Из нартских легенд.
Умер, умер старый Аца!.. Три наследника остались,
но никак не сговорятся, ссорятся из-за добра.
Помирить старались братьев, всё судили да рядили
на семи собраньях нарты именитые. «Пора
наше огласить решенье!» – слово дали Магуйрагу.
Самый старый среди нартов, со слезой его глаза.
Так он рассудил: двум старшим пусть достанется скотина,
а меньшому, Ацамазу, – золотая, не лоза,
нет, свирель! Из рук Афсати Аца получил вещицу.
Тот не раз гостил у нарта, с ним Никкола приезжал,
и Уастырджи могучий часто присоединялся.
Сам Афсати клялся Аца в дружбе крепкой. Предлагал
другу нартскому даренья – от всего он отказался,
вечной золотой свирели был же несказанно рад
и её в подарок принял от Афсати. Что ж, разделом
братья старшие довольны, и сияет младший брат.
Знал, где встанет со свирелью: Чёрная гора манила,
петь для девушки прекрасной он собрался. В руки взял
золотистую певунью и направился в предгорья.
А хорош собой настолько, что народ судачить стал:
«Это уж не Бонварнон ли, светлая звезда восхода,
ослепила нас лучами?» – «Нет, сын Аца, удалой
Ацамаз уходит в горы». – «Не звезда ли Кардагсталы,
мать небесная растений, показалась над землей?»
«Нет, не Кардагсталы, нарты, это маленький сын Аца,
с удивительной свирелью, совершает свой восход,
поднимается к вершине всем горы известной, Чёрной,
где коварного алдара, Сайнага, дитя живёт».
Дочь единственную Сайнаг обожает и лелеет,
красотой её любуясь, – шёлковой косой до пят,
взглядом чёрных глаз, сиявших, словно ясный день за хмурым,
и сноровкой рукодельной: что соткать, что перенять
редкостный узор старинный. Хороша её походка!
Плавно тонкий стан колебля, утром ранним за водой
шла красавица Агунда, и в кувшине узкогорлом,
медном, отражался месяц, а рассветный луч стрелой
глаз блистающих касался, и горянка, словно лебедь,
проплывала по росистым травам, чтоб воды набрать.
Пышной пеной покрывались кони юных нартов, рядом
с Чёрною горой желавших с удальством джигитовать,
чтобы взгляд привлечь Агунды. И не счесть подошв надёжных
из воловьей кожи толстой, что старейшинам стоптать
довелось, когда сватами к Сайнагу они являлись.
Никому не удавалось сердце девушки занять.
Взял сокровище, отправясь – звонкую свирель – сын Аца.
Мастер чернью разукрасил золотой свирели ствол.
Нарт отцовское наследье гладил трепетной рукою.
По горе поднялся, ловкий, на большой утёс взошёл.
Заиграл на все лады он. Под волшебное звучанье
песни чистой всё живое, словно вспрянув ото сна,
по лесам затрепетало. Головы упрямо вскинув,
рогачи-олени буйно в схватку кинулись, – весна
так их не воспламеняла. Слыша дробный пляс оленей,
серны прыгнули повыше елей, молодых дубков,
в радости затанцевали. Чёрные козлы сбежали
с круч скалистых Черногорья. Симд стремительный таков
был их, что примкнуло к пляске круторогих туров племя,
лани и косули слышат стук воинственных рогов,
стоя на краю обрыва; глядя на долину симда,
звери чудеса проворства проявляют. Через ров
лисы прыгают и зайцы – и они не утерпели,
друг за другом вперегонки понеслись под чудо-песнь.
Звери дикие все вместе – скот Афсати – под обрывом.
И домашний скот – Фалвара – тоже радуется весь,
растекаясь, точно море, по лугам широким. Всюду
жгучий голос жизнелюбья, в каждом сердце огонёк.
