***
Ко дню рожденья домик мне прислали.
Спасибо, Лен, за этот щедрый дар!
Как он хорош! Ну что ж, что в виртуале.
И сразу вспыхнул памяти радар:
Снесённый дом. Уплывший в Лету дворик.
Я - средь давно потерянных подруг.
В панамке детской — сгинувшем уборе -
я раньше всех запрыгиваю в круг:
«Чур-чур я в домике!» Успела от погони!
Не страшен мне ни волк, ни тёмный лес.
Укрыли мела милые ладони...
Мне детский крик мой слышится с небес:
«Чур-чур я в домике!» И за чертой — напасти.
Перескочив спасительный порог,
неуязвима я для смертной пасти,
всех неприкосновенней недотрог!
Чур-чур меня, страна и государство!
Я мысленно очерчиваю круг,
где мне привычно расточает дар свой
домашний круг и круг любимых рук.
Там чёрная нас не коснётся метка -
укроет крыша, небо и листва,
грудная клетка, из окошка ветка...
Мой домик детства, радости, родства.
***
Наш дом огибают дожди и ветра,
а нам в нём тепло и спокойно.
Здесь нас не коснётся мирская мура,
вселенские бури и войны.
Пусть если вблизи — не увидеть лица,
мы помним, какими мы были.
Бесценные люди стучат нам в сердца
сказать, что ещё не забыли.
А если усталость наложит печать
на всё, что не знало затвора,
то есть нам с тобою о чём помолчать,
и это важней разговора.
***
Любовь — не когда прожигает огнём, -
когда проживают подолгу вдвоём,
когда унимается то, что трясло,
когда понимается всё с полусло...
Любовь - когда тапочки, чай и очки,
когда близко-близко родные зрачки.
Когда не срывают одежд, не крадут -
во сне укрывают теплей от простуд.
Когда замечаешь: белеет висок,
когда оставляешь получше кусок,
когда не стенанья, не розы к ногам,
а ловишь дыханье в ночи по губам.
Любовь — когда нету ни дня, чтобы врозь,
когда прорастаешь друг в друга насквозь,
когда оба слиты в один монолит,
и больно, когда у другого болит.
***
Мы мечтаем о высоком
и стремимся вдаль за ним.
Ну а что всегда под боком –
то не ценим, не храним.
Закружило в вихре вальса
обручем любимых рук.
Пробил час. Сцепились пальцы.
На тебе замкнулся круг.
Отсверкали фейерверки.
Мне уже не быть одной.
Мерить мир иною меркой –
самой верной и родной.
В тесноте, да не в обиде,
вплоть до самого конца
мчать в карете по орбите
обручального кольца.
***
Манят миры заоконные,
только спешу я домой.
Ты — моё небо законное,
месяц подаренный мой.
В синих просторах горбится
профиль его земной.
Что без тебя мне город сей,
бог с нею, со страной!
Мир отделён портьерами.
Тихо свечу затуши...
Будешь кружить потерянно
в безднах моей души.
Шарик, который вертится,
нежен и невесом.
Мне до сих пор не верится,
что это всё не сон.
* * *
Всё перепуталось, и сладко повторять...
О. Мандельштам
Я – спутница беспутная твоя,
путана для семейного житья.
Я – путаница слов своих и слёз,
и всех твоих морщинок и волос.
То под ногами, то в твоих руках
я путаюсь, в пространстве и веках
и в хаосе вселенской темноты
я путаю порой, где я, где ты.
Не знают и великие умы,
где я и ты переплетётся в мы,
связавши в узел наше естество,
так что лишь смерть распутает его.
***
Отлетают котурны возышенных фраз.
Остаётся лишь голая суть без прикрас.
И в душе проясняется, как негатив,
этой песенки полузабытый мотив.
Всё, что было во сне, нелюдимо, во мне,
то теперь наяву, воедино, вдвойне.
Наши тропы сплелись, замыкая концы.
Мы, как ноты, слились, — двойники, близнецы.
Я узнала теперь, как планета звучит, —
так, как сердце ночами о сердце стучит.
Я узнала, как выглядит абрис души, —
как лицо, что взошло надо мною в тиши.
Я люблю тебя, милый, — горячечным ртом...
Я давно позабыла, что будет потом.
Я — очаг твой, который согреет ладонь,
твой сосудик, в котором мерцает огонь.
