Поначалу первым в названии этой новеллы было слово "Легенды..", но меня опередил более талантливый, целеустремлённый и удачливый автор, мною глубоко уважаемый Михаил Веллер - "Легенды Невского проспекта". А некий Леонид Волков написал один к одному - "Легенды нашего двора, или Червонец в масле и вши из кошелька", поставив меня перед угрозой полного плагиата. Поэтому читайте про нашу ЖИТУХУ, имея в виду, что в моих воспоминаниях детства многое обрело форму и содержание ЛЕГЕНДЫ.
На десятом году моей бедовой жизни мы переехали из землянки, которая успела за неполный год горемыканья отнять воспалением логких моего младшего братишку Владика, мы переехали в благополучную двухэтажку с удобствами во дворе и водопроводом за километр от дома - в кочегарке хирургической больницы.
Домишко этот по техным временам был среди самых крупных на фоне многочисленных землянок, опутанных электропроводами "воздушек" - временных проводок света в подземные жилища иных бедолаг, в отличие от нас не имевших шанса на улучшение условий.
Землянки выкапывали себе под жильё сосланные сюда ещё в тридцатые годы семьи раскулаченных крестьян. Поселение в голой степи именовалось Большой Михайловкой, вольными ветрами заносилось песком, а с развитием угольного бассейна - копотью тлеющих терриконников. Улица именовалась Нижней, далее шли Средняя, Верхняя, несколько нумерованных Степных - Первая Степная, Вторая и так далее.
Бури перемещали барханы песка по улицам, засыпали землянки, утепляя тамошнее существование, засыпая помойки в шаговой близости от жилищ. А гарь и копоть породили анекдот: одного карагандинца вывезли на свежий воздух за город, ему там стало дурно, но от верной смерти спасли тем, что подтащили бездыханное тело под выхлопную трубу автомобиля. Этот анекдот и про меня.
По прошествии военного лихолетия и послевоенной разрухи к Большой Михайловке примкнули новостройки Нового Города - части современной Караганды. Старый Город становился непригодным для проживания по причине провалов поверхности над выработанными под землёй пространствами: уголь извлекали миллионами тонн, а в пустоты под горным давлением осаживались земные породы, оставляя на поверхности уродливые ямы - пристанище дождевых и талых вод. Так природа принуждала людей учитывать диктат пробуждённых промышленным развитием стихийных сил.
Через пустырь от нашего дома стояла точно такая двухэтажка, рядом с нею - барак областного музея. А через дощатый забор сбоку от нас - школа-семилетка, в которой я и мыкал безнадёжные старания взрослых вооружить меня добротными знаниями обязательных наук. Здесь меня и уличили в полном незнани русского языка, за что и принудили повторить курс пятого класса. Чуть подробнее об этом позоре в моей биографии терпеливый читатель узнает из другого рассказа, а нетерпеливый, надеюсь, уже отложил эти мои странички из непробуждённого автором интереса к его писаниям. Так что волноваться мне нечем.
Уровень моих мучителей определяется тем фактором, что у меня были провалы знаний в науках математических, а с языком я ладил неплохо, прочитывая массу книжек "про войну". Чтение исправно двигало мои практические навыки в словесности, без необходимости зубрить правила грамматики. Что же касается точных наук, нужность их, по моему разумению, будущему журналисту просто никчему!
Выбор профессии для сына редактора сложился по принципу индийского кинофильма "Бродяга" с Раджем Капуром в главной роли: "сын судьи станет судьёй, сын вора будет вором! Абара я, а-ааа, бродяга я, а-ааа, никто-нигде не ждёт меня, не ждёт меня, а-ааа..." Отступление авторов фильма от названной схемы я легко списал на несовершенство развивающейся индийской кинодраматургии, убедив себя в том, что "сын журналиста станет журналистом!".
По вредности своей натуры я-таки добился поставленной перед собой цели и около сорока лет пребывал в должностях репортёрских. Тем и занимался, не дотянув до истечения обязательного трудового стажа в силу "геополитических катастроф" конца прошлого века, когда за несоответствие новым задачам суверенной республики был изгнан со службы; и поныне даже не пытаюсь унять тягу к писанию всяких графоманок - в рифму и без неё, задиристых комментов на форумах интернета, не сдерживая врождённый нрав забияки.
Таков общий исторический контекст, в который каким-то боком вписалась наша двухэтажка со своими обитателями, два подьезда, по две квартиры на каждом этаже - всего восемь квартир по две комнаты с кухней и кладовушкой в каждой.
Нашим въездом в одну из таких квартир по воле старожилов сложился статус дома: -Здесь живут в семи квартирах казахи, а в одной - русские, которые евреи Розенберги.
Переезд в новое жилище совпал с решением столичного начальства упразднить хор и оркестр областного радио, где главным редактором и работал мой папа. А поскольку семь квартир в доме занимали семьи артистов того самого хора-и-оркестра, то всю злобу за потерю работы соседи затаили ... на кого? Правильно, на главного редактора - русского, который еврей Розенберг.
В чём проявлялась эта злоба, она была, скорее, обидой на судьбу, которую пострадавшие традиционно перекладывали на первого имеющегося под рукой еврея? А излагалась она русскими словами, которые местное население прочно усвоило в общении с теми раскулаченными, что обоснованно ненавидели советскую власть, весь белый свет в общем, а в частности - евреев. Старухи бурчали вслед моему папе: -У, билад такая!-
В целом же наша жизнь в этом доме восемь лет протекала в добрососедстве и взаимопомощи: оставить ключи от квартиры - вот ваш гвоздик для ключей, занять стакан манки, четвертную до пенсии, соли попросить... - без проблем!
Не было проблем у трёх заслуженных и одного народного артиста, которые тут же составили костяк национального отдела областной филармонии. А с годами имя народного присвоили и самой филармонии, с каковым именем существует эта культурная структура по сию пору. Правда, престарелые хористки остались не у дел. Но их дочери успешно продолжили творческий путь в областном театре драмы, благо, что в национальной драматургии хоровое пение столь же непременно, как в древнегреческой...
Как уставший читатель успел заметить, я всё топчусь вокруг да рядом, но не решаюсь перейти к персоналиям нашего двора. Тут такая дилемма: каждый заслуживает отдельной новеллы, во-первых, но у каждого имелось нечто, могущее обидеть живущих поныне потомков, во-вторых. Самих героев в большинстве уже нет на этом свете, но внуки-правнуки могут прочитать и повторить на чистом русском вослед мне то проклятие, которым провожали их бабушки моего папу.
Так что, наберусь отчаянной решимости, вооружусь чуткостью сапёра и в следующих новеллах отважусь на легенды про запавших в память и в душу соседях моего детства.
А пока - пока!