70 – 80-е: сомнения, утраты, поиски
В отличие от 50–60-х, 70–80-е не были столь плодотворными для Благова. Причин этому несколько. Одна из них – нехватка времени, остро ощущаемая уже в середине 60-х. Увеличиваются семейные заботы Благова. 2 сентября 1963 года родились девочки Света и Марина, а 7 января 1965 года на свет появился сын Иван. Таким образом, отцовские обязанности Благова многократно возрастают. Семья, дети радовали Николая Николаевича, были его «домом» и в прямом, и в духовном смысле слова. Здесь царили любовь и добродушие. О том, что Благов был заботливым и любящим мужем и отцом, свидетельствуют его письма, написанные во времена разлук с семьей и полные тоски по ней. «Ау, деревенщина! – шлет он привет в одном из них из Саратова в Крестовые Городищи. – Как вы там? Не заплутались в лесу? Собираете грибы-то?» (8 августа 1970 г.) В другом, как о «самом главном», он просит жену: «…передай Мариночке и Светочке, что я не сомневаюсь и знаю, что они постараются быть отличницами» (20 августа 1970 г). Особенно беспокоится поэт о своей матери, которой 21 декабря 1974 года пишет из Саратова: «разговоры твои о доме престарелых ;…; ни к чему. Я не брошу тебя, да и в дома эти таких больных и хлопотных, как ты, не берут ;…; Советую тебе, если чувствуешь себя неважно, лечь в больницу и полечиться недельки две ;…; Купил тебе часы-ходики, привезу, идут точно и тикают весело. Мишке написал, чтобы съездил к тебе ;…; Не тужи. Одну тебя не бросим».
Кроме семьи, много времени отнимала у творчества, по выражению самого поэта, «служба». С 1963 по 1966 годы поэт работает в должности старшего редактора литературных передач областной студии телевидения в Ульяновске. В начале 1966 года его вводят в состав редколлегии саратовского журнала «Волга», весной этого же года Благов становится ответственным секретарем ульяновской областной организации Союза писателей РСФСР, а с весны 1968-го – редактором Ульяновского отделения Приволжского книжного издательства. В 1970-80-е гг. Благов занимает посты заведующего отделом поэзии, а затем главного редактора журнала «Волга», ответственного секретаря Ульяновской областной писательской организации.
Нельзя сказать, что на «службе» у Благова все складывалось благополучно. С одной стороны, мешали бытовые неурядицы: поэт, работая с мая 70-го по сентябрь 76-го в должности зав. отделом поэзии «Волги» в Саратове, жил все это время без семьи, потому что из-за малой жилплощади не имел возможности перевезти ее к себе, ведь у Благова на плечах были больная мать, жена, четверо детей. «Попал я, Толя, в саратовскую ловушку, – пишет Благов своему другу, писателю А. Н. Жукову 16 января 1975 г. – Квартиру дали маленькую, Мишка учится в Ульяновске в с/х институте, будто здесь нет такого же, мать в деревне одна беспомощная, пишет «Не дайте умереть, как безомной собаке», а в квартиру все мы просто не втиснемся – 42 кв. м, а маме надо отдельную комнату – совсем плохая. Я ведь чуть было не уехал обратно в Ульяновск».
Мешало «службе» и то, что поэт был начисто лишен «номенклатурщины» и никак не мог, вопреки своему высокому положению, «вписаться» во власть, так или иначе требующей сделок с совестью. Свое нравственное и поэтическое кредо Благов в иносказательной форме определил еще в стихотворении 1962 г. «Разбитый колокол», посвященном, по утверждению Л. И. Благовой, Г. И. Коновалову. Душа человека и голос поэта должны быть как колокол, без единой, пусть даже в «волосинку», трещинки, так как людям «чистокровная необходима медь».
Служа на высоких литературных должностях, Благов не раз признавался жене, что ему часто приходится видеть низость, угодничество в людях, оказавшихся при и во власти. В выше процитированном письме А. Н. Жукову Благов напишет о редакторе журнала Н. Е. Шундике и секретаре Саратовской областной писательской организации Г. И. Коновалове: «Наши могикане в обкоме стоят в рост только на первом этаже, где инструкторы, на втором, где завы, они уже на коленях, а на третьем, где секретари, ползком ползут по коврам и себя не помнят». Разногласия даже с такими поначалу близкими друзьями, как Г. И. Коновалов, с каждым годом только крепнут. Благов, по словам Ляли Ибрагимовны, даже подозревал своего бывшего учителя в том, что тот был в числе участников травли А. Т. Твардовского, приведшей к смещению поэта с поста главного редактора «Нового мира», а позднее и к его смерти. Сомнения в самых близких вырастали в утрату веры в людей, ведущую Благова к тяжелому духовному кризису.
