сами в свою же ловушку — бородой зацепились за сети,
грозовые акулы плутают, дико кусают из железа верёвки.
над неудачливыми моряками громко смеются дети,
ведь за последние две недели — ни одной хорошей уловки.
из самого прочного льда — лишь алмазное сердце холодное.
такое же непроходимое и глубокое как море бездонное.
у него почти сгнившие руки объедает кислая пена.
штормовые бури блуждают, медузой впиваясь в вены.
ветер крутит, ломает штурвал стеклянными пальцами,
кружа пьяную голову стрелочкой быстрого компаса.
он, ёжась, забивается в старые тряпки, под жидкие панцири,
и в страхе дымчатым инеем сыпятся старые волосы.
под созвучие двести тысяч церковных людских голос,
морской волк станет главным героем «девятого вала».
от иссохшего пепла штурвала подхватит тройку занос,
хлюпая, сомневаясь бесстрашному званию «капитана».
липкие рыбы в мутной траве — тяжкий и трудный воз,
что доски — тонкие вафли хрустят с его корабля.
капитан, задыхаясь, их ловит, старый охотничий пёс,
ориентируясь лишь на мерцание собственного ремня.
когда воля осталась на то, чтоб не хлебать горящую воду
в объятьях жгущих, хрустальных, могильных медуз.
сравнив их дикое пение с молитвами небесному Богу.
жаль молодых моряков, погибающих строем серебряных блуз.
а русалки ласкаются, пенят хвосты у обломков чужих костей,
распевая безмозглым юнцам для голодных сварливых акул.
с майских дождей поджидают званных гостей,
клича молнии, поднимая портовый охотничий гул.
эй! Капитан нам наплакал море-солянку кислою влагой,
пока неуверенно прыгал с верхушки любимого корабля.
носом хлюпает, морская вода — раздирающий кипяток, благо...
его старые капитанские руки до крови изрезала серая чешуя.