Акт 1
1920 год
Сцена наполнена людьми. Чемоданы, вещи. Раздаются голоса из толпы, гармошка.
Из конца в конец
Вагоны гремят,
Рельсы громко стучат,
Якоря высоко висят,
В зеленых да на белых
И кричат и молчат.
Ой Ты, Боже, гой еси!
Нет живого места…
И верни все и спаси!
Голос капитана: Кто плывет до Бреста?
Хор: все
В углу сцены плачет женщина, к ней подходит Капитан
Не питай печаль слезами,
Нам былого не вернуть,
Слава Богу, уезжаем
Матрос: Отплываем.
Капитан (сам себе): В добрый путь!
На палубе. Капитан один у руля
Я как Харон за плату жизни
Судьбу меняю миллионам
От берегов своей отчизны
Плыву неведомо я к новым.
Они не вспомнят капитана
Но нынче лучше и верней,
Пред бранью мне сомкнуть забрало,
Я верю с нами Назорей.
Молодой послушник на палубе пишет в дневнике:
Жемчуг облаков над белой ночью…
Священник отводит
руку от дневника: Не трудись писать своим отцам.
Не такую нам дорогу прочат
Те, кого оставили мы там.
Мы гребем в неузнанное кролем,
Бездна накрывает с головой.
Расскажи им всем о нашей боли,
Оправдай поступок наш лихой
Чтобы те, кто на обломках мира
Будут новую Россию собирать
Отмолили, поняли, простили
И не воротили время вспять
Священник уходит, послушник, проводив его взглядом, продолжает писать
Жемчуг облаков над белой ночью,
Стерты очертания светил.
Перед вечной девой, мужней дочью,
Преклонив колени, я молил.
И рассветной горлицей влетела
Та, которую не знал я до сих пор.
В длинных косах астровые стрелы,
В блеске золота и звоне острых шпор.
Голубиною мечтой со мной горела
И погибла с красною звездой.
И она летать со мной хотела.
Только нет ее, а я живой
Офицер, священник, 1 поэт, 2 поэт стоят на палубе, смотрят на отдаляющийся берег.
Офицер: Мятеж. Пожар, а руки влажны.
Табун коней на берегу.
Тоска их мучит, а не жажда.
Я молчаливо стерегу
Прощанием своим последним
Взбешенный возглас боевой.
Предатель я пред ним посмертно.
Я проиграл. Иди домой!
Священник: Куда плывем? Не к тетке в гости.
Быт и порядок там другой,
А здесь остались наши кости
Под храмом, лозунгом, войной…
Моих детей научат слогу,
Грамматике шерше ля фам.
Я поклонюсь чужим порогам,
Чтобы со мной считались там.
1 Поэт: не стану я младых кумиром,
За мною не пойдут юнцы.
Всем рухнувшим имперским миром
Они бегут во все концы.
2 Поэт: Теперь же русскую идею
Мы восстановим за границей
И «Цех поэтов», и «Гилею»
В Париже, Праге, Грассе, Ницце.
Певец: Оставьте скорбь. Со словом русским
Покинем родину свою
1 Поэт: Но смех сквозь слезы, снова грустно…
Певец: Оставьте скорбь. Я вам спою.
Романс «Гори, гори, моя звезда…»
Послушник: Я в светский пир вступить не смею,
Страданий не переживу.
И бороды своей не брея,
К тебе, любимая, иду.
Выбрасывается за борт.
Акт 2
1920 год
В вагоне поезда Доктор и Лара. Когда Доктор заходит в вагон, как бы не замечая никого, говорит сам с собою, Лара уже сидит напротив него, укутавшись в платок.
Огромностью всего вокруг
Меня дурманит этот город.
Февральский бунт,
Квадратный круг.
Ищу себя, себя другого.
Лара: Вы потерялись? Вам помочь?
А мне знакома ваша дочь.
(Сама с собой)Или мне хочется знакомства…
Ей хватит вашего упорства…
Доктор не обращает внимания, достает из старого кожаного чемодана старые черно-белые фотографии своих друзей, внимательно рассматривает их.
Лица стерлись,
Местами – рваное.
Нет ни часа, ни даты, ни времени.
Рельсы новые, шпалы старые.
Одиссеи эпохи безвременья…
По вагонам ходит плохо одетый юноша с большой пачкой листовок в руках, красноармеец:
От земли до земли – что рукой подать!
Налетай, разбирай народная рать!
Беспартийных у нас только белая ****ь.
Но добьем и убьём, верьте на слово!
Крики красноармейца заставляют Доктора выйти из своей замкнутости, смотрит на Лару. Она подходит со спины к Доктору, вместе с ним рассматривает его фотокарточки, обнимает за плечи:
Мне тебя не знать,
Песен детям не петь,
Как тебя назвать,
Руки чем согреть?
Доктор раскрывает книгу, отодвигается от ее ласк.
Слушай книгу. Это уже было.
Будет и опять.
Горечь наша не в потере,
В том ЧТО возвращать.
Бесы челядь одержали.
Их умы и души.
Это уже было с нами.
