От автора: в принципе это мой курсовик по современной литературе, писанный в литинституте году в нулевых годах
Я и Веллер
"- Бесконечная мера вашего невежества - даже не забавна…"
(М. Веллер "Гуру").
Нет, это я не вам, Михаил Иосифович, не вам. Это я нам, читателям. В том числе и себе.
Сборник рассказов "Легенды Невского проспекта" впервые я прочла в конце 90-х. Теперь бесконечная степень былого моего невежества мне тоже "даже не забавна". Но тогда я об этом не знала. В истории, рассказанные Веллером, я почти верила. Социализм был еще где-то рядом, если обернуться назад - он еще не ушел за линию горизонта, был узнаваем, мил, родственен. Легенды ложились на десятилетиями удобряемый совковый менталитет, который был одним из главных составляющих восприятия. Ведь жизнь произведению дает не только писатель, но и читатель, не правда ли? И каждый читатель дает произведению новую жизнь?
Даже Веллер писал что-то в этом роде: "Книга начинает свою жизнь после прочтения. До тех пор созданное писателем может быть завершено и совершенно - но еще не живет".
В общем, почва накладывала свой отпечаток. Знакомые фамилии, о которых рассказывались легенды, носили оттенок правдоподобия, ведь раньше они попадались в газетах, их можно было услышать по радио и телевидению. Оно, конечно, там тоже врали, но та ложь была настолько привычной, что воспринималась как-то условно, или вообще не воспринималась, как 25-й кадр.
Теперь, вот, модный писатель, перестройка, какой-то новый взгляд, он много видел, образован, то и дело сыплет техническими терминами. А, если прибавить сюда "Гуру", если прибавить "Технологию рассказа", то и вовсе - туши свет! Познания в области литературоведения, теории литературы, да еще: "Ах, По! Ах, Акутагава!" Чувствуешь себя рядом с Веллером, полным ничтожеством. Короче, крутой мужик, крутые рассказы, все - правда, наверно. Главное, очень смешно! Так смешно, что совсем не страшно. Но, что-то еще… Вернее, чего-то нет… Чего? Надо еще почитать этого автора, поискать, что я просмотрела.
И не находила. И никак не могла понять, где меня кидают.
Прошло семь, а, может, и все десять лет. За эти годы я успела лично убедиться, что Веллер никакой не герой, не поджарый супермен в шляпе, а обычный полноватый стареющий мужчина, правда, в расцвете творческих сил, но вызывающий сочувствие ввиду того, что стареет он, как и положено еврею, вдали от родины. Впрочем, и родины то у него уже нет, говорят, за семь лет организм человека полностью обновляется, да и родина наша не подкачала в этом смысле, а прошло не семь, а гораздо больше, в общем, разошлись Веллер с родиной. Нет, ну читатель-то, конечно, остался, наш, российский, хоть это хорошо.
Встреча наша произошла в редакции, в которой и по сей день, я имею удовольствие работать. Незадолго до этого я прочла "Ножик Сережи Довлатова" и "Приключения майора Звягина", а сама начала потихоньку пописывать в родную газету заметки, так что я была подготовлена неплохо.
Все накинулись на "Ножик". Признаюсь, я Довлатова тогда любила какой-то первой любовью, и мне тоже за Довлатова было обидно, злой Веллер, конечно. Но и Веллера мне было жалко, ведь и он - не баловень судьбы, тем более, раз он так развыступался, значит, заело его где-то, ну не может человек столько яда из пальца высосать, каким бы талантливым он ни был.
Стою я, все это слушаю: мол, как это вы так на Довлатова, он, мол, наше все. Что это вы, мол, батенька? Писали бы вот "Легенды Невского проспекта", всем бы хорошо было, почему вы его так не любите? А Веллер им отвечает, чего это вы всему верите, что в книжках пишут? люблю - не люблю, может, и люблю, а просто у меня талант такой, написать, что не люблю.