Не менее тяжелым были не только «духовные», но и «физические» потери друзей. В 1963 г. уходит из жизни В. Подгорнов. (На этот факт обращает внимание Ж. А. Трофимов: «Внешне казалось, что все у него (В. Подгорнова – Р. С.) благополучно: в 34 года – автор двух книг; любимая жена, Валентина Дмитриевна, трое детей; интересная работа в радиокомитете <…> Приволжское книжное издательство приняло к изданию рукопись его книги «Тропинки в волшебный мир». А через три дня после приезда из Москвы, ночью 2 ноября 1963 года, он свел счеты с жизнью».) Благов был потрясен его смертью. Если раньше, во время военной службы, к нему пришло осознание непредсказуемости жизни, понимание того, что границы ее определяются не человеком, то теперь он обнаружил, что есть в жизни что-то такое, что может толкнуть его на самоубийство, даже если вроде бы все благополучно. Смерть В. Подгорнова была одной из первых, не считая смерти бабушки, серьезных потерь Благова. Позднее поэт останется и без таких ближайших друзей, как Г. Зимняков, Р. Герасимов, И. Хрусталев и др.
Духовный кризис Благова усугублялся общественным состоянием страны. Уже в 70-е – в годы «застоя» – поэт предчувствует, а в 80-е совершенно убеждается, что неизбежно разрушение страны, в которой он родился и сформировался. Недобрые предчувствия привели к написанию «Жар-слова», одного из итоговых и самых тревожных стихотворений Благова. По свидетельству Л. И. Благовой, оно посвящено А. Т. Твардовскому, к которому Н. Н. Благов относился с пиететом. (Известно, что Твардовский тоже высоко ценил Благова, в памяти близкого друга которого, Э. М. Рыбочкина, остались однажды сказанные ему Твардовским слова: «Лучше Николая о военном лихолетье во всем Союзе не пишет никто».)
В «Жар-слове» Благов так пишет о процессе распада:
Невыносимый запах псины,
Жор загребущий: хрусть-похрксть.
Вглодались, как бобры в осину,
Похрупывают: «Русь… Русь… Русь…»
Пожар гудит напропалую.
Все бревнышки до сквозняка
Прощекотал…
А мы пируем…
«Уж кровля, братцы, без князька…»
Очень трудно давался поэту выход из сложившегося духовного кризиса, хотя, несмотря на это, «внешне», по утверждению близких, поэт оставался жизнерадостным, совершенно не замкнутым в себе человеком. Духовный кризис неизбежно связывался с творческими проблемами. По высказываниям самого поэта, он не удовлетворен собственной творческой деятельностью. В одном из писем к А. Н. Жукову, датированном 3 июня 1968 года, Благов пишет: «А моей книжки все нет. Вообще-то и не больно она нужна мне, но надо ведь увидеть, чтобы окончательно отделаться от старья». Такой книгой, которой «все нет» (книга ждала своего издания четыре года), вышедшей 35-тысячным тиражом в Приволжском книжном издательстве Саратова, стал сборник 1968 года «Имя твое». Этот сборник был лучшим на ту пору и, по словам Л. И. Благовой, любимым у поэта. Книгу высоко оценили в центральной прессе. (Среди отзывов на «Имя твое» особенно интересной, на наш взгляд, является рецензия С. Викулова «"Падет ли на душу тревога…"». Старший собрат по перу посвятил ее анализу художественных особенностей поэтического мира Благова, среди которых особо выделял стремление поэта к психологическому раскрытию духовного мира человека.) Несмотря на это, судя по последним словам выдержки из письма («увидеть, чтобы окончательно отделаться от старья»), «прежний» Благов «нынешнего» в чем-то уже не устраивал. Этим «чем-то» могли быть повторяемость тем, мотивов и образов в стихотворениях поэта, «накатанность» в художественной реализации волнующих художника проблем. Благов, судя по выдержке из письма, в полной мере осознавал собственную творческую стагнацию.