Слушай меня. Слушай…
За далеким за пригорком
Да за морем голубым
С хлебной черствой белой коркой
Путник воевать ходил.
Был хитер, красив, продуман,
Ловок воевода сей.
Да к тому же вольнодумен
Королевич Одиссей.
На забрале ткет, не плачет
День и ночь одной одна
Распускает и чудачит
Одиссеева жена.
Очагу верна и мужу,
А его все нет и нет.
Обещанье не нарушит
;;;; ;;;;;; – десять лет.
Шел он островом и лесом,
с овцами нашел язык,
С Калипсо слыл куролесом,
Но в Итаку все ж проник.
Он оспорил волю неба,
Землю эллинам вернул.
И к тоскующей Елене
Руки нежно протянул.
Но прошли века златые,
Много времени с тех пор
И теперь уже другие
Лица держат разговор…
Отдает книгу Ларе
Имеющий уши да слышит,
что Дух говорит церквам
телец, человек, лев и птица
пройдут по градам и главам.
И вспомнят Египта страданья
Чумы и смертей перемен,
И Агнца почти на закланье
Приветствует круг преклонен.
И всякий, печать открывая,
Меж тем открывает беду.
Две трети погибнут алкая,
Доктор: Так мы в этом красном бреду
Бежим от семьи и от рока,
Терновый на сердце кафтан.
В ответе за прошлых пороки
Лара: Здесь точка. Пророк Иоанн.
Закрывает книгу.
Доктор: А теперь, пожалуй, спать.
Утра вечера мудрее,
Красных вроде не слыхать.
Вам добро и мне теплее.
Лара: Доктор, вы и не узнали.
Честный лекарь фронтовой
Грустен, сед в своей печали…
Доктор (обнимает ее): Я за вами, вы за мной!
Дай уняться мыслям, Лара.
Я останусь… Остаюсь.
Песню старого капрала
Спой, я на ночь помолюсь.
(романс «Замело тебя снегом, Россия…»), затем Лара одна, Доктор спит
Один со мной, другой далече.
Меж двух сердец душа моя.
Не выйти мне, круглы края,
А рядом, рядом твои плечи.
И все в дороге вечера…
В Москве не сочинишь эклоги,
В Юрятине ветра жестоки
И нет ни завтра, ни вчера.
А я вольна твое решенье
Принять себе как разрешенье
С тобою вечно рядом быть.
Делить и радость и тревоги
И рукопись любви хранить
Пока не развезут нас дроги.
Акт 3
1930 год.
В «Куполе» Иванов и допустим Адамович. Остальные же лица вскоре будут определены. Они вбегают с кипами бумаг, нервные, взвинченные.
Иванов: Вчера спросили: как ты пишешь?
Ответил, как дышу пишу.
Как галстук утром завяжу,
Как моюсь в бане иль грешу…
Мне все одно: за чашкой чая
Блесну я новою строкой
Себя и близких забавляя
И только этим я живой.
Хочу я крепкие сигары,
Икры и платье по плечу.
Мои шедевры ; им забава.
Креплюсь, бешусь, но не молчу.
Издатель на монеты скряга…
А мне бы галстуки «Живаго»,
Послушать «Царскую невесту»…
1ый поэт: Звездам числа нет, текстам места!
Читали, головой кивали,
2ой поэт: Лоб узкий в гофру собирали,
3ий: Стихи по-бабьи обрыдали
А в гонораре отказали!
1ый поэт: Нет мочи обивать пороги
Они скорей к себе жестоки,
Чтоб слова гениям не дать –
Ослами быть, едрена мать!
3ой поэт: Мы ж сами от себя поляжем
И день, и ночь все в ящик пашем!
2ий:Так возродим свою Россию!
Все хором: Сомкнемся в тесный «Круг» единый!
Советский лазутчик,
говорит с акцентом, нарочитый марш:
будьте любезны, господа,
сегодня круг, а завтра два.
За дело правое вступи,
К советским гражданам примкни.
Вы образованны, умны.
Откройте нам врагов страны.
Вам – платье, деньги и союз.
Советский паспорт, я клянусь!
ОТВЕТ!!
Акт 4
1920 год, прошло 4 дня.
В вагоне.
Лара: Мы стоим четыре ночи.
Я так больше не могу.
Посмотрели, как на порчу…
Доктор: Будь что будет. Не сойду!
Об одном тебя прошу я:
Продиктую – запиши.
Я еще умы волную…
Крики, голоса в отдалении
Лара: Тише, Доктор!
Доктор настороженно
выглядывает из вагона.
поехали: Ни души.
Я не чувствую свободы.
Что-то каменно в груди.
По весне нахлынут воды,
Я уйду, а ты живи.
И когда отыщешь силу
Мой дневник на письма рви
И во все концы России,
Чтоб дошли они, моли.
Я диктую, ты не правь
Это мой наказ последний.
С первым голубем отправь
Заповедный стих наследный.
Выстрел в окно вагона с улицы, доктор умирает. Чтение голосом Доктора.
Я не в силах с тобою лукавить.
Это пошло все и ничтожно.
И моя роковая память,
переезды и все нарочно.
Слишком много мыслей неправых
И меня превращают в куклу.