В горы южные проникли звуки лёгкие, в берлогах
чёрно-бурые медведи пробудились. Невдомёк
им – нескоро лето, грузно лапами топочут мишки,
из берлог на воздух выйдя посреди дремучих чащ.
На полях пустынных, бурых множество цветов раскрылось, –
роскошь, словно мать-богиня их рассыпала. В тот час
бабочки вдруг запорхали, пчёл довольное жужжанье
над расцветшими цветами с птичьим щебетом сплелось.
Разных голосов октава вторит пенью Ацамаза,
на равнине Гумской дрофы серые взметнулись. Воз
облаков и тучек пышных потянулся над землёю,
тёплыми слезами пала их волнистая гряда
на опушки, на поляны. Каждой крошечной былинки
корни пьют; земля ликует – слаще вешней та вода.
Чёрных аистов круженье мир восторженный увидел.
Пальцы нарта так искусны, снова звуки извлекли
нежности необычайной из свирели драгоценной,
восхитительной волною в еле видимой дали
склоны горные окутав, – где на скалах ни травинки,
словно бы зелёным шёлком разоделись гор бока,
громовыми голосами подпевают их вершины.
Чёрная с горою Белой в пляс пошли, да и никак
не могли остановиться. Оползни текут по склонам
у горы огромной Чёрной. Белая гора песком
стала рассыпаться мелким. Тоньше, мелодичней нотки
у свирели появились, в мире всё проснулось. Льдом
древних ледников богаты, ожили под облаками
пики гор, с бурливым шумом сбросили в ущелья сель.
Весело блеснуло солнце, оглядело воссиявший
красотой благословенной мир земной. Проснулся шмель,
загудел, будя в жилищах спящий люд, и вышли к свету
нарты, воздух животворный словно пробуя на зуб.
На восьми ладах свирели заиграли Ацамаза
пальцы быстрые, на восемь разных языков у губ
тут она заговорила, пересмеиваясь, плача,
и напев ещё чудесней во Вселенную летит.
Вдруг сплошной отвес напротив раздвигаться стал, открылась
дверь в горе, как щель, не шире, и тихонечко глядит
юная Агунда – робко показалась из палаты
своего отца, алдара и хозяина горы.
Ацамазу со свирелью удалось проникнуть песней
в сердце девушки. Оставив рукоделье до поры,
посмотреть она решила на певца. А он подумал:
«Как же так? И солнце даже не видало никогда
этой девушки прелестной! Из отцовской башни (в недрах
им горы принадлежащей) не показывалась. Да,
тёмные глаза Агунды до сих пор никто не видел.
А передо мной открылась, слушая напев, стоит».
И любовь пронзила нарта, как в лесу стрела оленя.
Девушка затрепетала, так приятен был ей вид
удалого Ацамаза. И на выступе утёса
высоко она стояла, сверху глядя на него.
Но Агунда чувство к нарту в глубине души сокрыла,
о любви не догадался. «Нартский юноша, поток
музыки великолепен. Матери на радость долго
проживи, а я одно лишь у тебя сейчас прошу:
подари мне золотую вечную свирель». Обидны
эти речи Ацамазу: «Нет, я к ней не поспешу!»
Сдвинул брови он и бросил милую свирель на камни.
Разлетелась на кусочки – не сберёг отцовский дар...
На красавицу не смотрит, а бредёт к родным в селенье,
страшною тоской охвачен, и в груди его пожар.
Жаль его и жаль свирели гордой девушке. Агунда
все осколки подобрала, завязала их в платок.
В башню принесла, хлестнула войлочной волшебной плетью.
Слились воедино части, точно не разбиты. В шёлк
завернула красный, после спрятала свирель златую
в сундучок из перламутра строгая алдара дочь.
«Пусть печалится сегодня, но когда наступит время,
он свирель назад получит, для меня играть не прочь
будет». Грустно Ацамазу. Едут на конях навстречу
небожители Никкола и Уастырджи лихой.
