Мотив «клада» в лирике Николая Благова
Николай Николаевич Благов (1931-1992) – видная фигура в русской поэзии 1960-80-х гг., лауреат Государственной премии России (1983). Он автор 18 поэтических книг, семь из которых вышли в центральных издательствах страны. Помимо поэзии, Благов занимался широкой литературной деятельностью, будучи в разные годы своей жизни заведующим отделом поэзии центрального в Поволжье журнала «Волга», затем его главным редактором, ответственным секретарем Ульяновского отделения Союза писателей России.
В своих отзывах, рецензиях и статьях о Н. Н. Благове высоко отзывались видные в стране критики, поэты и ученые: А. Михайлов, В. Кожинов, Л. Лавлинский, Н. Рыленков, Е. Исаев, С. Викулов, Н. Старшинов, Ф. Сухов и другие. Сегодня стихотворения Благова включены в 100-томную «Библиотеку отечественной классической художественной литературы». В 2002 году увидел свет «биографический очерк» ульяновского краеведа Ж. А. Трофимова «Николай Благов, поэт и гражданин», а в 2008-м – монография автора настоящей работы «Поэтический мир Н. Н. Благова».
Одним из важных особенностей творчества поэта является обращение к фольклору. Особенно показательно в этом плане стихотворение «Клад». Для дальнейшего разговора о нем считаем необходимым привести его полностью:
То не птицы стонут по долинам,
Не былинка в поле закачалась.
Пахарь кличет лошадь:
– Шиня, шиня!
Ты куда, кормилица, девалась?
Ходит степью по чужим загонам,
День проплыл,
Как будто вовсе не был.
И луну над миром, как икону,
Боженька поставил в угол неба.
Помолюсь, колена преклонивши,
Жесткого понюхаю бурьяна.
Может быть, поймет отец всевышний
Жалобу раба его, Ивана?
Может, на мольбу мою ответит?
Скромным старцем подойдет владыка,
След копытный солнышком осветит,
Милостью пригреет горемыку.
Долго наземь возлагает крест он.
Старца нет, и мир молчит покоен.
В озеро не от нужды ль небесной
Бросилась звезда вниз головою?!
Не проймет отца чужое горе.
По степи заползал сумрак синий.
Мечется бедняга в чистом поле,
Манит, подзывает:
– Шиня, шиня!
Голову сверлит одна забота.
Звон уздечки долетел до слуха.
Видит пахарь – около омета
Милая, она стоит, рыжуха!
– Шиня, шиня!
Да не косись, дуреха! –
И подходит по-хозяйски смело.
Пристально вгляделся – так и охнул.
Грудь холодным инеем одело.
Не она – нечистая силища!
Не на шутку бедный пахарь сробел:
Светятся у лошади глазищи,
Будто бы фонарь горит в утробе.
Прочь спешит. Мороз коробит тело.
Лошадь вслед,
Идет – живые мощи.
Вспомнил пахарь, что тут надо делать:
Левою рукою стук наотмашь.
Раз ударил,
Замахнулся снова –
И грома трикратно прогремели,
Закричали вспуганные совы,
И со свистом вихри пролетели!
И глаза у лошади потухли,
Пала наземь,
Бьется,
Трудно дышит…
В золото рассыпалась…
Как угли,
Вот оно сверкает,
Даром пышет!
Вот бери – и проживешь без горя,
Дался клад – ну, набивай карманы!
Не смекнул он.
Заприметил поле:
Всем селом поделим, без обмана.
Как пришли сельчане на проверку,
Золото, как солнышко, сверкнуло,
Лишь бы взять, –
Из рук ушло, померкло,
Черною землею обернулось…
И над полем завопили сохи.
Поднималась вовремя пшеница.
Нет в колосьях золоченой крохи –
Легкое зерно не золотится.
Вновь зима в пустых сусеках свищет,
Тьмой на стеклах застывает иней.
Понапрасну пахарь счастья ищет,
Манит, подзывает:
– Шиня, шиня!
Стихотворение написано в самом начале поэтического пути автора – в 1952 году. В пору становления Благов только нащупывал почву для своего творчества. Таковыми оказались традиции народно-песенной лирики и народной прозы.