***
О, сна потайные лестницы,
в непознанное лазы.
Душа в тихом свете месяца
осваивает азы.
Проснулась — и что-то важное
упрятало тайный лик...
Ноябрь губами влажными
к окну моему приник.
Ах, что-то до боли светлое
скользнуло в туннели снов...
Оно ли стучится ветками
и любит меня без слов?
Дождинки в ладони падают,
зима ещё вдалеке.
День снова меня порадует
синицею в кулаке,
где в доме — как будто в танке мы,
плечо твоё — что броня,
где вечно на страже ангелы,
тепло как в печи храня.
А ночью в уютной спальне я
усну на твоих руках,
и будут мне сниться дальние
журавлики в облаках...
* * *
Я споткнусь на каком-то слоге –
ты продолжишь за мною фразу.
Два медведя в одной берлоге,
мы совпали с тобой по фазам.
Словно выплатили налоги –
беспробудочно мы сонливы*.
Два медведя в одной берлоге –
невелик же мир у счастливых!
Вопиюще не одиноки
в закутке домашнего круга,
два медведя в одной берлоге –
мы немыслимы друг без друга.
* «заплати налоги и спи спокойно» (из рекламы)
* * *
Как бы вы вашу душу в страстях ни метелили,
как бы ваша мечта ни витала воздушно –
настоящее счастье всегда незатейливо:
тесный столик на кухне, ночник над подушкой.
Проторёнными тропами жизнь устилается.
Не беда, коль не хватит в ней соли и перца.
Поцелуи чужих на губах могут плавиться,
но они никогда не доходят до сердца.
Настоящее счастье – простое, но прочное,
познаётся бок о бок, в обнимку, впритирку.
Ты один настоящий, все бывшие, прочие –
только бледные оттиски через копирку.
***
Лохматое, неприбранное счастье
без серенад, сонетов и свечей.
Браслеты не теснят ему запястья,
не режет слух возвышенность речей.
Домашний круг. Уютный отсвет лампы.
Банальнее картины не найти.
Но в личной жизни нам милее штампы
и низких истин торные пути.
***
Мы как будто плывём и плывём по реке...
Сонно вод колыханье.
Так, рукою в руке, и щекою к щеке,
и дыханье к дыханью
мы плывём вдалеке от безумных вестей.
Наши сны — как новелла.
И качает, как двух беззащитных детей,
нас кровать-каравелла.
А река далека, а река широка,
сонно вод колыханье...
На соседней подушке родная щека
и родное дыханье.
***
Этой песни колыбельной
я не знаю слов.
Звон венчальный, стон метельный,
лепет сладких снов,
гул за стенкою ремонтный,
тиканье в тиши —
всё сливается в дремотной
музыке души.
Я прижму тебя, как сына,
стану напевать.
Пусть плывёт, как бригантина,
старая кровать.
Пусть текут года, как реки,
ровной чередой.
Спи, сомкнув устало веки,
мальчик мой седой.
* * *
Проснулась: слава богу, сон!
Прильну к тебе, нырнув под мышку.
Укрой меня своим крылом,
Согрей скорей свою глупышку.
Мне снилось: буря, ночь в огне.
Бежала я, куда не зная.
Деревья рушились во мгле,
Всё под собою подминая.
Но тут меня рука твоя
К груди надежно прижимала,
Разжав тиски небытия,
И вырывала из кошмара.
Благословенные часы.
Мы дремлем под крылом вселенной.
Мы дики, наги и босы,
Бессмертны в этой жизни тленной.
Дыханья наши в унисон.
Привычно родственны объятья.
Когда-нибудь, как сладкий сон,
Всё это буду вспоминать я.
***
– Я руку тебе отлежала?
Твоё неизменное: – Нет.
Сквозь щёлочку штор обветшалых
просачивается рассвет.
– Другая завидует этой.
– А я – так самой себе...
Рождение тихого света.
Обычное утро в судьбе.
Жемчужное и голубое
сквозь прорезь неплотных завес…
Мне всё доставалось с бою,
лишь это – подарок небес.
Мы спрячемся вместе от мира,
его командорских шагов.
Не будем дразнить своим видом
гусей, быков и богов.
