В ночь на 20— е октября отрезанные друг от друга оставшиеся в живых защитники укреплений, блокированные в районах сёл Кудиново и Лукьяново, прорвав кольцо окружения, вышли к р. Нара соединившись с подошедшими туда же свежими сибирскими дивизиями.
Задание ставки было выполнено: западный фронт восстановлен.
За вздыбленный загривок темноты
Сквозь сучья веток бледное светило,
Тепло утратив, медленно скатилось,
И кануло, позолотив кресты
Заброшенного кладбища у леса;
И ночь, на них лохмотьями развесив
Беззвёздное немое забытьё,
Чуть тлеющий задула окоём
Порывом ветерка…
Из мглы колючей,
Угрюмой сворой подобравшись, тучи
Из вздувшихся и выпученных чрев
Исторгли наземь мелкий мокрый снег,
В потугах истых обретя свободу.
Растрёпанною пряхой непогода
Раскручивала вскачь веретено,
Кружа метелью с миром заодно…
И мы, своих не взявшие шинелей,
Топчась на месте зябко пальцы грели
Дыханьем хриплым в сжатых кулаках…
Мне вспомнилось у Пушкина в стихах:
«Равниной белой кружат, кружат бесы».
И по ночному призрачному лесу,
И впрямь сейчас, казалось мне, вот-вот
Покатится их жуткий хоровод…
Что предпринять? Опять вернуться в дот,
Воспользовавшись вязкой мглой безлунной?
На шаг подобный только лишь безумный
Пойти бы мог… Самоубийца, суть.
Сидеть и ждать, замёрзнув здесь, в лесу?
Нет! Из путей, что нынче выпадали,
Один лишь только был для нас реален,
Удачно верен и незаменим —
Из окруженья выходить к своим.
Но где свои? Куда ни кинешь взгляд,
По сторонам лишь трупы да обломки,
И линия разорванного фронта
Уже иная, чем два дня назад.
Осталось пробираться наугад,
Вот так же, ночью, хоронясь лесами,
Куда глаза глядят, не зная сами,
На звёздочки знакомой маячок;
Туда, к Москве. На северо-восток…
Внезапно слух рассеянный привлёк
Какой-то шум неясный и далёкий…
Из-за холма на северо-востоке
Со стороны Кудинова села
Рассыпавшейся горстью донесла
Треск выстрелов и выхлопы гранат
К нам чуткая ночная тишина…
Мы встрепенулись, глядя друг на друга,
Прекрасно оба знавшие: оттуда
Могли прийти лишь только… Может быть,
На всём скаку лихом там шло в сраженье
Обещанное ставкой подкрепленье,
Прочерчивая линию судьбы
Уже иным, непроизвольным ходом,
Когда летят с размаху на колоду
Из рукава заветные «тузы»?
Навязчивые спутники грозы:
Тяжелые сгустившиеся тучи,
Холодный ветер, резкий и колючий,
Предупреждали ясно и без слов —
Сейчас навалится… И точно — будь готов!
Свело от холода не только пальцы — зубы!
Так потемнело, что и профиль друга
Едва улавливался в двух шагах —
По огоньку, плясавшему в губах…
И вот, сейчас могло бы показаться,
Стал боя шум как будто отдаляться
Куда-то выше, севернее, в глубь
Слепыми бельмами таращащейся ночи,
Оборванною гроздью многоточий
Рассыпавшись у воспалённых губ…
Но мы, обледенелые и злые,
Израненные и полуживые,
Не ведая, где немцы, где свои,
Затишья миг в лесу пережидая,
Тогда ещё, конечно же, не знали,
Что там, во тьме, в заснеженной дали,
Собрав в кулак последние остатки,
Зажатые в Кудиново курсанты,
Гранатами дорогу проложив,
Пошли сегодня ночью на прорыв…
Распоротые чрева грузных туч
Извергли снега мокрого заряды.
Стеной косою снег на землю падал,
Лавиною сходя с небесных круч.