А я стою, мне неудобно даже. Жалко его ужасно, я прям чувствую, как больно ему, потому что завидно ему на Довлатова, и сейчас все это тоже увидят, и ему будет нехорошо. Но ничего, проскочили.
А тут ему Светка и говорит: "Ну, "Ножик", ладно. А как вы "Звягина" могли написать, это же муть такая, что не дай бог?"
А мне ведь тоже за "Звягина" перед ним неудобно, но и Веллера жалко одновременно. Ну, думаю, надо выручать: "Можно я скажу, Михаил Иосифович? Вы, вот, Т. Уайлдера "Теофил Норд" читали?" "Читал, - говорит. - И это вполне понятно, если вы его тоже читали, что у вас такие ассоциации". "Да, - говорю, - это моя любимая книга. Вы просто к добродетели стремитесь, а Бога не признаете. Это еще в XIX веке было, "Женевские идеи", добродетель без Христа".
Ну, Веллер сперва посмотрел на меня заинтересовано, а потом разговор в сторону увел.
А потом мы еще час проговорили, человек десять нас было, а тут он нам и предлагает: "Знаете что, ребята, чего мы с вами как на пресс-конференции? Давайте я за пивом схожу. Где у вас тут купить можно?" Ну и сходил.
Расстались мы очень по-дружески, я у него адрес взяла и пообещала письмо написать в Эстонию. Я, кстати, и написала, мол, поступила в литинститут, мол, книга ваша новая "Ноль часов" на Пелевина похожа - не ответил он мне, может, обиделся, может, письмо не дошло.
А мы тем временем учимся в литинституте. Литературоведение, теория стиха и прозы, старославянский, история русского литературного языка, латинский даже, не к ночи будь помянут, до Акутагавы и По добираемся. И рассказы пытаемся писать, между прочим.
"Гуру" воспринимаем уже не как литературное произведение, а как руководство к действию.
Когда-то давно, мне лет десять было, пришел в голову сюжет для небольшого рассказа. Молодой человек имеет где-то там, то ли на комоде, то ли на плакате надпись на английском языке, которого он не знает, а, стало быть, прочитать не может. Она каждый день маячит у него перед глазами, никаких ассоциаций не вызывая. И вот волею судеб он начинает учить английский. Отдельные слова текста начинают приобретать начертание русских букв, а в перломный момент жизни молодой человек видит весь тест, и тот дает ему решение этой важной задачи.
Кстати, я совсем недавно вспомнила, что в детстве меня посещали сюжеты, значит уже тогда не все ладно было в Датском королевстве. И, кстати, многолетнюю мечту о литинституте я осознала только после того, как год в нем проучилась - глубоки глубины нашего подсознания!
Так что же Веллер? А ничего. Читаю помаленьку. Читаю и прикалываюсь. И все время хочу написать ему письмо.
Книги воспринимаются уже совершенно по-другому, начинаешь смотреть: А КАК ЭТО СДЕЛАНО? Приходится признать, что калибры пистолетов и названия морских снастей мне не под силу. Но кое-что становится ясно. Например, что толкнуло автора к написанию данного произведения, а еще точнее: как родился замысел?
"Положение во гроб". Может быть, этого хотелось и не одной мне. Эпоха Леонида Ильича была густо нашпигована ситуациями, когда все должны были вести себя по правилам, будь то парад, комсомольское собрание, особенно вынос знамени, или просто концерт каких-нибудь скучных фольклорных ансамблей, на который загоняли насильно (мне, кстати, всегда их было безумно жалко). И у меня не раз тогда появлялось желание выкинуть какой-нибудь номер. Даже скорее не желание, а мысль: "А что, если… Вот это было б да! Вот бы все обалдели! А что они стали бы делать? Нет, этого совершенно нельзя, потому что будут последствия". Один раз я все-таки удовлетворила свои хулиганские наклонности, а именно, бросила в мусоропровод горящую газету. Но, это уже другая история.