***
Взвалю на чашу левую весов
весь хлам впустую прожитых часов,
обломки от разбитого корыта,
весь кислород, до смерти перекрытый,
все двери, что закрыты на засов,
вселенское засилье дураков,
следы в душе от грязных сапогов,
предательства друзей моих заветных,
и липкий дёготь клеветы газетной,
и верность неотступную врагов.
А на другую чашу? Лишь слегка
ее коснётся тёплая щека,
к которой прижимаюсь еженощно,
и так она к земле потянет мощно,
что первая взлетит под облака.
* * *
Всего лишь жизнь отдать тебе хочу.
Пред вечности жерлом не так уж много.
Я от себя тебя не отличу,
как собственную руку или ногу.
Прошу взамен лишь одного: живи.
Живи во мне, живи вовне, повсюду.
Стихов не буду стряпать о любви,
а буду просто стряпать, мыть посуду.
Любовь? Но это больше чем. Родство.
И даже больше. Магия привычки.
Как детства ощущая баловство,
в твоих объятий заключусь кавычки.
Освобождая сердце от оков,
я рву стихи на мелкие кусочки.
Как перистые клочья облаков,
они летят, легки и худосочны.
Прошу, судьба, не мучь и не страши,
не потуши неловкими устами.
В распахнутом окне моей души
стоит любовь с наивными цветами.
***
Бумажный ангел на стене
и деревянный чёрт.
Они хранят нас в каждом дне
от образин и морд.
Один похож на профиль твой,
другая — на меня.
Пока висят — и ты живой,
и я, тоску гоня.
А рядом уж который год —
индийский амулет.
Игрушка пса — усатый кот,
кого давно уж нет.
Пусть суеверие всего,
не вера, ну и пусть,
лишь бы подальше от того,
что причиняет грусть,
лишь бы подальше те края,
где темнота и лёд,
где расстояния змея
меж нами проскользнёт,
где я опять никто, ничья,
и ты неразличим,
где ивы плачут в три ручья
без видимых причин...
И вот уже который год
как мантру я твержу:
храни нас, ангел или чёрт,
и всё, чем дорожу,
храни нас, ангел, чёрт и кот,
индийский амулет,
на этот день, на этот год,
на много-много лет...
* * *
Нам вечность не грозит.
Без нимба, ореола
лицо твоё вблизи
отчетливо и голо.
Всё меньше виражей
в смертельном нашем ралли.
Всё больше миражей
развеяно ветрами.
И деревянный чёрт –
смешное воплощенье
твоих семитских черт –
потупился в смущенье.
Уж сколько лет и зим
висит он в изголовье,
твоим зрачком косит
с укором и любовью.
Меняются черты,
мелькают дни и даты,
но вечно моё Ты,
незыблемо и свято.
Ты выхватил меня
из пустоты вселенной,
из тьмы небытия,
из водной дрожи пенной.
Обвёл защитный круг.
Лежу, как в колыбели,
в тепле сплетённых рук,
в твоём горячем теле.
Храни меня, храни,
мой ангел с ликом чёрта!
Мне кажется, что нимб
венчает лоб твой чёткий.
И отступают прочь
кладбищенские плиты.
И дольше века – ночь,
где наши лица слиты.
***
Ангел мой с профилем чёрта,
ангел мой с прядью седой.
Сладко сквозь годы без счёта
быть для тебя молодой.
Нас не настигнет бедою,
нас ей не взять на излом.
Ты у меня под пятою.
Я у тебя под крылом.
Варим картошку в мундире,
яблоки сорта ранет.
И никого в целом мире
нас ненасытнее нет.
***
С тобою мне и стариться не страшно,
альбомы пожелтевшие листать.
И каждый миг сегодняшний, вчерашний -
готов воспоминаньем лучшим стать.
Тепло плиты, домашнего халата.
Покой и ясность вместо прежних смут.
Так хорошо, что я боюсь расплаты,
и неизвестно, что ещё возьмут.
Так хорошо, что сердце не вмещает...
И я рукой держусь за амулет.
А может, то судьба мне возвращает -
что задолжала за десятки лет?
***
Утро. Разинуты горлышки птиц.
Хлебные крошки небесною манной.
Солнце без края. Любовь без границ.
Взор высоты голубой, безобманный.
Душем прохладным смываю следы
ночи. (Поэзия - «простыни смяты»!)
Маслом янтарным политы плоды.
Каша поспела. Заварена мята.
Губы цветам увлажняю слегка.
Над разноцветным салатом колдую.