Свет от их коней исходит, ярок так, что потемнело
от него в глазах у нарта. «Ты куда идешь такой?»
Странников хранитель, бог их, взял Уастырджи авсургов
двух из табуна на небе для себя и друга. Их
быстролётные копыта подковал кузнец небесный;
будто бы кремень, бросают искорки подковы. Злых,
необузданных объездив, скачут боги, – мир безбрежен!
Маленького сына Аца видя огорчённым, как
не спросить его: «Дорога так пряма, а ты споткнулся.
Уж не болен ли? Напой нам песнь свою!» Но лишь желвак
на щеке у Ацамаза: «Голова моя поникла.
Захотите, небожители, в сваты пойти ко мне?
И красавицу Агунду высватайте у алдара.
Грусть отброшу и приятен снова стану вам вполне».
Просьбу нарта исполняя, подошли к алдару боги:
«Удалого Ацамаза мы сваты, о Сайнаг! Ты
лишь хорошее услышишь о родне его почтенной.
Был отец его заметен среди нартов. Золотым
голосом его потомка восхищаются сегодня,
и сердца людей открыты лучшему из молодых.
Что и говорить! Надёжным родственником вам придётся,
словно кровный брат в семействе. Нет у нас вестей плохих.
Знаем: Ацамаз родился под счастливою звездою.
Будь же милостив к нам, выдай за него Агунду». К ней,
звёздочке своей, пошёл он и спросил об Ацамазе.
Вот ответ её: «Сын Аца пусть пригонит сто зверей,
сто оленей-однолеток. Если сможет это сделать,
значит, он меня достоин, так ему и передай!»
Не хотелось выдать замуж дочь любимую алдару,
как ответ её услышал, просветлел лицом. Ведь стай
нет огромных у оленей, да ещё и однолеток.
Он богам ответ Агунды слово в слово передал.
Неудачно сватовство их: эдакого не под силу
сделать из людей кому-то. В лес нагорный убежал
маленький сын Аца: «Или я в глухом лесу погибну,
или сто найду оленей, о которых говорит».
Бродит по' лесу в раздумье: «Сто оленей взять не трудно.
За' ноги на всем скаку их изловлю. Но как открыть,
сколько будет однолеток? Как их сто найти?» И руки
он кусал, – свирель разбита, вспоминал погибший звук.
Как сейчас бы пригодился дар сердечный, дар Афсати!
И отцовские советы, и его небесный друг...
Долго по' лесу блуждал он, – не собрать подобный выкуп!..
Нету юноши в селенье, беспокоятся о нём,
выслали на поиск самых смелых, но найти не могут.
Вечер уж, привал устроив, озаботились костром.
И привел к ним Ацамаза дым костра и дух шашлычный.
Рассказал о горе нартам. Оскорбилась молодёжь
за меньшого из храбрейших, сына Аца. Порешили
крепость захватить насильно. «Сайнаг, ты нас и не ждёшь,
а придём к тебе с войною!» – и пустились по ущелью
отвоёвывать Агунду, но предстал на их пути
сам Афсати. Радость нарту, это друг отца любимый,
и несмело затрудненье Ацамаз открыл. «Идти
воевать алдара крепость вам не нужно, не тревожься,
о наследник друга. Девушку возьмём иначе. Как?
Десять нартов на охоту пусть пойдут в Адай-ущелье.
Я пошлю добычу: встретят в тех густых лесах косяк
из оленей-однолеток. По десятку как добудут,
вот и сто тебе оленей». Обещание сбылось:
каждый молодой охотник за ноги поймал десяток
крупных, нужных Ацамазу, однолеток. «Боль унёс,
покровитель благородных диких туров и оленей!
Слава доброму Афсати!» – Ацамаз благодарит.
Стал готовиться и утром выкупал коня, намылил
арык-мылом, смыл водою ключевой. Как жар горит
вымытый скакун. Немедля именитых пригласили,
юные сопровождают нартский свадебный отряд.
