L’HOMME APPROXIMATIF
Часть IX
в чащ бороде запутавшийся волк
жарой измучен сломлен тряской и рывками
и вдруг свобода боль её и радость
трепещут в нём иной покладистее зверь являет своё буйство
он бьётся и плюётся вырываясь прочь
единственная роскошь одиночество тобою мечет от стены к стене
в бараке из костей и кожи что тебе для тела отведён
в отраде серой тёпленьких комков дарованных зверью
свобода о поток священный смоешь ли ты плоть мою мою преграду
плотской цепи вкруг лап моих крутящейся порывистые натяженья
швырял бы я горстями пачками и вёдрами напасти
в моё постыдное и робкое лицо из плоти и ухмылки
о силы промелькнули предо мною вы мгновеньем ока
и это я осознаю и ощущаю в бурной схватке
кустарник света прорастающий день ото дня из полдня в полдень
не обвивай ошейником своим железным шею мне столь часто
пусть моя стая вырвется из тусклого мирского я
пускай дрожит оно с телесным ужасом соприкасаясь
побег из полых вен из волосатых лёгких
из мышц заплесневелых из воспоминанья яростных теней
по всем кривым земли скользил я элегантно вольно
прижав к груди своей судьбу как монограмму
испил откушал вдоволь
распускается шитьё небес бобинами мотки
на монастырь дождём нисходят
а там и тучи заслоняются крылами восседая
на яйцах плачущих невызревших миров –
какая б мерзость разогнала нынче снег
чтоб карту возжелал я указующую ясность
твои уста сияющим покоем мне когда сумерки ставят свою подпись
в конце страницы дня веселья повидавшей и хлебнувшей горя через край
X X X
как ящик с контрабандой я веду двойную жизнь
к угрозе взрыва предсказанье коей меня гложет
прокладываю путь свой сквозь шеренги божии а те светлы
наталкиваюсь на границы дней в перчатках белых
встают на побережье поезда скрывает море чешую ландшафта
сеет пловец своего жеста семя в воду
и вот уже движенья плод скользит вдоль широты её он лижет
он бороздит упрямую волну
от рук и ног его миазмов след ведущий
его плотскую массу увлекаемую сном
к воротам сна под ритм его дыханья
на берегу одежда праздничного солнца грудой
схватилась прочно пена на когтях каменьев
разрознены танцовщицы порхают позвонки раскалены снежинки
углублены подкопами глаза зрачки помутнены пронизаны
багрянистою солью ржавой пылью минеральной мантией правленья своего
а рыбаки на хрупкие ракушки сбрасывают свой удел
раскрывшись словно веер ворох конфетти бродячего рассыпан
лупасят море будто бабочки крылами наугад
покуда птицы с голодухи отвергают хрипы прокажённых разлетаясь прочь
летят они за тридевять земель пока видны земли изгибы
земная скорбь в прохладе гор воды и неба
приходит временами невод полон шевелящихся ракет и перстней
сбирая целые семейства красок содранных бездонной круговертью
но труд всего лишь блеклою ценою алчущей семье
вопли сирен млечных путей ветров враждебных стоны
шторма вниз головою в небесах танцуют страстно
ныряют и касаются своими головами моря
карманы брачного костюма осушают
гранит оторванных голов катится по бильярдному столу а игр
обломки оставлены на участи иссохшей рубежах в таможне
белые паруса распущены молят о мире в пустоту
паруса белые распущены и руки парусов слились в молитве
корабль павший на колени голову склонив ревёт и стонет
но коли небо сняло пелену с глаз дабы их узреть
надежда ливнем благодатным подбодрит нервозную молитву
страшится человек пред ликом бога своего лишённый кругозора он трепещет
столь человек страшится бога своего что по пришествии его он спотыкается он тонет
бескругозорный человек собственной смерти столь страшится что лишённый бога
прячется в могилу
страшится человек
но для чего обилье луж роптаний топких
ведь солнцу ведом лишь его кругляк что раскалён
смеясь во все свои златые полыхающие рты
восходит он
а волк в извилистых запутавшийся лозах
обрёл своего пастыря священного созвездья пастырь
в уверенные руки огрубевшие вложил
силу свою неведомых свобод подвижник
он пастыря обрёл сей недвижимый пастырь
настоль велик что нужды нет идти ему ведь он повсюду
обрёл своего пастыря пастыря возглавляющего все стада
и всех на свете пастырей
любя настоль велик что нужды нет идти
настолько вездесуща его бытность где иные бродят не находят
верёвочке конца
не находя верёвочке конца
конца верёвочке которую схватили при рожденьи
другой её конец роняют буде властный час
рубит его у самых рук натянутый и тонкий
кто только не хватал его но удержать не смог никто
до возвращения начала своего прихода в мир
оставил волк свою гордыню наряду с презренной суетой
источенной червями лет
в священных и уверенных руках пастыря недвижимого пастыря
волн скользящего навстречу тому что губит перехватчик драм
пастырь дождей что странствуют из края в край
пастырь депрессий беспричинных кои временами омрачают нас
пастырь ведущий наши судьбы в стольких направленьях
что иногда встречаются они частенько бегают они бок о бок
нелепыми кривыми и зигзагами но не соприкасаясь
гоняясь друг за другом алчные магниты в их ноздрях
распределились параллельно по спиралям разных амплитуд
пастырь сомнений наших где рассудок наш увяз
вдребезги битый
рук что навстречу смерти стрелку компаса своего целят
стеснённо бытие что взяли напрокат мы
и в коем мы пытаемся прижиться
пастырь военных эвокаций мчащих на таран друг друга
пастырь застенчивых крестьянских колебаний
пейзажей проливных в робких грудных жилищах
пастырь челнов пичужек лицемеров
приверженцев обмена взглядами к тому же пастырь