Как же я обрадовалась, когда прочитала этот рассказ. Нет, сама история, придуманная Веллером была мне не слишком интересна, интересна психология, лично мне - психология писателя. Веллер очередной раз стал родным, понятным, близким. Он испытывал то же, что и я, а потом, сублимировав, домыслил, дорисовал, сделал допустимым, возможным!
А теперь обратимся к "Технологии рассказа"): "Замысел. 10. Сублимация. Добивается любимой девушки лишь в мечтах, о чем пишет рассказ. Избитый хулиганами, пишет о самбисте-дружиннике, а хулигана перевоспитывает или посрамляет (кстати, пресловутый "Ножик Сережи Довлатова"- авт.). Страдая от безденежья, сочиняет детектив о грабителе сберкассы. Выражаясь словами Бабеля, заикается на людях и скандалит за письменным столом". Можно вспомнить того же Довлатова: "Все равно не живешь, так пиши". Конечно, чтобы понять, как родился тот или иной замысел, надо самому иметь тягу к сочинительству.
"Чернила и белила". С этими произведениями похожая история. Были герои, были легенды, я бы даже сказала, мифы. На них держался советский строй, а с ним и соцреализм. Рано или поздно любое давление и навязывание одного мировоззрения надоедает, история делает новый виток, рождается постмодернизм. Так появился Пелевин, так появился роман "Чапаев и Пустота", но сдается мне, Веллер сделал это раньше. То же самое хулиганство, тот же пожог газеты, но на другом уровне и более конкретно в литературном смысле.
Веллер выступает в роли разрушителя легенд, либо в роли разрушителя разрушителя, как в случае с Суворовым. Проверять достоверность аргументов того и другого для меня не представляется целесообразным. Их технические познания вызывают у меня священный ужас, что и требуется от читателя.
Могу только предположить, что кое-где и у того, и у другого имеет место передергивание, мне интуиция подсказывает. Вор у вора шапку украл. И этой мыслью хочется поделиться с автором. Настоятельно хочется. А поймаю я его на чем-то другом. Вот поймаю - тогда держись!
О "Звягине" мы уже упоминали, мне кажется, психология писателя тут понятна. Заметим, стремление к идеалу появилось у Веллера не сразу. Но появилось, не все же ему хулиганить. "Любит - не любит", скорей всего, родилось из размышлений о несчастной любви, может быть, юношеской и - та же самая сублимация. Раздражение вызывает тот обман, который Веллер предлагает нам вместо настоящего чувства. Не тот обман, с помощью которого достигнуто расположение девушки и даже обладание ею, а тот, который удачный половой акт выдает за начало любви. Может, моя мысль и так понятна, но на всякий случай поясню.
Любовь, настоящая любовь родится из контакта двух душ, их соприкосновения, из их близости и открытости друг другу. Чтобы открыться другому, нужно что-то за душой иметь, надо быть собой и чувствовать собой. А Веллер держит фигу в кармане, точно так же, как держит ее в "Технологии рассказа". Да нет никакой технологии! Есть способы обрести себя, развить мозги, общую культуру, заложить фундамент, вырасти как личность, войти в контакт со своей интуицией. А технологии рассказа и технологии любви - нет! Хотя технология секса, конечно, есть, но это тоже - фига в кармане.
"Разбиватель сердец". А тут можно наблюдать, как закладывается начало "великой Книги", философские и психологические обобщения по поводу энергии, изменяющей жизнь, и личности, обладающей этой энергией. В дальнейшем, смею предположить, эти мысли получили свое развитие в книге "Все о жизни". Хотя, чего тут предполагать? Есть "Рандеву со знаменитостью", где легко можно отыскать ответ на наш вопрос:
"- Как зародился замысел Вашей книги?… (читай, "Все о жизни" - авт.)
