И сердце становилось нежно-пьяным
от музыки его чужой души,
когда он в упоительной тиши,
сливался с монолитным фортепьяно.
Как он играл! Как будто перед ним
весь мир лежал, в овациях, у ног.
Она его любила, видит Бог...
Он пользовался тем, что был любим.
Она просила Бога об одном,
колени преклоняя пред иконой:
любимому женою стать законной,
и, по-мещански, двухэтажный дом.
Как он блистал! Блестели в темноте,
его, как заколдованные, очи.
Таким он становился ближе к ночи…
Таким, как у Пикассо на холсте.
Всегда учил читать её по нотам:
-"нуу, пОлно, быть безграмотной… доколь?"
Она учить пыталась: фа и соль,
свернувшись подле ног его с блокнотом.
Как он страдал! Хоть в лоне простыней,
она была пленительным капканом,
он, всё же, знал, что поздно или рано
проснётся знаменитым. Но не с ней.
Ему не жаль. Ведь он принадлежал
высокой цели вечного искусства!
А жалость, как презрительное чувство,
на этом корабле не правит бал.
…Сковала сердце ноющая боль.
Душа саднила. Сбиты в кровь колени.
Рассыпал на прощанье злобный гений,
в углу, перед иконками, - фасоль….