Необходим был выход на новые пути развития творчества. Напряженным поиском этих путей характеризуются 70-80-е гг. – сложный и неоднозначный период в поэтической биографии Благова. С одной стороны, в 70-80-е гг. выходит в свет 10 поэтических сборников, шесть из которых – в московских издательствах; создается «Поэма о матери»; появляются многочисленные отзывы о поэзии Благова в союзной прессе; в 1983 г. он получает Государственную премию РСФСР имени М. Горького. С другой, наблюдается снижение творческой активности: были годы, не отмеченные ни одним поэтическим творением (1971, 1975, 1976, 1982, 1983, 1985), хотя и в 70-80-е напряжение поэтических поисков ничуть не ослабевало. В одном из интервью 80-х гг. Благов говорил о том, что «заражен» «созидательным настроением», «заболел» «необходимостью коренной перестройки». В том, что поэт полон творческой энергии, убеждает анализ вариантов благовских стихов.
Переработки прежних стихов являются свидетельством усиления требовательности поэта к себе. В стихотворении «Жар-слово», в котором тема поэта и поэзии – центральная, Благов пишет, что слово должно быть «вспыхнувшее кровью», а работа творца – оплачена «тяжкой солью». Много времени уходит на подготовку к печати и на издание поэтических сборников. Благов меняет свои «старые» стихи, активно их редактирует. Указанный период по числу редакций сопоставим с порой издания первых книг Благова – сборников «Ветер встречный», «Волга», «Денница», «Глубинка». В 70-80-е гг. поэт переработал в той или иной мере, по нашим подсчетам, более шестидесяти своих стихотворений.
Варианты стихов, появившиеся в 70-80-е гг., отражают изменения, происходившие в творческом сознании автора, и свидетельствуют о переоценке ранее незыблемых идеологических клише, норм, стандартов. Например, в окончательном варианте стихотворения «Песнь полозьев» (в основу сюжета стихотворения «Песнь полозьев» легли рассказы тещи Благова – Биби-Сайры Тахаутдиновны Мусиной о своем отце. Будучи крестьянином деревни Акбаш Бугульминского уезда, он по зимам нанимался на работу к бугульминскому купцу, занимающемуся продажей масла и яиц. Тахаутдин Хальфин вместе с другими работниками был в обозе, возившем купеческий товар на базары Казани; правда, по утверждению Л. И. Благовой, печальный финал стихотворения – скорее, плод художественного вымысла, основанного на типизации) поэт убрал из текста стихи:
Так и умер.
И свеженькой коркой
взбух песок на могиле сырой.
Говорили:
на кладбищах только,
не скупясь, наделяют землей <…>
Но по веснам, гремя незнакомо,
заглушая скрипенье телег,
лемехами ломти чернозема
трактор поровну делит на всех.
Дед мой, это в краю твоем кровном!
Пред тобою в одном я долгу,
что вот счастьем России огромным
поделиться с тобой не могу.
Написанные в 1956 г., эти строки были убраны лишь при издании сборника «Поклонная гора» (1979).
Так Благов лишил произведение, с одной стороны, многословия, излишней описательности, с другой – идеологической пафосности, ничем не оправданного оптимизма. Поэт, конечно же, понимал, что ни о каком «счастье России огромном» при взгляде на русскую деревню, да и на всю страну, не может быть и речи. В итоге – получилось стихотворение, полное трагического звучания, рожденного в процессе осмысления крестьянской судьбы, реального положения русской деревни.
Осознанием «ухода» деревни, ее гибели продиктованы изменения, происходившие, например, со стихотворением «Зной» (первая редакция – 1962 г.). В окончательном варианте произведения, представленном в сборнике «Створы», появились строки, которых не было в предыдущих изданиях:
Ни свадеб, ни припевок от порога,
А встречи отворотливы, постны.
Над степью взбита, взвихрена дорога,
А улицы, как просеки, пусты…
«Обезлюдивание» русских сел, их опустошение, не только в демографическом, но и в нравственном, духовном смысле, – таково, по мысли Благова, положение современной ему русской деревни.
