Мы на горе. Костёр искрится.
Туман над пропастью клубится.
Приходит ночь, и тишина...
Смотри! Там падает звезда.
Сияньем вся озарена.
Сгорает в плотной атмосфере
И исчезает навсегда.
Всё ближе утро. Холодает.
Всё крепче сон одолевает.
Слабеет пламя костерка.
Как вдруг!
У нас над головами,
Бесшумно двигая крылами,
Рождая страхи детских лет,
Возник и скрылся силуэт.
И тут же, там где самый пик
Раздался чей-то слабый крик.
Мой компаньон меня спросил:
«Ты слышал? Филин мышь убил».
Костер погас. Часы к рассвету.
Вставать не хочется совсем.
Спиной я чувствую планету,
Что подарила жизнь нам всем.
Поднялся ветер, в соснах воет,
Теперь мне точно не уснуть,
Скорей бы утро уж приходит,
Да мы пойдем в обратный путь.
Но горы здесь скрывают тайны,
Ночь не желает отступать,
И тени в соснах неслучайны,
Может друга растолкать?
Так он не спит, он что то знает,
Все время смотрит в темноту,
И этот взгляд меня пугает,
Ночь холодна, и я дрожу.
А он встает и шепчет глухо:
«Я видел блеск зеленых глаз,
И очень крупная фигура...
Там... кто-то... изучает нас».
Едва прошло минуты три,
Как в первых отблесках зари,
Из темных сосен, прямо к нам,
Метнулась тень как ураган.
“Беги! Беги!“ — друг закричал,
А я не двигался, молчал.
Все чётче тень, глаза всё шире
И лучше видят в темноте,
Нет ничего страшнее в мире,
Медведя мчащего к тебе.
Мой друг был ближе, зверь ударил,
Товарищ с воплем отлетел,
Меня мой дух совсем оставил,
Я будто бы окаменел.
Трещало тело под давлением,
Огромных, толстых, бурых лап,
Медведь кусал с остервенением,
Пытаясь голову сорвать.
Но друг ему сопротивлялся,
Ругался матом и пинался,
Рукой старался в морду дать,
Затем вдруг начал маму звать...
«Беги! Беги!» - Сергей стонал,
И я вскочил и побежал.
Вдоль по хребту и вниз по склону,
Там, где шумел большой ручей,
Отсюда, даже через гору,
Не меньше суток до людей.
Вот я в ущелье, отдышался,
Передо мной текла река,
Рассвет над миром поднимался,
И отступала темнота.
Хлебнув воды, я как очнулся,
А свет прогнал позорный страх,
Внутри мой мир перевернулся:
Я друга бросил, там, в горах.
Скорей вставать и возвращаться!
Возможно, он ещё живой.
И если что, со зверем драться,
Пусть умереть, но как герой.
Найдя рогатину как вилы
Я заострил на ней концы,
Собрав, решительно, все силы,
Рванул назад на те хребты.
Сначала, помню, я бежал,
Потом то шел, то отдыхал,
На пол пути совсем устал,
Сидел и долго рассуждал:
"Что толку мне от этой палки?
Медведя ею не убить.
Тут нет нужды ходить к гадалке,
Чтобы понять кому не жить.
Мой вес - не больше девяноста,
Его - не менее трёхсот,
С таким контрастом, драться сложно,
Он превратит меня в компот.
Да и к чему вся суета?
Товарищ мой, навряд ли выжил,
Пусть будет пух — ему земля!
Но хруст костей я точно слышал.
А раз он мертв к чему весь риск,
Пойду я лучше в город - Бийск".
Когда туда я пришагал,
Я людям честно все сказал:
И как на нас медведь напал,
И как я друга потерял....
С тех пор прошло... лет может двадцать.
Однажды, будучи в Москве,
Зашел в трамвай, маршрут семнадцать,
Смотрю, Сергей стоит в толпе...
Мы не спешили обниматься,
Хотя меня он и узнал,
Но чтобы сердцу дать разжаться,
Пошли вдвоем в ближайший бар.
Где в напряженной атмосфере,
Пытаясь скрыть, блеск мокрых глаз,
И как казалось мне, во гневе,
Товарищ начал свой рассказ:
«Та ночь в горах... луна светила,
Сырой туман и холод — ух!
Мне снилось, мать меня будила:
«Серёж, вставай, костёр потух!»
Потом вдруг ветер зашумел,
И я медведя разглядел,
Тебе об этом прошептал,
Но ты наверно крепко спал...
А он пришел и повалил
И весом страшным придавил,
Кусал в лицо, потом в плечо,
Мне было очень горячо...
Я бил его что было сил,
А он мне руку укусил.
Я помню сильно заорал,
А он её мне оторвал.
Тогда мне стало всё равно,
Я кровь плевал ему в лицо,
При этом даже хохотал,
И вдруг... он бросил и отстал,
А я сознание потерял...
Очнулся - день. Тихонько встал,
Ветер стих, медведь пропал,
Я тебя, мой друг, позвал...
Свой путь назад почти не помню,
Но шел вначале на ногах,
Затем упал, плескаясь кровью,
Катился вниз с листвой в зубах.
Потом уже не мог подняться,
И мною начали питаться:
Отряды красных муравьёв,
Мух, клещей, каких-то блох.
Мне солнце раны воспалило,
А лихорадка ум смутила,
И я не знаю как, ей богу,
Но ночью выполз на дорогу.
А там машина... егеря...
В больницах около полгода,
В газетах местных есть статья,
Мол «С ним не справилась природа!»
Но как же плохо без руки,
И видеть в зеркале урода."
И только тут, заметил я,
Что его левая рука,
Почти да самого плеча,
Протезом бежевым была.
Мы вышли вместе. Он ушёл.
Как на душе не хорошо.
Я раза три сказал: «Прости».
А он ответил: «Не проси.
Какое сделал ты мне зло?
Простить тебя?
Ну, а за что?»