В этом году жасмин цвел как будто
В последний раз.
Ее любовь выражалась бы в грубом, гранитном молчании,
В верности мертвых,
В сшитых без швов руках.
Ее любовь выражалась бы в запахе порошка
У ее рубашки,
Выстиранной ежедневно.
Ее любовь выражалась бы в статике пульса,
Отсутствии аритмии –
Чтобы не волноваться
За ее сердце.
Ее любовь выражалась бы в степени обморожения –
Больше не нужно греться,
Больше ей нечего ждать.
Ее любовь выражалась бы в равнодушии
К этой двуспальной кровати,
К общности,
К вечности,
Вещности.
Ее любовь выражалась бы в слизываньи чужой спермы
С глазного яблока,
В точной дистанции
В жизнь между пальцами и лицом.
Ее любовь выражалась бы в нежном тепле к Ассоль,
Ради которой принц – и она тот принц –
Истек кровью на паруса.
Ее любовь выражалась бы в космосе черных зрачков,
До которого полчаса
На машине.
Ее любовь выражалась бы в участи нелюбимых,
В портретах рябиновым
Соком.
Ее любовь выражалась бы в том, что голодный сокол
Не впился когтями в мышь.
Ее любовь выражалась бы в том, как звучит камыш,
Шелестя на ветру конечностями,
В том, что любовь ее в корне и есть камыш –
Тусклый, шероховатый,
Истинность нежности в роли
Лишь отзвука нежности.
Ее любовь выражалась бы в том, что ее процеживать
Можно, как воду болотную – мутную,
С солнцем кувшинок
В ночи ее волос.
Ее любовь выражалась бы в том, что натянутый трос
У нее вместо нервов.
Ее любовь выражалась бы в том, что любовь эта – первая
И последняя,
И никакой любви, кроме этой,
Не существует.
Ее любовь выражалась бы в запахе глины и туи,
В запахе горных рек,
В том, что она больше не человек –
Ради этой любви.
Только вот нет ее.
Кровь запеклась на парусе.