С правой стороны красавца, удалого Ацамаза,
старшим дружкой на Авсурге едет нарт Сослан, и рад
нарт любой включиться в поезд, за невестою летящий.
В Арджинараге в отряде появился Татартуп.
Грозный Елиа примкнул к ним, с Курп-горы сошёл на землю.
На Уаз-вершине были, славный им Никкола люб.
На Адай-горе к Афсати не замедлили заехать, –
покровителя оленей, туров как же не найти!
И на Кариу-вершину, где святилище Фалвара,
что хранит от бед барашков, заглянули по пути.
Рад Уастырджи-воитель в столь торжественном походе
поучаствовать, на сером устремился скакуне
за богами остальными, он сейчас считался младшим.
Татартуп седоголовый впереди, и на коне
с левой стороны горячий мчался Елиа, а справа –
Урызмаг Арфаном правил. Дружки плотною гурьбой
замыкали кавалькаду. Жаркое коней дыханье
взмыть заставило высоко облака. Наперебой
нартские мужи шутили. Кони всхрапывали резко,
на серебряных уздечках стрелы солнечных лучей
искрами играли. Рядом с духами земли и неба
нарты, и совета просят у небесных: «Да о ней,
о красавице Агунде, сколько юношей мечтало!..
Старый Сайнаг-то обманщик, многих наших осудил.
Вдруг и в этот раз он снова дочь отдать не согласится?»
Им Уастырджи ответил: «Выпала мне честь вводить
за' руку красу-невесту в дом просторный сына Аца,
из родительского дома выведя её. Должно
'так' быть, если ж хитроумный Сайнаг будет козни строить,
на себя пускай пеняет. Все вы мне равны, одно
я просить могу – давайте силой дочь его отнимем,
если Сайнаг обещанье не захочет выполнять».
«Слушая тебя, подумал: ой, как далека вершина,
неприступна круча эта. Трудно будет похищать
дочь-наследницу», – заметил Татартуп, любимец бога.
И гонитель преступивших клятву, Елиа сказал:
«В нашем свадебном отряде, Татартуп, ты самый старший.
Попроси для нас у бога облако, чтоб не узнал
Сайнаг о приезде нашем, и тогда ещё посмотрим,
крепче ли моей отваги каменная грудь горы!»
Вымолвил Никкола слово: «Поручаем сокрушить мы
гору Чёрную тому, кто справедливостью горит, –
Елиа, тебе. Вдвоем же – будь, Уастырджи, со мною –
дочь алдара мы похитим». Слушая их разговор,
сам прославленный Афсати был разгневан, распалился:
«Что же 'я'? И я – мужчина! И со мной ваш уговор:
семь оленей быстроногих, запряжённых в колесницу –
серебра она литого – приготовлены для вас,
у подножия». – «Вперёд я поскачу пути разведать», –
обещание Фалвара. Благодарен Ацамаз
всем богам. Булатногрудый нарт Сослан серьёзен очень:
«Стрелами изрешечу я Сайнага, коли ему
вздумается догонять нас». Так, друг с другом совещаясь,
стали гости приближаться к Черногорью. По уму
и по силам им задача. Наконец сошли на землю
со своих коней-авсургов, разостлали на траве
бурки белые; любуясь расцветающею грушей,
сели отдохнуть с дороги. Дует ветер-сорванец
с гор ближайших, развевает шёлк бород, все волосинки
разделяя в них. Сватами к Сайнагу вошли во двор
сам Уастырджи с Никкола. Сто оленей-однолеток
за ворота гонят нарты. «Соблюли мы договор!»
Младшие алдара вышли, встретили гостей с почтеньем.
Был хозяин их расстроен и нахмуренным предстал
перед знатными гостями. Борода, как снег, белеет
Сайнага, но тонок станом, словно юноша. Держал
весь в серебряных узорах посох левою рукою
Ладен под черкеской тонкой плеч широких разворот.