У стихотворения имеется подзаголовок – «старая легенда», с самого начала произведения устанавливающий связи с народными преданиями и легендами, а именно – с суеверными рассказами. Среди таковых в сборнике «Народная проза» выделяются рассказы о кладах и кладоискателях. Здесь их 18. Шесть из них собраны и записаны Д. Н. Садовниковым и приведены по известному его сборнику 1884 г. «Сказки и предания Самарского края». Это рассказы «Собака обратилась в золото», «Деньги в гробу», «Клад руками мертвеца», «Клад не дался», «Клад давался» и «Не сумел взять клад». Не известно, был ли Благов знаком с легендами о кладах по их «книжному» источнику, т. е. по сборнику Садовникова. Возможно. Тем более что Благов имел филологическое образование. Но, вероятно, мог быть и другой источник – реальный: рассказ, услышанный от кого-либо в самой жизни. Это подтверждается и тем, что упомянутые легенды были собраны Садовниковым на территории Самарского края, в том числе и в Симбирской губернии, преемницей которой позднее стала Ульяновская область. Благов же, кстати, как и Садовников, был уроженцем и коренным жителем этих мест. Как бы там ни было, но то, что народные рассказы о кладах и кладоискателях были использованы Благовым при создании стихотворения «Клад», безусловно.
Прежде всего из суеверных рассказов Благовым были заимствованы мотивы ночи, страха и смерти. Во многих легендах о кладах и кладоискателях эти мотивы являются устойчивыми эмоционально-смысловыми элементами сюжета. Именно ночью происходит действие таких рассказов, как «Рыбий клеск» («Один крестьянин в Пудожском уезде отправился к светлой заутрене на погост с вечера в субботу»), «Клад в бане» («Раз в коляду была страшная хвиль (метель, непогода – Р. С.). В эту хвиль по одной деревне шел побираха. Он просился, чтобы его пустили в избу обогреться и переночевать. Его никто не пустил. Тогда он пошел в темную баню и лег на полок, а свою торбу положил под голову…»), «Ночь на Ивана Купалу» («У одного барина был холоп кабальный. Вот и вздумал этот холоп на Ивана Купалу в самую ночь сходить в лес, сорвать папоротник, чтобы клад достать. Дождался он этой ночи. Уложил он барина спать, скинул крест, не молясь Богу, в одиннадцать часов ночи и пошел в лес»). В суеверных рассказах мотив ночи был необходим для укрепления веры слушателей в нечто сверхъестественное, таинственное и имел, таким образом, важное эмоционально-смысловое значение.
Ночь необходима была в «кладовых» легендах и для того, чтобы вызвать у слушателя связанный с суевериями страх перед сверхъестественным, прежде всего – перед нечистой силой. Поэтому и действие многих рассказов происходит в ее традиционных местах обитания: в бане («Клад в бане»), в подполье («Клад руками мертвеца», «Угли вместо золота»), на кладбище («О кладе, зарытом шведами»), в темном лесу («Ночь на Ивана Купалу»). Страх нагнетается и тем, что в легендах то и дело возникает сама нечистая сила: то в образе некоего мужика («Рыбий клеск»), девочки («Угли вместо золота»), то в виде кошки («Клад на внучку»), козленка («Угли вместо золота»). Принимает она и свое истинное подобие, являясь в легендах чертями («Ночь на Ивана Купалу»), чудовищем («Клад не дался»). Много здесь и мертвецов. Смерть – еще один устойчивый мотив в ряде суеверных рассказов. Со смертью связано развитие таких из них, как «Клад в гробике», «Клад на внучку», «Деньги в гробу», «Зарытые деньги» и др. Как видно даже из названий некоторых, клады оказываются спрятанными в гробах. Есть среди кладов и такие, которые без посредства мертвых и взять нельзя. Только руками мертвецов удается взять клад персонажам легенд «Зарытые деньги», «Клад руками мертвеца».