Сырникам свежим румяню бока,
и у них вкус твоего поцелуя.
Пикает компик. Письмо от друзей.
Чайник бурлит. Телевизор бормочет.
Господи! Дай мне прожить этот день
так, как нога моя левая хочет.
Ветка в окошке кивнёт на ветру.
Ты улыбнёшься, как в прежние годы.
Вот и собака — живая, не «ру» -
в полной готовности мнётся у входа.
Доброе утро. Ни ссор, ни измен.
Цепь Гименея, где спаяны звенья.
Я не хочу никаких перемен.
Пусть остановится это мгновенье.
* * *
Под аркой радуги, в кольце обнявших рук
Так ярки радости, не ведавшие мук.
И жизнь домашняя, ручная, как зверёк...
Любовь вчерашняя, я слышу твой упрёк.
Как мы под ливнями бежали под плащом,
Как счастье пили мы и жаждали ещё...
Осенним золотом закрыло вышину.
Прости мне, молодость, покой и тишину.
***
«Не выходи из комнаты» - век бы не выходила.
Мой обитаемый остров — остов, костяк души.
Я уже всех забыла. Я уже всех простила.
Мне хорошо в уютной тёплой её тиши.
Там, за дверями — холод, голод сердечной стужи.
«Быть иль не быть», гадая, или «была - не была» -
выберу нечто третье, словно десерт на ужин.
Здесь мы вдвоём надышим снова себе тепла.
***
Не пыль вытираю — пылинки сдуваю
с того, что люблю, перед чем трепещу.
Из этих пылинок слагаю слова я
и большего счастья себе не ищу.
Мы все в этом мире дрожим как былинки,
подвластные грозам, ветрам и волнам.
Любите, храните, сдувайте пылинки
с того, что любимо, что дорого нам!
***
Мой дом, мой кров, моя пещера,
убежище от суеты,
Моя любовь, надежда, вера-
все это ты, все это ты.
Душа тепла уже не прячет
и встрепенется - только тронь,
когда в руке своей горячей
твою почувствую ладонь.
Ах, только б этот взгляд любимый,
Посеребрившийся висок.
Мой давний, неискоренимый,
Осуществившийся мой сон!
Услышать голос твой спросонок,
Не расставаться до зари.
Я твой прирученный лисенок
Из "Принца" Сент-Экзюпери.
Когда погаснувшей зарницей
Уйду в нездешние края,
О чем пригрезится, приснится
В последнем шуме бытия?
О чем-нибудь совсем домашнем:
Как мы играли с нашим псом,
Какой-нибудь обед вчерашний,
Как говорили обо всем.
И мне откроется воочью,
Что это, в сущности, был рай.
Свети, мой тихий огонечек.
Живи, душа, не умирай!
***
Прочь, печаль, кончай грызть мне душу, грусть.
Надо проще быть, как река и роща.
И к тебе навстречу я — наизусть,
постигая сердце твоё наощупь.
Пусть не замки из кости или песка,
пусть не крылья, а просто крыльцо и кринка.
Мне дороже один волосок с виска
твоего, чем птицы всех Метерлинков.
Я тебя люблю, замедляя, для
наши дни, свивая в их теле гнёзда.
Как стихи на строфы свои деля,
боль делю на звуки и ночь — на звёзды...
***
Солнце июля в субботней тиши.
Город разъехался на огороды.
В браузер утра что хочешь впиши:
«Книги». «Уборка». «Вдвоём на природу».
В тёплых ладонях упрячется прядь,
нос обоснуется в ямке ключицы.
Нам уже нечего больше терять.
С нами уже ничего не случится.
Утро — такое богатство дано!
Мы выпиваем его по глоточку.
Счастье вдвойне, оттого, что оно,
как предложение, близится к точке.
Тянется, как Ариаднина нить...
О, занести его в буфер программы
и сохранить! Сохранить! Сохранить!
Вырвать из будущей траурной рамы!
Круг абажура и блик фонаря,
солнечный зайчик над нашей кроватью...
Лишь бы тот свет не рассеялся зря,
лишь бы хватило подольше объятья!
Стражник-торшер над твоей головой.
В веках прикрытых скопилась усталость.
Свет мой в окошке до тьмы гробовой!
Сколько тебя и себя мне осталось?
***
Я помню все слова, что ты мне говорил.
Они занесены на тайные скрижали.
