ОДИННАДЦАТАЯ НОЧЬ
Черна была сегодня ночь,
Не видно звёзд, луна в тумане,
А духоту не превозмочь…
И голова, как от дурмана,
Кружится… в теле страсти зной…
От ожиданья Шахразада
Владеет лишь едва собой,
Нет с сердцем никакого сладу.
А Царь сегодня не спешит,
Ему приятны эти встречи –
Ведь каждый раз такой визит
Его от ран душевных лечит…
Но он не должен показать
Свою привязанность и радость,
Не надо Шахразаде знать –
Она – его лекарство, сладость.
…Остыв немного от любви,
Царь ждёт от девы небылицы…
Она плетёт их до зари,
Пока рассвет не глянет в лица.
В тот вечер долго не пришлось улова ждать: рыбак же снова тащил (промок уже насквозь!) добычу… (ослабел от лова). И что он видит? В сеть кувшин попал тяжелый, скользкий, медный, свинец на горлышке: «Для вин? А может клад нашёл заветный?». Он тряс кувшин и так, и сяк – ни звука… Что с ним делать дальше? Находка всё же не пустяк… Вспотел бедняга этот даже. «Так лучше я продам его на рынке медников. Наверно, он стоит всё ж динаров сто… Старинный… Это несомненно». Стал чистить медный он кувшин, чтоб взять за красоту дороже, сорвал печать… Огонь и дым вдруг вырвались столбом, и что же? Предстал пред рыбаком ифрит – кувшина раб, исчадье ада, его ужасный, грозный вид пугал. Испепеляя взглядом, он закричал на рыбака:
- Умрёшь сейчас ты страшной смертью!
Рыбак затрясся, стал икать, зубами застучал и вестью сраженный, стал в слезах молить:
- О, джин, прошу тебя, не надо… меня, несчастного, казнить… За что такая мне награда? Ведь я из плена спас тебя, провёл бы ты в своём в кувшине ещё несметные года… Таким ответ был злого джина:
- Да, ты меня, конечно, спас, поэтому до страшной казни я расскажу тебе сейчас, в чём беды все мои, напасти…
Румянец красит небосвод
Под утро цветом алой розы…
Царь Шахрияр сейчас уйдёт…
Как сладки Шахразады грёзы!
ДВЕНАДЦАТАЯ НОЧЬ…
Благоухал вечерний сад,
Не слышно пенья птиц прекрасных...
Царь Шахрияр был очень рад,
Что деву не убил напрасно…
Её прелестные черты
И гибкий стан его манили,
И в волосах её цветы
Так ароматны, свежи были!
А спелость алых, сочных губ
Вкушать – сплошное наслажденье!
Он был нарочно с девой груб…
Пусть видит только возбужденье.
А та ждала уже сама,
Что может вновь предаться ласкам –
Для чувств не надобно ума...
Продолжена сегодня сказка.
Знай, о, рыбак, давным-давно я был средь всех вероотступник, и в веру обратить никто меня не мог…. Я, как преступник, был заключён в большой кувшин по приказанью Сулеймана… Как стал я жителем пучин? Тебе раскрою эту тайну. Царь Сулейман – всех джинов царь – жестоко поступил со мною, но был я истинный бунтарь, за это брошен я судьбою. Моя тюрьма, большой кувшин, закинут был в пучину моря… Поклялся я, кто из глубин освободит меня, того я обогащу… Прошло сто лет, ничто вокруг не изменилось, я не увидел небо, свет – судьба не проявила милость. Я снова дал себе обет – пускай ещё сто лет промчится и тот услышит звон монет, кто вырвет джина из темницы. Но мой кувшин на дне морском лежал, никем не потревожен…. И я три сотни лет потом страдал от плена невозможно. В последний раз поклялся я, что три желания исполню того, кто выпустит меня.… Столетья мчались… Уж не помню их сколько было, но себе я дал зарок, что уничтожу освободителя… во мне кипела злость.… Сейчас я тоже
безмерно зол.… Тебе – не жить, убить тебя – моё желанье…
…Рыбак не мог себе простить, что муку сам нашёл, страданье. Но был рыбак не глуп, хитёр, подумал так: «Аллах нас сделал людьми… и ум у нас остёр… Не дам на растерзанье тело!..». Потом сказал он джину так:
- Неужто смерть моя так близко?
И джин вскричал:
- Конечно, да! Даю минуту, чтобы быстро ты мог задать один вопрос…
Не думал наш бедняга долго:
- О джин, смотри, велик твой рост, а ты в кувшин залез так ловко! Не верю, что твоя рука поместится опять в кувшине…
- Не веришь мне? – вскричал джин – Да?..
В кувшин полез он не насильно…
Заря вдруг вспыхнула огнём…
Как рада солнцу Шахразада!
- Я сказ закончу свой потом,
Лишь ночь наступит…
День – награда.