-… Мне было тридцать два года, и я писал рассказ, где было сказано о любви все - "Соблазнитель" (читай, "Разбиватель сердец"- авт.). Я рассуждал о счастье и анализировал психологический механизм отказа от него - извечный парадокс, решение которого дает богатейшие следствия… вообще отложил рассказ, вернувшись к нему четыре года спустя.
Уловленная нить логики уводила в глубины буквально всех основных вопросов бытия. Я стал искать основной принцип, могущий как-то объединить все аспекты бытия, спроецировать их на некую одну плоскость: искать единую систему отсчета, насколько мог ее представить на основе собственных знаний".
Далее в "Разбивателе сердец" Веллер рефлексирует уже на свои собственные мысли о мертворожденной любви. Точнее о страсти. Страсти, которая горит, пока существует препятствие, искусственно мешающее человеческой близости. Пока есть препятствие, ответственность за совместное строительство близких отношений как бы снимается, и страсть, заключенная в строгие рамки, кипит, пенится, ликует. В данном случае рамки устанавливает один из партнеров. Один любит - другой пожинает плоды, кто более счастлив - неизвестно.
Хочется прижать к горячей груди Веллера и сказать: "Михаил Иосифович, милый, я думаю, вы так и не пережили настоящую любовь, иначе вас перестала бы интересовать эта ахинея, а наоборот, вы написали бы что-нибудь вечное во всех смыслах!"
Самое смешное, что хочется! Хочется прижать, и письмо написать по-прежнему хочется, хотя дяде уже к шестидесяти. Может, успею?
"Пониматель" ("Все о жизни"). Михаил Иосифович - гордец. Михаил Иосифович - человек самолюбивый. Что же, как ни самолюбие толкает человека на беседы с самим собой? На желание рассказать самому себе, а при случае и окружающим, как ты хорош и как хороши твои поступки "на самом деле"? Сделать хорошую мину при плохой игре? Что же, как ни беседа самим с собой толкает человека к сочинительству и делает иногда писателем, в конце концов?
Самолюбивый Веллер не хочет азбучных истин. Не признает авторитетов. Не ищет Бога, боясь зависимости. Он выше того, чтобы разделить чью бы то ни было философскую концепцию. Он сам создает свою систему видения мира!
Извините, я не смогла это дочитать. Хотелось погладить автора по голове и сказать: "Дурачок ты, дурачок! Чего ты тут изобретаешь? Куда ты пыжишься? У тебя все волоски на голове посчитаны!" Но. Хотелось.
"Рандеву со знаменитостью". Итак, Веллер создал свою философскую систему, если можно так выразиться. Теперь надо получить за это награду. Как? А вот придумать!
" - …за величайшее достижение в области литературы двадцатого века. И, может быть, литературы вообще!.." "Вера и мужество, интуиция и расчет, труд и талант, целеустремленность и нечеловеческая выносливость - малая часть качеств, необходимых для написания истинной Книги. Той, что открывает человечеству новую страницу в познании".
Далее следует интервью с собой, любимым, Веллер здесь настолько узнаваем, что становится даже неловко. Одну часть доказательств мы уже изложили, анализируя рассказ "Разбиватель сердец", но это, конечно, не все. Старые друзья Веллера Акутагава и По, упоминаемые то и дело в разных произведениях ("Гуру", "Технология рассказа" и т. д.) и даже, о ужас!, Уайлдер, то самый Уайлдер, вычисленный мною лично, что уже не позволяет сомневаться, моя интуиция меня не подводит, мы на верном пути, перед нами - автопортрет!
И я очень живо себе представляю, как "ненастным мартовским вечером" Михаил Иосифович лежит без сна и мечтает о признании своей сверхидеи, или, там, не знаю, как это обозвать. Лежит, уснуть не может, вскакивает покурить, а мысль все гложет и гложет, как вожделение, не находящее выхода. Теперь он уже придумывает ответы на желаемые вопросы, теперь под них подгоняет сами вопросы. Потом ему это надоедает, он вскакивает, бросается к машинке и… Кончил, наконец.