В мгновенье ока кладбище, кресты,
Деревья, небо, горизонт унылый —
Всё пеленою белою укрыло
Гудящей монотонной немоты.
И хриплый ветер, гриву наклонив,
Мне исподлобья на ухо вещал:
«Ты долго шёл, солдатик, ты устал.
Приляг на снег, останься, отдохни…»
Лишь старая знакомая звезда,
Пронзая тучи пикою луча,
С небес взывала, тоненько крича:
«Беги! Сегодня или никогда!»
И мы пошли. Сквозь бурю. Напролом.
Не хоронясь. Не прячась. В полный рост.
Сквозь снежный лес, сквозь поле и погост,
Потом склонясь, а далее ползком.
Без остановок. Молча. След во след.
Лишь на минуту дух переводя,
Распластанные звёздно на земле
При вспышках осветительных ракет…
А снег всё шел. Казалось, ни конца,
Ни края нет всей этой белизне.
И пот с разгоряченного лица
Ручьём солёным падал прямо в снег.
И хриплое дыханье изо рта
Рвалось, как пёс мятущийся с цепи,
И плыли, плыли, плыли в никуда
Перед глазами красные круги…
Нас всё-таки заметили — вблизи
Какого-то сгоревшего села,
Камчою полоснувшей просквозив
Внахлёст из пулемётного ствола.
Тут сказке б и конец, да у стрелка
В такую стужу злую и метель
Отяжелела, видимо, рука,
Иль взгляд поплыл в замыленный прицел…
И он промазал. Может быть, впервой
За всю свою ландскнехтскую судьбу.
Но этого хватило нам с лихвой,
Чтоб, растянувшись навзничь на снегу,
Внезапно с удивленьем увидать
Вокруг себя — вот не было беды! —
Голов седых заснеженную рать,
Построенную в чёткие ряды…
Что это было: демонов парад?
Творенье рук? Природы торжество?
Ни он, ни я не знали, наугад
Явленья постигая естество.
Загадка этих призрачных голов
Нам, впрочем, разъяснилась через миг,
Когда повторным выстрелом снесло,
На части раскрошив, одну из них.
По лицам нашим брызнуло... Но нет,
Не кровью и не мозга веществом:
Расстрелянный седоголовый “дед”
Капустным оказался кочаном.
И мы с Витьком, бок в бок в снегу лежа,
Друг другу улыбнулись втихаря:
Забытая совхозная межа
Дремала под сугробом октября…
* * *
Меня, быть может, кто-то упрекнёт
В обилии сентенций:
на войне,
Мол, только правда голая живёт,
Мол, только суть суровая в цене.
Ему отвечу: верно, это так,
Вмуровано в гранит Войны лицо.
Но цепче память мелочный пустяк
Хранит порой, чем боя полотно;
Но чаще — мелочь, лёгкий штрих один,
Какой-то удивлённый василёк,
Головку приподнявший средь руин,
Сквозь годы нам покоя не даёт.
И нам, не умудрившимся постичь
Причин и следствий действенный закон,
Лишь плакать остаётся да грустить,
Пред вечностью застывши босиком.
Так было и теперь. Ничтожно мал,
В капустном поле, где-то под Москвой,
Я Имя позабытое шептал,
А надо мной, над самой головой,
Как перепутье скрещенных дорог,
Перстом немым в безмолвие торчал,
По-философски молчалив и строг,
Капустный изувеченный кочан…
* * *
Должно быть, нас убитыми сочтя,
Лежащими в заснеженном гробу,
Беспечно сигареткою чадя,
Их пулемётчик прекратил стрельбу.
И в тот же самый миг я услыхал —
Отдачею в оглушенный висок —
Как одиночный сухо прозвучал,
И покатился красный огонёк…
— Бежим! Скорей! — рванул меня Витёк
И, обернувшись грузно, на бегу
Лишь хрипло фыркнул: «Ну, даёшь, браток…»
Прокладывая косо на снегу
Пунктир следов к ближайшему леску,
Сереющему в предрассветной мгле,
И голосил набатно
«до-бе-гу!»