«В здравии пребудьте, гости!» – «Мирную желаем старость», –
так, не нарушая правил, встретились они. Ведёт
их в гостиную. Удобно в кресла из слоновой кости
усадил сватов хозяин, Сайнаг. Донесли ему
суть Уастырджи с Никкола, что' приезд их означает.
«О святые гости-духи! Да, волненья не уйму,
небожители, и ваше посещенье не забуду.
Радостнее дня не помню в жизни долгой. Вы вольны
поступать, как захотите, и не возражу ни слова.
Но взгляните сами, боги, как мои дела трудны!
Как несчастен Сайнаг старый, я, отец осиротевший...
Кость моя хрупка, давно уж пошатнулся точный ум.
Силы прежние иссякли, и зима настала жизни.
На краю стою могилы, не выходит лишь из дум
взгляд моей родной малютки, – в доме он как солнца лучик.
И единственной кровинки знаю мысли: нет, она
в одиночестве не бросит умирать отца. К тому же
слишком юная Агунда для замужества». Ясна
отповедь богам. Ни слова не сказав, переглянулись
и к отряду поспешили. Но теперь пришла к отцу
дочь его. Слова ответа услыхав, сердиться стала,
брови длинные нахмуря – что совсем ей не к лицу –
белою рукой точёной дверь открыла, удалилась,
хлопнув сильно ею в гневе. Сердце дочери своей
понял Сайнаг. Улыбнувшись, он Агунду догоняет:
«Своевольная девица, о наследница, развей
грусть – отец увидел волю: по' сердцу свирель и песни,
полюбила ты оленей-однолеток во дворе,
но ещё, пожалуй, больше полюбила удалого
Ацамаза, сына Аца». И велел послать скорей
за высокими гостями. Вот пришли они в покои,
объявил им старый Сайнаг: «Дружки, ради вас отдам
дочь единственную к нартам, к равным нам свободным людям.
Ацамаз руки добился дочери моей». Вестям
надобно спешить хорошим, во все стороны направил
он гонцов. И многолюдье хлынуло на знатный пир!
Целую неделю длилось угощение алдара.
Небожителям и нартам он поставил во всю ширь
залы пиршественной целый длинный ряд богатый; ножки
сплошь серебряные были этих дорогих столов.
Младшими людьми алдара был внесён железный вертел
с шашлыком-ахсырфамбалом, следом – трое пирогов.
Чудо, как проворно, ловко слуги на пиру сновали
и гостям рога вручали с ронгом крепким до краёв.
И двуухие кувшины чёрным пивом-алутоном
наполняли, в зал вносили люди Сайнага. Готов
торжество вести, поднялся, не забыв обычай нартский,
Татартуп. Молитву богу уважительно принёс.
Первым куваггаг отведал удалец-жених, сын Аца.
Не было доселе пира лучше, и любой запрос
мигом выполнялся, – столько служки кушаний носили,
вдвое больше, чем хотели гости съесть; лились рекой,
сердце радуя, напитки: пиво пенилось, искрился
ронг, любимый всеми. Песни веселей одна другой!
Захмелели гости, жаждут звуков плясовых, огнистых.
«Молодой мой зять, сыграй нам на златой свирели песнь!
Сердце гордое Агунды покорил игрой своею.
Где сокровище, тот голос мы желаем слышать здесь!»
И в смятенье отвечает нартский удалец, сын Аца:
«Музыку навек утратил, не вернуть мою свирель...
Об утёс её ударил, на кусочки разлетелась».
Вынесла свирель невеста, шёлком обернув. Горел
Ацамаза взгляд от счастья! Засиял, подобно солнцу,
ведь увидел невредимым дар Афсати. Приложил
он свою певунью к сердцу и в игру вложил всю душу.
Невозможно было слушать и не заплясать. Отбил
ритм вожак оленьей стаи, и со стуком заскакали
сто оленей-однолеток. Их ветвистые рога
танец резвый обостряют, в такт им гости подпевают,
и у каждого в застолье ходит ходуном нога.