О смене авторской оценки в осмыслении судьбы деревни свидетельствуют также изменения, которые претерпело стихотворение «Укрытая от века деревушка…» (первая редакция – 1964 г.). В нем при издании сборника «Створы» появились строки, в которых поэт определит «вековечную» болезнь всей русской истории, каковой является чиновничество. Острым публицистическим пафосом наполнены строки:
Ни татарье,
С надбровной тяжкой морщью,
Ни праздный олух
(Чтоб червей нарыть), –
Тут мог ее один налогосборщик,
Погрязшую в недоимках, открыть <…>
Не понимаю:
Будто не бывало
Здесь гавканья чиновной сволоты…
За то,
Чтоб вас их око миновало,
Какие богу клали вы кресты?!
Обеспокоенность, боль за судьбу народа звучит в оценке истории, в осуждении, спустя многие века, власти в стихотворении «Плач Ярославны»: «В синеве российских незабудок // По тебе слеза не запеклась // Не на правый бой, а на поблудок // Ехал ты гордыню тешить, князь». (Без этих строк стихотворение, написанное в 1965 г., включалось в сборники «Имя твое», «Звон наковальни», «Ладонь на ладони». Они появились лишь при издании «Поклонной горы» (1975) и были сохранены во всех последующих книгах автора.)
Ряд редакций связан с определением концептуальных для Благова понятий, ценностей. Особенно ярко это проявляется при сравнении вариантов стихотворения «Песнь великих лесов» (первая редакция – 1966 г.) – произведения программного характера. В сборнике «Ладонь на ладони» (1973) в стихотворении появятся строки, которых не было в предыдущих изданиях. В этих строках Благов определит понимание абсолютной ценности жизни, ее вечности, глобального смысла мироздания даже в незначительных его проявлениях:
Вдали от вырубок тотальных
Царит глухих вершин набат.
Здесь на торцах столбов квартальных –
Веков замшелый циферблат.
Здесь и цветок
(На что уж скромен:
Накрыл ладошкой –
И погас)
Вдруг ясно скажет:
– Мир огромен! –
Конечно,
Он огромней нас.
Четыре лепестка,
Согретых
Дыханьем,
А на лепестках
Лежат четыре части света
С одной котомкой в головах.
Стихов в 70-80-е было переработано много, и эти редакции свидетельствуют о творческом росте автора, но новые произведения появлялись исключительно редко. Помимо указанных причин семейного-бытового, «служебного», духовно-нравственного и уже названного (стагнация) творческого характера был, на наш взгляд, еще один, и самый важный, – мировидческий, затронувший самые основы поэзии Благова. Начиная примерно с середины 60-х и по 80-е гг. – в годы сомнений и утрат в судьбе поэта – Жизнь постепенно перестает быть для него чудом. Благов теряет свое «детское» мировосприятие, свойственное ему, поэту, изначально. Может быть, потому он и разочаровывается в себе «прежнем», что сам «взрослеет», перестает быть «ребенком» в глубинном, мировоззренческом смысле слова? Может быть, потому его и не устраивают прежние произведения, кажутся «старьем», что практически все они, написанные в 50-60-е, основаны на памяти детства и воспроизводят прошлое? Ведь именно память, как мы увидим из анализа поэзии Благова, проникает всю ее художественную систему. Утрата «детского» видения мира как Чуда, памяти детства как базы творчества вели поэта к поискам новых жизненных и творческих опор. Найти их, особенно в конце 80-х – в годы повальной разрухи в стране, обессиленному болезнью и жизненными передрягами Благову было все тяжелее и, как оказалось, невозможно. Наверное, поэтому его последние стихотворения («Жар-слово», «Я подойду к золотым воротам…» (1987), «Мольба» (1987)) полны интонаций горечи, смятения, душевного надрыва:
Что ты молчишь, затаясь, как Китай,
Дом мой? Один ты на свете…
Схлопнемся крыльями!
Эй, вылетай,
Ласточка, из-под повети!
Кто наддает непомерно большой
Смертною силой оттуда?..
Долго ль мне маяться с этой душой?
Вспыхни, рассыпься, паскуда!
…………………………………………….
Лю-ди… Да где вы?..
Катитесь ко псам!..
Я вам потеху устрою:
Дом весь –
С собою –
Пущу к небесам,
Если открыть не открою.