Срывающийся колокол во мне…
* * *
«Иль ты, или тебя» — закон войны суров.
И если вдруг тебя по счастью не убили,
То враг на то и враг: ты не жалей врагов —
С рождения меня, как помнится, учили…
И спорят сотни лет Христос и Моисей,
И не смирить Закон с небесной Благодатью,
И плачет Божий свет над Каина печатью,
Не в силах растопить холодный воск на ней.
Но если лютый враг пришел в твою страну,
В пожарище смешав восходы и закаты,
И твой разрушил дом, и взял твою жену,
И оскорбил сестру, и обесчестил брата,
И растоптал твой сад, и в плен увёл детей,
И осквернил мечту насилием и ложью,
Возьми отцовский меч — убей врага. Убей.
Иначе сам себя в самом себе убьёшь ты.
Иначе сам себя ты бросишь и предашь
На высший приговор духовного закланья;
А совести страшней – не мыслю наказанья,
Когда лицом к лицу сойдёшься с ней впотьмах…
Но мается душа, от поисков устав,
Полвековой виток прокручивая вспять;
Да, истина — одна. А всё ж о двух концах.
Я, выстрелив, был прав. Но мог бы
не стрелять…
* * *
До леса не хватало метров ста,
Когда тот край как будто прорвало,
И полетел нам вслед из всех стволов,
Срезая с визгом головы кустам,
Ярящийся расплавленный свинец…
И тут же, нам навстречу, прямо в лоб
Ударила винтовочная дробь.
И понял я: на этот раз — конец;
С внезапным равнодушьем ощутив,
Как сильно и мучительно устал,
Что где-то там, на самом дне души
Уже и сам как избавленья ждал
Совсем сейчас не страшного конца…
И не пригнулся я, и не упал,
И не сошла, не схлынула с лица,
По венам отчуждённость расплескав,
Волной трусливой трепетная кровь…
И я вдруг понял положенья суть:
Те «призраки», засевшие в лесу,
Стреляли дружно нам… поверх голов.
* * *
Мне доводилось всякое слыхать
В свои уже не детские года,
Но ни одно как это: «Вашу мать!» —
Ещё ни разу, верно, никогда
Так не было для слуха моего
Несбыточней, желанней и родней…
И я слезой благословил его,
Стоящего в сплетении ветвей
С трофейным «винтарём» наперевес —
Уставшего худого паренька
В петлицах полинялых цвета беж —
Подольского пехотного полка…
Да, это были наши! Счастья звук
Сорвался влёт, в груди затрепетав,
Но, покачнувшись плавно, Витька-друг
Обмяк безвольно на моих руках.
В глаза его раскрытые взглянул,
А там лишь небо — без конца, без дна.
И тонкой струйкой розовою с губ
Жизнь с удивленьем медленно стекла…
* * *
Что было дальше, помню, как во сне.
Я помню: кто-то пальцы отдирал
От плеч его бесчувственному мне…
Потом я плыл куда-то, и махал
Притихший лес мне лапами во мгле,
И следом тени крались по земле
То ли друзей моих, то ли врагов,
То ли бегущих низких облаков…
Что было дальше, было всё равно.
Потом землянка, госпиталь, окно
С обгрызенной краюхою луны,
Из дома письма, сбивчивые сны,
Сестрички Тани васильковость глаз…
Мы продержались. Выполнив приказ,
Фашисту путь телами заградил
До появленья новых свежих сил
Бессмертный полк…Отборны и крепки,
Чеканя шаг, сибирские полки
Навстречу шли и, с песней на штыке,
Соединились вскоре на реке
С последними, кто вышел из кольца…
Кто жить хотел и дрался до конца,
Кому, под ноги головы сложив,
Отдали жизни тысячи других,
Таких же как они простых ребят,
Носящих имя славное: «Солдат».