Теперь этому надо придать форму рассказа, чего ж добру пропадать? Ведь не каждый додумается про такое написать? Не каждый. Но я бы додумалась. Прикол только в том, что я христианка и мой поиск истины начался от настоящей любви, а потому, привел к христианству, а не к изобретению "деревянного велосипеда". Но, вот, что касается мозгового онанизма - тут я вся ваша, приходилось, приходилось… И мечтать о славе, и о признании, и ответы придумывать, и вопросы, в общем, я знаю, как это делается. Тоже ведь рассказиками балуюсь - как следствие.
Далее в "Рандеву со знаменитостью" автор идет по пути юношеского максимализма, цинизма и т. д., рисует свой, или уже не свой, портрет смачными черными мазками - сильного, опытного, бесстрашного человека с выжженной душой:
"Суровое величиевысеченный гранит
Железный чеканнадменность и сталь" и т. д.
Ему никто не нужен, он, по гамбургскому, счету, никем не любим, он уже ничего не хочет, он убил себя ради поставленной цели. А разве цель не всегда оправдывает средства? - спрашивает герой, и этот вопрос для него риторический.
Пришла пора расплачиваться, дьявол пришел за душой. Герой, скорее всего, погибает.
Но это уже не автор. Веллер только проиграл возможный вариант своей жизни, но, по счастью, он пошел по другому пути, и не проиграл.
Как хорошо, Михаил Иосифович, что вы сами себе все объяснили, а то я уже волноваться начала. Хотелось бы даже написать вам, чтобы убедиться, права я или нет?
"Технология рассказа". Как сделано это, вообще, очевидно. Попытка написать свой собственный учебник по теории прозы, изрядно приправленный литературоведением и замаскированным структурализмом. Я уже не девочка, в литинституте учусь, и при виде фамилии Шкловский или Лотман в обморок не падаю. Могу от себя добавить Якобсона, которого Веллер почему-то не упоминает, хотя кое-где он явно просвечивает. Краткая библиография и список основной литературы тоже впечатляет, но мы ведь теперь сами контрольные пишем в филологическом вузе. Плавали, знаем!
Да, писал Шкловский книги по теории прозы, только не выдавал это за литературные произведения. Я тоже могу накатать вам письмо, Михаил Иосифович, а потом издать под видом рассказа! Очень захотелось сообщить об этом Веллеру лично.
У нас тоже найдется… с обратной резьбой!
"Красная редактура". "Баллада о доблестном рыцаре Иване ***ве". Тот, кто знает, как рассказывать, знает, как обманывать. Историю я, конечно, так хорошо не знаю, я ведь девочка, но зато знаю, что такое палатализация! Веллер сам признавался в какой-то своей книге или в интервью, что старославянский не был его любимым предметом. Вы, Михаил Иосифович, окончили филологический вуз, и, конечно, это слово вам попадалось. И вы, конечно, могли предположить, что данный фонетический процесс мог происходить и в других, неславянских языках, например в английском. Но, даю сто, вы об этом понятия не имеете, вы не знаете, как именно менялось английское произношение несколько веков назад! Если вы не знаете старославянского, то вряд ли так хорошо осведомлены об истории английской исторической грамматики.
Но, слово-то какое! Как убедительно звучит! Читатель, конечно, верит. Как верю или не верю я, читая про ваши калибры и морские снасти.
Пора самого автора процитировать, только не "Балладу", а "Технологию рассказа": "Достоверность. Вся профессиональная терминология в художественном тексте работает на это: коли автор так разбирается в морском деле, или медицине, или охоте, что непосвященному читателю не все и понятно - это рождает доверие: знает, мол, значит, что пишет. Ну, а уж коли так сведущ и точен в мелочах - наверное, и все остальное тоже правда". Я вас поймала, наконец, сударь мой! Хорошо бы написать вам об этом письмо. Очень хочется!