А когда наугощались, под свирели переливы
нартские мужи пустились в знаменитый перепляс.
Дружки хлопают в ладоши. Пляска началась по краю
круглого стола, взлетела на верхи кувшинов-ваз.
Так от одного сегодня до другого же сегодня
целую неделю нарты пели и плясали всласть.
Как напировались вдоволь – Сайнага зовут прощаться.
И с горы отвесной Чёрной вниз спустились гости. Власть
над наследницей-Агундой передал алдар печальный.
В свадебную колесницу – дар Афсати – усадил
девушку-невесту гордый порученьем превосходным
сам Уастырджи великий. За' руку он выводил
из родительского дома хрупкую невесту друга.
Семь оленей ветверогих к жениху её везут.
И Уастырджи в дороге держит за' руку Агунду,
рядом нарт старейший едет, Урызмаг. И берегут
небожители Агунду: скачет впереди Никкола,
знамя поручили духу – покровителю равнин.
И во славу юной пары – жениха, его невесты –
джигитует сам бесстрашный Елиа. Он господин
бурь и гроз: когда ударит плетью – небо громыхает,
и копьё снопами молний ужасает мир людей.
Ступит конь его – оврагом след ложится на дороге,
а дыхание несётся, как метель зимой. Друзей
Елиа оберегает, им не заскучать в дороге.
Наконец в селенье нартском поезд свадебный, и в дом
вводит за' руку невесту сам Уастырджи. В смиренье
низко девушка склонилась пред Шатаною. О том
дал отец ей наставленье: «Мудрой поклонись Шатане,
властная хозяйка дома – мать всех нартов». У столов
песнь хвалебную запели: «Ой, Шатана – слава нартов!
Ой, источник жизни долгой, хороши кружки сыров
в кладовой твоей, Шатана! Ой, обширна кладовая!
Ой, неси нам алутона и румяных шашлыков!
Ой, чтобы шипело пиво и потрескивало мясо,
сытный сырный дух начинок исходил от пирогов!
Ой, кувшин с напитком главным, ронг неси на пир скорее!
Старший из сыров ядрёных, самый нижний в кладовой!
Ой, достойной жизни наша бесподобная хозяйка!»
Свадебного пира пламя разгорелось над землей.
Старшим был седобородый Урызмаг. Вознёс молитву:
«О великий бог, ты славен! Божий праведник, ведёт
пусть Уастырджи народы по тому пути, что дал ты.
Пусть, о боже, к младшим нашим жизнь безбедная придёт!
Пусть враги лишатся силы! И во славу божью будем
строить жизнь свою, о нарты!» Татартуп за ним запел:
«Нартский Дом необычаен, хороша, прочна постройка.
Восемь граней и четыре он угла всегда имел.
Донбеттырта подарили для него столбы большие,
потому скалы он крепче. Поперечных балок твердь
из богатого ущелья привезли, а брусья, – брусья
из ущелья Счастья взяли нарты. Чтобы подпереть
крышу, главный столб опорный из ствола большого дуба
ставят, и подобно дубу, нерушимый нартский Дом.
Цепь над очагом, о боги, вы спустили прямо с неба.
Урызмаг, из нартов лучший, – в Доме старший. Знают: в нём
общее ведёт хозяйство мудрая Шатана щедро,
в нём Сослан, снискавший славу, старшим подаёт еду.
Юноши у сильных нартов – лучшие из тех, кто молод.
Нить их жизни длинной вьётся, прочною её спрядут.
Пусть они когтисты будут, как медведи в буреломе,
каждый, как олень, проворен, и красив, как горностай.
Девушки всегда у нартов, точно куры, плодовиты.
Бог, любимой молодёжи на всю жизнь веселья дай!»
Иллюстрация - картина Махарбека Туганова "Ацамаз".