Я жил в гостинице, в бревенчатой тиши
Совсем один и счастлив был отчасти.
От слов, от безучастного участья
Она меня спасала, словно щит.
Но снеги копьями слепили мне глаза
И наметались по зрачки сугробно.
Дымилась в них белеющая злоба -
По форме, если можно так сказать.
Я не испытывал желания кричать,
Когда весь мир горланил дымоходом.
Не потому, что крик тот был бездонным,
А потому, что в нем качался плач.
Лишь по утрам угрюмый истопник,
Кляня дрова, сжигал его ознобность.
Потом входил, просил найти занозу -
Он был неразговорчив, как тупик.
Но слушать он умел. Сидел в нем слух
С вниманьем, - не касаясь спинки стула.
Я сухо говорил, как можно суше, -
Я знал: истопники не любят хлюпь.
Он понимал какой-то тайный смысл
Раз на меня смотрел так пригвожденно:
«А ты скажи мне, паря, немудрено
В гостинице Есенин помирал, кажись.
А жаль, ему б я печь сей час накочегарил
Одной березой - никаких осин.
Он был истопником, наверно, малость,
Коль все про дым - от дыма плачут».
Эх, старый истопник, - косая сажень плеч,
Давай с тобой растопим вместе печку.
Я прав: на свете трудно человеку,
Раз все идет от человека.