ты говоришь, что свет во мне грязный тлеет,
раньше был чист и мощный, как двести двадцать.
я же сжимаюсь в точку, как мышь робея, -
эдакой правде можно и испугаться
самую малость.
только, как крючья, слово, и мышцы крутит,
жадно с костей срывая, в ушах смеётся.
я разорву грудину и рёбер прутья,
вырежу молча это гнилое солнце.
всё, что осталось.