* * *
Разрушается снег, стоящий у фонарей,—
Он не лишний давно, и журчит, добровольно приходит в сознанье...
Возвращайся с куревом, лопочи себе: “Не старей!”,
Затяни осколки в бронхи — этот гладкий воздух дыханья.
Размывается тело, теряя соль и тепло,—
Вот уже низовым, костяным сквозняком задуло...
Хороша зима, когда все, наконец, прошло,
Когда можно жить, коченеть, и даже привстать со стула,
И со вскриком “Боже, так тихо, и так намело!”,
Растеряв зубы, нежность, буквы и рашпиль зренья,
Неотвязно следить, как валится, сладко и тяжело,
Изъеденной коркой плесени дом твоего рожденья.
А когда помянешь глаголы — всего-то худые слова,
А когда разомнешь наречье — в нем медленный юг без крови...
Содрогания — это любовь,
потому, что болит голова,
И бесцельно белеет ставня, ничего не оставив, кроме...
Кроме мальчика, в серую манку углубившего взгляд трех лет,
И уборщицы — грозной Паши в дверях
с дырявою тряпкою на шиньоне...
И от века — липкий, и манный, страшный щекотный свет.
...И пронзающий мед свободы в растворенном балконе.