Со мною больше Бог не говорит.
И в тишине, и в шуме оголтелом
Я не пишу ни на асфальте мелом,
Ни на песке. Вновь крошится графит
Карандаша, и рифма прочь бежит,
И голос дремлет спящею царевной,
И больше сердце не тревожит ревность,
И чистый лист в моей руке дрожит.