Кто сохранил и чувства, и слова,
Кому была дарована судьба
В живых остаться — словно благодать —
Чтоб сквозь века потомкам рассказать
Святую правду об исчадье зла,
Про «дней минувших» ратные дела,
Про то, что было с нами, и про то,
Что в будущем их светлом не должно
Случиться снова. Слышишь? Никогда!
Пускай в ладонь открытую вода,
А не снаряды, падает с небес,
Пускай не гарью — хвоей пахнет лес,
Пусть колоса отяжелевший злак
В муку сотрёт не лязгающий трак,
А жернов мельничный…
Луч солнечный пускай
Не заслонит удушливая хмарь
Горящих нив и смётанных стогов.
И, не деля на ближних и врагов
Весь этот мир,
Пусть серый соловей,
А не сирены режущая трель,
На тихой зорьке трепетно звучит.
Пускай малыш мой беззаботно спит,
От дел дневных набегавшись устав,
Кудряшки по подушке разметав
Златыми кольцами…
И пусть в объятьях сна
Хранит его святая тишина,
Полночным ветерком дыша в лицо…
Фронт был спасён. И новое кольцо, –
Стальных ежей, зарытых мин и рвов,
А не Садовое, — уже ждало врагов.
* * *
Сегодня слышу, рассуждает всяк,
Что были мы «затычкой» лишь, пусть так.
Что силы фронта глупо расточив,
Мальчишек Ставка бросила в прорыв —
Последней ставкой. Будто наша смерть
Глупа была, бесплодна… Стой! Не сметь,
Пред памятью священною ребят
Их смерть бесплодной подло называть!
Ведь заслонив столицу от беды,
Они зерно посеяли. Плоды
Взошли чуть позже — вихрями атак.
И были Вена, Прага, и Рейхстаг,
А Сталинград? А Курская дуга?
Но коль не те московские снега,
Коль оборвись та тоненькая нить,
Не только нас — истории не быть
Могло бы вовсе…
И полсотни лет
Цветущим маем, праздником Побед
Мы поднимаем рюмку за солдат,
За тех, что здесь, и что в земле лежат.
И вспоминаем жаркие бои,
Истории — чужие и свои,
Домой не возвратившихся ребят,
И то, о чём забыть и сам бы рад…
Но цепко память шрамами хранит
Те первые мгновения войны.
* * *
История свой новый оборот
Проходит со вселенной всякий век.
Лишь лучик светлый свыше промелькнёт,
И снова тьмой захвачен человек.
Не навести порядок на земле —
Каким бы «правым» ни был их почин —
Земным царям без Бога в голове,
Посредством тюрем, плах и гильотин.
И только ранен, но не побеждён,
В глубинах тёмных кольцами сплетясь,
В любом из нас до часа спит дракон,
И только ждёт, когда настанет час…
Но неделимы Колыбель и Дом,
И пусть грядут иные времена,
Запомните: на языке любом
Нет слов страшней короткого — ВОЙНА.
Эпилог
Из 3500 курсантов двух подольских военных училищ, поднятых по тревоге 5 октября 1941 года, в живых осталось менее 500 человек…
Я по полю иду, на груди расстегнувши рубашку,
С непокрытой главой, побелевшей от мыслей и лет.
И куда хватит глаз — всё ромашки, ромашки, ромашки
Мне кивают приветливо светлыми чёлками вслед.
А вокруг — благодать! Перелески, покосы да пашни.
Словно не было вовсе в помине той страшной войны.
Только шрамы воронок — свидетели драмы вчерашней —
Почерневшими ртами взывают среди тишины.
На курган поднимусь. Постою у расстрелянных дотов.
Осторожно поглажу пробивший бетон стебелёк.
И посмотрят в меня с довоенного старого фото
Лица тех, кто тогда, в сорок первом далёком здесь лёг…
У подвига второе имя — Вечность…
16 ноября 2012 — 4 июля 2013.
25 января — 2 мая 2021.
Днепропетровск.