И вокруг одни лишь Вараввы
воцарились по закоулкам.
Я не плачу о старом доме,
К невозвратному нет печали.
У меня есть стихи, а кроме –
Ничего, ничего не осталось.
Неживые слова и город
Поседели за годы горя.
Только фото, где я еще молод,
Обнимаю тебя и другую.
Обескровлен, потерян навеки,
Обездомен и обесчестен
В сорок лет тяжелее веки…
Точка. Это последняя песня.
Акт 5
Поэт не определен
Поэт: Я дурной, беспутный зритель.
Черно-белое кино.
Окровавлен белый китель.
Темно-красное вино
Расплескалось по пустыням ;
Землям брошенных полей.
Солнце, как гнилая дыня –
Символ власти королей.
Голод, мор, чума чумою,
Разыгрался хлебный бунт.
С каждой новою волною
Карточки, зерно и кнут.
Под казенным оком рампы
Ленту фильма не порвать.
Инквизиция мне лампа.
Просыпаться… Доиграть…
Акт 6
1936-1945
Ротонда славная в Париже
Да только много парижан.
Все ж нет иных, они повыше.
Попали в гитлеров капкан.
Княгиня – ничего не знаю.
Ни рыб, ни мяса, ни костей.
С собою тайну забираю
На гильотину Плётцензей.
Я ни родины не предам,
Ни страны, меня приютившей
Не далась она жертвой врагам.
Вики пала, их победивши.
ДИАЛОГ!!
Иванов: Запомни: мы – первые, будут другие,
Вторые и третьи очаг разведут,
Но в лаковых туфельках полуслепые
В кофейни дешевые молча придут
Искать вдохновения, трогать предметы
Туда, где кричали мы: «Гитлер, капут!»
И письма и песни, стихи и секреты
Дороже окажутся многих валют.
Французам сдавали Москву разоренной,
Теперь из Парижа бредем в пустоту.
Поэты кочевья, наш путь окрыленный,
Его я в предсмертных стихах воспою.
Чужую одежду на плечи накину,
Мне что власяница, а я сихиаст.
Я вольный, голодный, свободный, без грима,
Мне шлюха – подруга, а я ; Метафраст.
Бунин: В приморском Грассе. Вечер к ночи.
Не усыпляет колыбель.
Там, далеко любовь морочат,
А здесь созрела мирабель.
Аллеи черные застыли,
А в них, под листьев чешуей
Страну родную погубили.
Пронесся демон-чародей.
Приспешники, остановитесь.
В крови друг друга варитесь.
Кумир ваш – бунт, бог – разрушитель.
И крест ваш апокалипсис.
Яновский, Набоков
Глазам не верю! В Монпарнас
Давно ли прибыли коллега?
Набоков: Augen nicht glauben! Was ist das?
Я насовсем. С другого брега.
Идем под «Купол», там у нас
Литературная столица
Здесь русских, что в Москве сейчас.
Набоков: Я думал этому не сбыться.
Акт 7
1946
Тут издат я. Тут издат!
Тут ; издат, а там ; клеймят.
На подошвах сапог культуру
Унесли мы в чужие края,
А в России поют халтуру
Воет Анна, сестра моя.
Потеряла и сына и мужа
На Фонтанном холодный град.
Там ее без веревки душат.
Посмотрите! «Звезда». «Ленинград».
Анна: Серебряный серп. Заклятье.
Два полюса, один скол.
И мне и врагам проклятье
Он мир и судьбу расколол.
Серебряный серп. Вербовка.
И росчерк кровавый мой,
Но я не была воровкой,
Я честно оставила бой.
Серебряный серп. Спасенье.
Забыла свой серый быт.
Похоронила. терпенье
Теперь ничего не болит.
серебряный серп. мне голос
сказал: уходи и забудь.
Скорее белеет мой волос,
Но я не жалею ничуть.
Серебряный серп. В граните
У моря воспомнят меня.
И буду места магнитом,
Которые бросила я.
Лихородка, лихоманка.
Беспределен путь лихой.
Беспощадная изнанка
Под Россией, надо мной.
Ариадна: Отзвенит Колыма Туруханская.
Откричу и отплачу мать.
Доктор вышлет письмо арестантское,
Но его самого не слыхать.
В тени власти одна запорошена,
Да не сгину, услышу вас!
Точно также, как слышу я прошлого
Серебристый, встревоженный глас.
Письмо Ариадне
Если Вышний на каждом пороге,
То откройте и вы мне двери.
Если солнце встает на востоке
Почему не умер теперь я?
И легендою душ уходящих
В Царство Вечное, Царство света
Всех несчастных и всех просящих
Окорми, обними за это.
Я без дома скитаюсь всюду.
Как ковыль мои волосы треплет
Ветер. Мокро. Безвременье. Людно.
Слышишь, Господи, дай ответы.
Мне еще немного осталось,
Послезавтра засветит Пасха.
Та, которая распиналась
убивается ежечасно.
Что-то сдвинулось в каждом слоге,
В каждом слове и звуке эха.
Я пришел к тебе ранним утром,
Я пришел, я молю ответа.