Отметим также в ряду заимствованных Благовым из суеверных рассказов о кладах следующие сюжетные мотивы. Во-первых, мотив превращения какого-либо предмета или существа в серебро или золото. В «Рыбьем клеске» рыбья чешуя становится серебром, в «Драгоценном батожке» батожок старика «рассыпался весь на арапчики-голландчики». А вот что происходит в другой, особенно важной для нас в свете рассматриваемой проблемы, легенде: «Один богатый брат, желая раз ночью подсмеяться над своим бедным братом, башмачником, поднял на улице дохлую собаку и бросил ему в окно да сказал: «На те, проклятый! Одолел ты меня, попрошайка!» А вышло, что дохлая-то собака в избе бедняка рассыпалась золотом. Бедный брат проснулся от звона; слышал братнину ругань, встал и, увидав груду золота, поблагодарил брата за помощь. С того времени он разбогател, а богатый брат обеднел, промотался весь».
Во-вторых, есть в стихотворении Благова и «кладовый» мотив бития животного, в легендах – также и человека. В рассказе «Клад давался» избивается козленок. А в «Углях вместо золота» девочка бьет приходящую к ней из подполья девочку, которая от этого рассыпается в золото.
Наконец, в этой легенде есть еще один, важный для нас мотив, использованный Благовым, – превращение золота в угли: «Когда мать с отцом ушли и девочка осталась одна, к ней снова пришла девочка и начала с ней играть. И опять стала просить ударить ее. Девочка стукнула ее, и она рассыпалась. Она сложила все это в мешочек, как просила мать, и пошла звать ее.
Но когда пришли, в мешке были угли, а девочка говорит, что было золото».
Теперь, после рассмотрения всех использованных Благовым «кладовых» мотивов, попытаемся выяснить, каково их место в структуре стихотворения «Клад» и каковы – что еще более важно! – смысловыразительные функции.
Для начала определимся с ключевой поэтической мыслью, творческой задачей автора в стихотворении. На наш взгляд, смысловым стержнем произведения является мысль о неизбывной тяжести жизни русского крестьянина, его страданиях, изначальной, вековечной нужде. «Горемыкой», «беднягой», «бедным пахарем» назван герой произведения, и в этих эпитетах выражено неподдельное сострадание, боль поэта. Здесь Благов озабочен изображением рабской жизни крестьянина, его беспросветного существования. С этой точки зрения, в «Кладе» в самом начале творческого пути поэт намечает линию размышлений о судьбе русского крестьянства, народа, положенную затем в основу целого ряда лучших произведений художника («Плач Ярославны», «Песнь полозьев», «Ровесники», «Укрытая от века деревушка», «Поэма о матери» и др.). В них Благов, продолжая традицию Н. А. Некрасова, включается в поиски счастья народного. И уже в самом начале своего творчества в решении этой проблемы полон пессимизма: «Понапрасну пахарь счастья ищет». С годами мера пессимизма только увеличится. В стихотворении 1987 г. «Жар-слово» Благов, оценивая настоящее, напишет:
Откуда этот мор всесветный –
На хлебороба недород?
Пускает дым в глаза бездетный,
Гниющий на корню народ?
Вернемся к стихотворению «Клад».
Временное пространство «старой легенды» Благова организует хронотоп ночи: «День проплыл, // Как будто вовсе не был», «мир молчит покоен», «По степи заползал сумрак синий». В сочетании с «зимними» приметами («Грудь холодным инеем одело», «Мороз коробит тело», «Вновь зима в пустых сусеках свищет, // Тьмой на стеклах застывает иней») ночь становится времяпространством страха, нужды, беды. Казалось бы, ночь в стихотворении Благова выполняет ту же функцию, что и в легендах о кладах. Но это не совсем так, хотя такая эмоционально-смысловая роль ночи в «Кладе» безусловна. В благовской ночи появляются и ее, так сказать, «светлые» приметы: «луну над миром, как икону, // Боженька поставил в угол неба», «Скромным старцем подойдет владыка, // След копытный солнышком осветит», звезда. Думаем, что эти образы выражают веру человека в лучшее. Не веру Благова, конечно (вспомним финальную фразу «Понапрасну пахарь счастья ищет»), тем более что истово религиозным поэт никогда не был. Слова боженька, помолюсь, отец всевышний, мольба моя, скромный старец, владыка принадлежат не автору, а крестьянину, вплетены в синтаксически не выделенную из речи автора-сказителя речь ролевого героя. Вера крестьянина невольно передается и читателю. В этой сложной взаимосвязи веры и безверия, определенной доли оптимизма и убийственного пессимизма находит свое воплощение пафос произведения.
