Ночь бледнела в зарослях тумана.
Пали редко утренние слезы.
Голубая влажная поляна,
Белая плакучая береза...
Запах трав мешался с духом хвои,
Сквозь туман угадывались сосны,
И всю ночь похоже эти двое
Просидели на замшелых досках.
Дачный сторож и его напарник,
Водка, сруб и в стороне два лома.
Смутной грудой голубели ставни
У полуразобранного дома.
Вросший в землю домик развалюха
На отшибе жался к кромке леса.
В нем жила безумная старуха.
Летом ей вытаскивали кресло.
И она сидела у крылечка
Ничего вокруг не замечая.
Торопились дачники на речку
По тропинке в море иван-чая...
Чуть не дожила до сотой даты,
Опекаемая сторожами.
Те, конечно, были хамоваты,
Но старуху эту уважали.
Пьяный сторож, далеко за сорок,
Объяснял расплывчато и долго,
Что когда-то здесь стоял поселок.
Дом ее остался от поселка.
Что когда-то здесь рубили сосны.
А пришла пора - поуезжали.
Был ее мужик за что-то сослан,
Да и умер на лесоповале.
Вон, еще виднеются могилы...
А она, пока служило тело,
Каждый день на кладбище ходила
И никак уехать не хотела...
Затянулся и добавил глухо:
"Счас таких и не бывает женщин.
А вообще, конечно, это глупо:
Староста на кладбище - не меньше!"
Вот те раз! Да так ли было дело?
Что в рассказе том, быльем поросшем?..
Но старуха, вправду, здесь сидела
И была не здесь, а где-то в прошлом.
Жизнь прошла в служении могилам
И перемешалась небыль с былью.
И неясно, то ли это сила,
То ли обреченное бессилье...
Провожал составы полустанок,
Голосили в ночь электровозы.
Голубая влажная поляна,
Белая плакучая береза...