Когда-то озарив и щедро одарив,
лежат на дне души, с годами дорожая.
Сокровищами душ — засушенных цветов,
записочек твоих — не устаю владеть я.
Я помню все места на картах городов,
куда, сбежав от всех, мы прятались, как дети.
Моя душа с тобой в надежде и в беде,
завися от тебя, блажит иль занеможет.
А если нет тебя — то нет её нигде.
Ведь без тебя она существовать не может.
Чураясь пышных фраз, всего, что напоказ,
моя любовь проста, мудра и старомодна.
Так впору мне она, просторна и легка,
как в тапочке мне в ней, разношенной, свободно.
Но до сих пор пьянит твоей любви вино.
И ты моим теплом до донышка просвечен.
Держусь за это дно, последнее звено,
связавшее меня с присутствием на свете.
***
На стене висела карта мира,
закрывая старые обои.
Сколько мест для зрелищного пира,
где ещё мы не были с тобою!
И уже, наверное, не будем...
Нам не плыть по тем морям и рекам.
Карта наших праздников и буден
на стене застыла оберегом.
Карта улиц первых поцелуев,
перекрёстков рук переплетённых...
Может быть, когда в минуту злую
мне укажут путь они в потёмках.
Комната парит над спящим миром.
У неё в ночи своя орбита...
И пока живём родным и милым,
наша карта всё ещё не бита!
***
Подальше, подальше, подальше
от кланов и избранных каст,
от глянцевой славы и фальши,
от тех, кто с улыбкой предаст.
Поближе, поближе, поближе
к тому, кто под боком живёт,
к тому, кто поймёт и услышит,
кто сердце тебе отдаёт.
Покрепче, покрепче, покрепче
прижми к себе родину, дом,
и станет воистину легче
на этом, а может, на Том.
* * *
Вся суета, вся злость и грязь
Бессильно выпадет в осадок.
Очищенный от пут и дрязг,
Вкус жизни первозданно сладок.
Как песня из небесных уст,
Нам эта мудрость вековая.
Вот ты. Вот я. Вот наш союз.
И просто жизнь как таковая.
***
Раны зарубцованы, зашиты.
Трещины срастаются веков.
Ты – моя великая Защита
от вселенских чёрных сквозняков.
Как же я давно тебя искала
и в упор не видела лица,
разбиваясь, как волна о скалы,
о чужие твёрдые сердца.
Ты моя отрада и забота.
Жизнь, как мячик, кину – на, лови!
С легкостью отдам души свободу
я за плен пленительный любви.
И с годами все неугасимей
свет из-под состарившихся век.
Этот бесконечный стих во Имя
я не допишу тебе вовек.
***
Кому есть дело до меня,
до сердца моего,
когда забвенья полынья
поглотит и его?
Вон где-то вижу домик мой,
и мама из окна
устала звать меня домой,
но я ей не видна.
Я здесь! – машу я ей в ответ,
мне просто много лет...
Кричу, кричу – а звука нет.
И мамы больше нет...
Мне хочется вернуться в дом –
я дверь не заперла,
но вспоминаю я с трудом,
что тоже умерла.
Но как же – вот он, свет в окне,
забыла погасить.
И чайник выкипел на дне,
уставший голосить.
Чур-чур, я в домике, друзья,
за вас мой первый тост!
Теперь меня уже нельзя
на холод, на погост.
Кто за чертою – тот спасён…
Но чёрт, за столько лет
тот домик уж давно снесён,
друзей простыл и след.
А ты – не просто человек,
растаявший вдали,
ты – свет из-под прикрытых век
и повод для любви.
Ты только голос, тень и дух,
напиток ледяной,
и сладко думать мне о двух,
пожизненно одной.
***
С тобой неразлучны всегда,
один без другого – как гномик.
Казалось, отнимет беда –
всё рухнет, как карточный домик.
Но я и сейчас не одна,
внутри того нашего круга,
и так же, как в те времена,
всё держимся мы друг за друга.
Поэтому не упаду –
я знаю, держаться за что мне.
Поэтому не пропаду,
пока каждой клеточкой помню.
Мой путь за твоею душой –
она в небесах, не в могиле.
Никто нам не нужен чужой.
И номер твой жив на мобиле.
Поставлю-ка чайничек я,
открою любимый свой томик...
Наш дом – это крепость моя,
а вовсе не карточный домик.