, где пластом лежала она.
Лицо у неё обожжённое огнём пекущей свечи,
Не заживали раны, какие никто не лечил.
Он стал перед ней на колени, погладил разбитый лоб.
И она ему рассказала про сознательный свой поклёп:
«Ты молчал? Не сказал, где ранен?
Им самим довелось искать.
Мой расчёт был точный и верный –
О любимых надо молчать.
Ты видишь, я умираю. Конец. Кричи – не кричи.
Любимый мой, мой любимый. Молчи, непременно молчи.
Молчи ради бедных деток. И ради любимой жены.
Ради вечного доброго счастья. Ради будущей вашей весны…
Прости. А я умираю. Мои часы сочтены…
Ты знаешь, тебя я любила, и нет здесь моей вины…
Будешь под нашим дубом, выполни мой наказ,
Прикоснись к корявым ветвям один единственный раз…»
Тихо-тихо поднялись чистые-чистые руки
К бинтам, заскорузлым от крови – белые две голубки…
И когда она через мгновение покинула эту тюрьму –
Мужчина от плача зашёлся, как когда-то она по нему…
И перед тем, как женщине глаза вечности дым застлал,
Он одним поцелуем к губам холодным припал.
И понял он, наконец-то, дождалась она своего…
И пришли два зелёных солдата и взяли её от него.
И взгляд его, чёрный и горький, такой необычный был,
Что офицер немецкий глаза вниз опустил.
Посмотрел на кресты солдатские, что за окнами спали во мгле,
Посмотрел на столовый нож, что лежал на его столе.
Посмотрел на руки мужчины, сжимавшиеся в кулаки.
И приказал солдатам от дверей отвести штыки.
И мужчина пошёл от деревни по глубокой осенней грязи,
И мужчина седой с опушки назад кулаком погрозил,
И следующий день над землёю, искалеченною вставал,
Красный от дальнего зарева на потоках осенних трав.
Красный, как умывался в крови от глубоких ран…
А завтра два дальних взрыва сотрясли болотный туман…
(Оригинал на белорусском здесь: http://www.stihi.ru/2014/07/17/2587)