Вечерний мрак запутался в тенёта фонарей.
Театр в огнях, и публика струится в створ дверей.
Галёрка в куртках ношеных, во фраках первый ряд.
Сановники вельможные моноклями блестят.
В мехах и перьях крашеных, пугаясь в первый раз,
вчерашние монашенки не поднимают глаз,
воспитанные в строгости колледжей, как в тюрьме,
они ещё по робости пока ни «бе», ни «ме».
Но это-то исправится, вот год-другой пройдёт -
Кому-нибудь понравится, интрижку заведёт
и, как во всём, прилежная в науке светских мод
Пансионерка нежная до львицы дорастёт.
Как та... вон, вон, надменная — холодный мрамор плеч -
умеет дерзновенного, как плёткою, ожечь,
величественно-женственна, опасна, как снаряд.
При ней супруг блаженствует — плешив и конопат.
И знает, что изменница, и знает, нелюбим,
но никуда ж не денется за кошельком тугим.
Напрасно взоры томные бросает бедный франт,
его доходы скромные — невыигрышный фант.
Звонок. В дверях смятение, швейцарских блеск ливрей.
Последнее мгновение... «Прошу Вас, поскорей!»
В буфете пробка хлопает, взвиваясь в потолок
мороженое с соком и... ещё один звонок.
Под реплики ленивые бинокли вдев к глазам,
не самые учтивые разглядывают зал:
«Вон та — какая кошечка!» «Вот это мотылёк!»
Ещё совсем немножечко... Ещё один звонок.
И вот с галёрки первые нестройные хлопки.
Гордясь больными нервами, красотки - за платки.
На сцене декорации — беседка у пруда.
Из ваты цвет акации, из зеркала — вода.
Весь мир — театр, вся жизнь — игра. Нас так легко купить.
И начинает мишура своею жизнью жить.
А за окном — не хочется и думать — снег с дождём...
Когда спектакль закончится, куда же мы пойдём?