Ты был явно оторван от неба,
еще больше забыт на земле,
и стена, ни то сна, ни то снега
возвышалась защитой тебе.
Незапятнанных дней акварели
исчезали, померкнув убого,
и минутами мчались недели
убегая от гула и смога.
Тебе редко стучали в окна
и дверей никогда не ломали.
Лишь зеркал полумертвые стекла,
твоим воплям и мукам внимали.
Ты забился надежно во щели,
своего исполинского мира.
Только рифмы тебя, как умели,
выцарапывали и кормили.
Но влача гармоничную серость,
пропадая в свободных пространствах,
вдруг набрался негаданной смелости,
чтобы с трусостью поквитаться.
И теперь, породнившись с морем,
ты с прибоем беседуешь громким.
Нету в жизни сильнейшего горя,
чем решение быть одиноким.