Чем отличается рассказчик от писателя? Что такое, вообще говоря, рассказчик? Рассказчик рассказывает. Рассказывает случай, действительно произошедший или придуманный. В "Не ножике не Сережи не Довлатова" (достали, видно, вас, Михаил Иосифович, с этим "Ножиком") автор примерно показал, как много путей можно выбрать, и как он выбирает единственный. Но еще существует фигура самого рассказчика, маска или не маска, от лица которой ведется рассказ. А рассказ Веллера для меня лишь отпечаток его личности, которая манит и дразнит меня.
И, мучительно продираясь сквозь слова, я пытаюсь найти самого автора, угадать его лицо.
"Отказ от карьеры, сгоревшие страсти, погибшие способности, годы унижений и нищеты, непереносимых сомнений, разъедающих кислотой душу и мозг, годы метаний и мук, когда обретение оборачивается миражом, и непостижимость миража завораживает сумасшествием и баюкает…". Он или не он? "Колечко".
Это как секс по большой страсти. Хочется еще и еще. И никогда нет душевного покоя. И не будет. Это вам не классики русской литературы. Здесь что-то недоговорено, недоделано, недосказано.
Я очень скучаю по вас, Михаил Иосифович! Я читаю ваши книги и слышу вас. Иногда в них я узнаю себя: "- Нервное истощение. Настоящая работа делается на большом нервном перенапряжении: первое следствие - бессонница; становишься вял, сер, безмерно раздражителен и чувствителен. Запускаешь все, опускаешься физически. Забываешься горячечным сном под утро, урывками спишь весь день, неспособен отвлечься ни на что: мысль о каких-либо обязательствах, делах - несносно изматывает, гонишь ее. И лишь в сумерки обычно садишься за стол свежим и собранным, чтобы три-пять часов работать в полную силу". Я нахожу ответы на свои вопросы, убеждаясь, что бестолковость моей жизни вне творчества не единична, что моя интуиция ведет меня по единственно возможному пути: "Но, если чутко прислушиваться к себе - работать в наилучшей форме, в наилучшее время, - то график работы начинает ползать по суткам непредсказуемо (этого я не могу себе позволить - авт.); твоя коммуникабельность делается как бы полупроводниковой: хочешь видеть кого-то только по собственному настроению, сам не зная когда. (Боже, как знакомо! - авт.). Превращаешься в деспота, эгоцентриста (психически нездорового, в сущности, человека). Здесь не каприз, - это подчинение господству той силы, что делает тебя творцом… Рвутся дружеские связи, рушатся деловые: ты не в состоянии сделать ничего в заранее обещанное время, ничего, к чему не лежит душа, - раб своего состояния и своей работы, счастливый и сильный свободный раб; любая отвлекающая в перспективе надобность мешает, приводит в злобу, изгоняется вон…
Ведь писать имеет смысл только максимально хорошо. Значит, нужны оптимальные условия. Хотя помехи могут помогать: успешнее сосредотачиваешься на работе при возможности". Да, все это про меня. Мне бы еще найти время и возможность, жены-то у меня нету, а дочь есть, кормить ее кроме меня некому, страховать тоже. У нас с Веллером ведь дочки - ровестницы, по восемнадцать им уже! Поздновато я начала писать, поздновато. По Веллеровским меркам еще лет восемь и ку-ку.
Мне очень хочется написать вам, Михаил Иосифович! У меня даже адрес сохранился, сейчас найду. А, вот: "Эстония. Таллин (Это я написала, а дальше вы, печатными буквами)
TALLIN
………..
ESTONIA
M.WELLER
Увидела этот листок в старой записной книжке, и мне стало грустно и стыдно. Может, действительно, написать?
А вот мне шиш! Не ответит мне Веллер, знаю, что не ответит. Потому что, хвалить глупо и неинтересно. Лезть в душу? И ему, и мне вряд ли понравится такая моя роль. Значит, единственный вариант - задираться. А кому охота связываться с хулиганами?