Творчески преображен у Благова и другой «кладовый» мотив – появление сверхъестественного существа и превращение его в результате бития в золото. У поэта это лошадь, поначалу показавшаяся крестьянину его «кормилицей», но на самом деле оказавшаяся «нечистой силищей»: «Светятся у лошади глазищи, // Будто бы фонарь горит в утробе». Пахарь быстро сообразил, вспомнив рассказы о кладах, «что тут надо делать»:
Левою рукою стук наотмашь.
Раз ударил,
Замахнулся снова <…>
И глаза у лошади потухли,
Пала наземь,
Бьется,
Трудно дышит…
В золото рассыпалась…
Ближе всего эта ситуация напоминает рассказ «Собака обратилась в золото». Почему же Благов вместо собаки «применил» образ лошади? Думается, здесь можно ответить двояко. С одной стороны, если бы поэт непосредственно использовал, лишь стихотворно переложив, названную легенду, он, наверное, должен был повторить и его «светлый» финал: в ней, как мы видели, клад все-таки дался, тогда как в «Кладе» совсем иное решение. С другой стороны, для Благова в выражении ключевой мысли произведения был важен именно образ лошади. У поэта есть даже стихотворение, так и названное – «Лошади» (1958), в котором это животное становится символом судьбы (всегда – и здесь тоже – трудной!) русского народа, о чем автором прямо сказано: «вы, лошади, слишком похожи // На недавнюю нашу судьбу».
Наконец, о последнем «кладовом» мотиве в благовском стихотворении – мотиве обращения золота в угли. Он тоже творчески преображен поэтом. Образ углей Благовым использован при описании золота: «Как угли, // Вот оно сверкает, // Жаром пышет!». Таким образом, угли здесь использованы лишь в составе сравнения и сюжетообразующей роли не выполняют: золото в угли не превращается. Оно «черною землею обернулось». Очень важное для Благова обращение: поэт, в отличие от своего героя, начисто лишен и суеверия, и веры как в возможность волшебного обретения счастья, так и (по крайне мере, в пределах анализируемого стихотворения) обретения счастья крестьянином вообще. Автор возвращает своего героя к источнику его рабского труда, заботы и нужды – к «черной земле». Думается, эпитет черный здесь обозначает не только реальный цвет земли, но и прочно связывает эту землю с пространством ночи, страха, беды, обездоленности и страдания. После строки «Черною землею обернулось» идут много говорящие стихи: «И над полем завопили сохи. // Поднималась вовремя пшеница. // Нет в колосьях золоченой крохи – // Легкое зерно не золотится. // Вновь зима в пустых сусеках свищет…».
Как видим, все использованные в стихотворении «Клад» «кладовые» мотивы Н. Н. Благовым преображены. Поэт при его создании был озабочен не техническими задачами переложения на стихотворный лад известных суеверных рассказов. Художник шел дальше и глубже. Он использовал фольклорные произведения для выражения глубоко личной, очень больной для него мысли о судьбе русского народа, неизменными спутниками которой на протяжении всей истории страны являются нужда, неимоверно тяжелый труд, никак не приносящий этому веками обездоленному народу счастья. И в этом – великая несправедливость жизни. В фольклорных легендах о кладах и кладоискателях клады нередко доставались (давались) именно тому, кто выполнял неукоснительно необходимый ритуал или, по народным представлениям, был достоин награды за свои добрые поступки. Разве, как полагается по ритуалу, пахарь не ударил лошадь? Разве же он не был достоин награды хотя бы за свой труд или за то, что решил поделиться кладом со своими односельчанами, памятуя и об их нужде?.. И в этом «отступлении» Благова от «легендарных» правил тоже заключена его самая болящая боль, его ничем не прикрытая правда.