неизмеримая вовеки яркость из коей жизнь произошла и стадо
я зрю тебя лучистую как свет в столичном гвалте
в листве на розовом кусте в познаньях умирающего в руке
что мне протянута в прозрачном насекомом
в воде во сне моём блистательной никчемностью покрытом как цветами
я вижу неподвижен ты и всё ж сквозь всё проходишь
снимая головы звериными иными головами заменяя
руководя движеньем звёзд движением ветров и вод
движением в артериях подземных крови и рыбёшек
и распорядком взглядов вопреки тому что скорбь в каждом из нас своя
невзгоды наши и скрытые шансы наши чередуются на рынке
хранишь ты скромные причины их и тайны тяжкие падений
пастырь мощёных тротуаров толпами текущих прочь
от хода движущихся беспрестанно ножниц люда
режущих расстоянье в измеряемых шагами мерах
недвижим пастырь в ореоле золотого праха
пой шторами сокрытый пой хохлато око голоси
пастырь деньков что пролетают перелистывая календарь
идущея на убыль тени
пой встрёпанной мимозы глаз в оконце голоси пой
страна глядит сердито в рот высокогорных рубежей
на наступление врага град паразитов буря саранчи
пастырь непреходящего явлен на облачной твоей кафедре выше
небесного окошка хрупки стёкла
пой тщетное лекарство щупай пульсы рек
жар года пой астрологических сезонов и резонов знахарь
пой человек лишённый искромётной скромности людской
цветов фонтаны из озёр лучистых бьют
из снежных туч кушетка горизонта
советует богу прилечь вокруг своей оси вращаясь безутешная
и наших смирных чувств стада бредут
по направленью к райским пастбищам ночи
завязший в бороде чащобы волк
он пастыря обрёл и недвижим сей пастырь
что направляет взоры все к вершине верой движимых холмов
пастырь неизмеримой яркости из коей
жизнь произошла и стадо
он поднимается
он путь свой держит к райским пастбищам словес
ПРИМЕЧАНИЯ
[В нижеследующих примечаниях римские цифры относятся к девятнадцати частям всей поэмы; вторая цифра относится к строфе; третья означает номер строки в строфе.]
IX.1.5. Строка была длиннее и, следовательно, более громоздкой: “он бьётся и плюётся вырываясь прочь визжит кусается бежит и замирает”. Четыре последних глагола были убраны.
IX.1.11 – 12. Стремление к беспорядочному рассредоточению – ещё одна форма внутреннего приближения, здесь направленная против собственной серьёзной робости поэта.
IX.1.15. Здесь была изменена фраза lumiere ambulante («бродячий, блуждающий свет»), скорее всего, по ритмическим соображениям, а также во избежание чопорности из-за использования более педантичного слова.
IX.2.5. На французском звучит аллитерационно: “et les nuages la-bas se couvrent d’ailes qui couvent”.
IX.2.7. Во избежание чрезмерного и режущего ухо звукового повтора pluie aujourd’hui («нынче дождь») было заменено на neige («снег»).
IX.3.1. Вездесущие темы приблизительного соотвествия, двойственности, лицемерия.
IX.3.2. Первоначально поэт изображает себя напуганным; затем фраза me fait peur была заменена на me fait mal («причиняет боль»), то есть, переход от эмоционального к физическому.
IX.3.3. Из достаточно буквального образа les rangs des agents de dieu (“шеренги полицейских божьих”) были убраны полицейские.
IX.3.4. Образ белых перчаток образовался от полицейских (см. предыдущее примечание).
IX.4.1. «Чешуя» (pellicules) – здесь сохранён образ, удалённый из IV.5.9.
IX.9. до конца. Данные выделенные фрагменты с волком и пастырем демонстрируют характерные величественные и волнующие черты псалма и литании, не жертвуя непрестанно меняющейся природой образов Дада: «пастырь челнов пичужек лицемеров», «в листве на розовом кусте в познаньях умирающего…» Пастырь сохраняет тесную связь с темой языка, поскольку он «держит путь к райским пастбищам словес». «Пой человек лишённый искромётной скромности людской»: языковое чувство собственного достоинства, которое не приемлет образа овцы, а взамен предлагает более веский образ волка.
IX.9.3. «Хорошие руки» было заменено на точный и свойственный человеку образ огрубевших рук; великий пастырь обладает свойствами, присущими Богу и человеку.
IX.9.20. В первой версии было более резкое слово «схватывают», определявшее человека в позицию покорности; в данном случае было заменено на «омрачают»: сила – это неотъемлемая часть пастыря и волка, олицетворяющего собой человека, даже если её активность на мгновение подавлена (омрачена).
IX.9.31. Данные hesitations paysannes («крестьянские колебания») изначально были habitations («жилищами»), перекочевавшими на следующую строку. Процесс изменения нескольких букв, а затем сохранения вычеркнутого слова для последующего эпизода характерен.
IX.10.1. Вначале образ был более обыденным «пастырь толп».
IX.10.6, 10, 12, а также IX.11.2 и 4. Во всех этих строках в оригинале прилагательное следует за существительным, как это обычно принято во французском языке. Однако в печатной версии Тцара изменил каждую из строк, что он проделывал часто на протяжении всей поэмы. К примеру, на протяжении двенадцати страниц, он делает 32 подобные замены. Отчасти это последовательность обдуманных инверсий, придающих поэме её выдающийся и торжественный характер. В данном случае небольшая формальность накладывается на стихийность, отражая эпическую природу поэмы.
IX.11.1. Более материальное и ограниченное причастие encercle (“окружённый”), использовавшееся изначально, заменено на embourbe (“запутавшийся”), которое, вероятно, было более созвучно слову barbe (“борода”).