«Я подойду к золотым воротам…»
Утрата прежних ценностей вела Благова к поискам новых. Он пытается понять основы религиозности, при этом искренне удивляясь тому, что люди могут истинно, глубинно верить в Бога. Может быть, это была попытка обретения веры, хотя истово религиозным Благов, рожденный и воспитанный в годы ярого атеизма, конечно же, никогда не был. Но еще 17 июля 1971 г. на обратной стороне талона к почтовому переводу поэт просит жену взять у своего знакомого Библию. А однажды обменяет на нее одну из старинных и ценных книг из домашней библиотеки. Перед смертью сломленному болезнью поэту по его просьбам Ляля Ибрагимовна регулярно ее читает.
Потребность разобраться в себе, в своем творчестве и в происходящем вокруг вела к активизации у Благова темы поэта и поэзии, особенно – «пушкинской» темы. Она была заявлена еще стихотворением «Враги» (1955), но тогда не была такой наболевшей, как в 80-е. Об этом свидетельствует хотя бы то, что замысел «Врагов» было не столько выношен, сколько вызван мгновенным душевным откликом на строки стихотворения Э. Багрицкого «О Пушкине»: «Наемника безжалостную руку // Наводит на поэта Николай!» Теперь же, прежде чем «сесть за тему», поэт серьезно изучает пушкиниану, читает книги о жизни и творчестве великого предшественника («Пушкина» Ю. Н. Тынянова, «Пушкина» М. П. Алексеева, «Пушкина в изгнании» И. А. Новикова, «Пушкина и его окружение» Л. А. Черейского и др.), воспоминания современников о Пушкине. Все это говорит о «выстраданности» темы Благовым. Но еще больше в этом убеждают строки стихотворений поэта. В «Арине Родионовне», мысленно обращаясь к няне Пушкина, Благов пишет:
Ты смогла бы добудиться…
Оброни раскатно спицы.
Запали свечу,
Спроси…
Так спроси:
«Вольготно спится?
Русью ль пахнет на Руси?..»
Не взорвется он спросонок,
Твой небесный жаворонок,
Как в изгнании былом,
Не сорвется буйным скоком
Лубяную наледь окон
Продышать,
Протаять лбом.
К благовской «пушкиниане» следует отнести и «Запоздалое предостережение» (1987), задуманное как обращение к жене Пушкина – Н. Н. Гончаровой. Замысел возник после прочтения Благовым писем поэта к ней, предупреждавшего жену о легкомысленности в отношениях с окружающими ее мужчинами. Благов был убежден, что именно Гончарова была виновницей смерти Пушкина.
Трагическая судьба Пушкина легла тенью на судьбы многих русских поэтов, в том числе и А. Т. Твардовского, болью за которого дышат строки «Жар-слова»:
…был Певец,
Он будет сниться…
В мир потянуло напролом,
Когда Жар-птица по ресницам
Горящим провела пером…
Вдохнул в сырое тело душу,
Дал Слово.
Всей войной одел.
Припал к земле
И сны подслушал,
Нагого в бане оглядел.
А просвистало – в поле стлала
Война, пытая дух бойца…
Стой, перевозчик!..
Стань, где стало
Народу больше у Певца!..
…Какие тайны обживая,
Всегда сама в себе,
Одна,
Ты что же отреклась, живая,
Душетворящая вода?!
Глоток бы, чтоб отпыхнуть залпом,
Глоток, закатному, ему –
Он и не то еще сказал бы,
Тут бережливость ни к чему…
Попытки Благова проникнуть в судьбы почитаемых им поэтов являются важными фактами до предела обострившейся необходимости прозреть смысл и изгибы собственной жизни, поэтического творчества. Обращение к жизни Пушкина и Твардовского есть ничто иное, как поиски самого себя.
Благов не прекращал этих поисков вплоть до самой смерти. Многолетняя упорная работа над последней поэмой «Тяжесть плода», так и не приведшая к ее завершению, убеждает, каким сложным был процесс обретения нового поэтического голоса. Неудачи с поэмой свидетельствуют, что Благову так до конца и не удалось преодолеть себя «прежнего», выйти на новые ступени поэтического развития. Видимо, осознание этого самим художником обострило тяжелую болезнь и привело к преждевременной смерти. 27 мая 1992 года Николая Николаевича Благова не стало.