1
...Он спросит у Калипсо Полихрони,
Как по-турецки: дайте мне коня?
Зачем – коня? Для бегства? Для погони?
Куда бежать, безжалостно гоня?
«Вер бана ат», - заучит эту фразу
И повторит не раз, не два подряд.
За рубежом не побывав ни разу,
Не применил нигде «вер бана ат».
Что заберет, что кинет в Кишиневе
Он, оставляя свой опальный кров?
Но словно растворилась в гуле крови
Язвящая мелодия тех слов.
И в Петербурге, в светском разговоре,
Вдруг вырвутся турецкие слова
Невольною мольбой о вольной воле,
Да так, что закружится голова.
Никто обмолвку эту не заметит -
Не слушают, все больше говорят.
А он почует горьковатый ветер,
Услышит звон копыт: вер бана ат...
2
«О Кишиневе я вздохнул...» – так брату
Признался он в письме меж прочих слов,
Совсем забыв, наверно, что когда-то
Писал: «Проклятый город Кишинев!»
Да, здесь неволя – за мечты расплата.
Достигнет ли сюда свободы зов?
А Кишинев за все его утраты
Вновь дал надежду, дал тепло и кров.
Здесь, от столицы северной далече,
Судьба такие подарила встречи
На всех ветрах бесчисленных дорог.
Каких его раздумий здесь исток?
Увозит он напев молдавской речи...
О Кишиневе не вздохнуть не мог.
3
Ищу его в квартале, что под снос
Определен, где длинные халупы,
Где узкий двор в углах травой зарос,
Где пряно пахнет чесноком и супом.
Вот выйдет он из низеньких дверей,
В рубахе красной, в сапогах и с тростью
Железною.
Недавно здесь гостил,
Учтивый и немного ироничный.
Не удивившись, со двора ступил
В многоэтажье, толчею и гомон –
Лишь тенью...
А теперь достанет сил
Вновь рифмовать, хотя и по-другому?
4
Да что там император, высший свет,
Когда с самим собой согласья нет!
Когда, помимо тяготы изгнанья,
Томит бессилье, недостаток знанья,
Тоска, болезнь или же просто скука,
А то и бедность.
Вот бумага, ну-ка,
Бичуй порок, греми, с тираном споря.
«Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе...» –
Так жалуется светлый гений даже!
А ты-то, ты?!
А все туда, туда же...