Осенний ливень-зверь яростно молотит по крыше и стёклам автобуса, иногда бросая в них целые охапки обезумевшей изодранной листвы, пробивается во все и невозможные щели и наводит ужас на пассажиров, вне зависимости – обладателей зонтов или нет.
Но Конон наблюдает за погодным катаклизмом скорее с любопытством, ведь в спортивной сумке у него лежат две книги, взятые только что в библиотеке: Хемингуэй и Сент-Экзюпери, и он предвкушает прекрасные часы домашнего чтения, этого наивысшего блаженства в возрасте пятнадцати (и не только) лет.
И вот – элеватор, улица Первомайская. Двери раздвигаются, за ними – сплошная водная стена и кипящий потоп на асфальте. Конон глубоко вдохнул, как перед прыжком в глубину, резко оттолкнулся от поручней и стрелой, но успев промокнуть до нитки, влетает под навес. Рассмеялся, встряхивая волосы как искупавшийся пёс, и только потом замечает, что не один в этом убежище.
В самом углу его, на лавке, влюблённая парочка, словно Ромео и Джульетта в склепе. Парень, и на коленях у него девушка, спиной к непогоде.
И вдруг невыразимый удушающий холод вполз в Конона через горло и опустился на сердце. Время, и вместе с ним всё окружающее пространство исчезли, канули в чёрную дыру, аннигилировались …
То, что это был его враг (соперник, узурпатор сокровенного трона) – никакого сомнения. Круглая шапка волос «барашком», приподнятая верхняя губа – он, он.…И короткий взгляд взаимоузнавания: нахмуренный, и вместе с тем – торжествующий.
Но она, это не может быть она!
Конон смотрит на короткие чёрные с рыжеватым отливом волосы, на худенькие плечи под синей «олимпийкой», которые обнимает ненавистная рука, на весь её до трепета милый силуэт – и не хочет узнавать.
Тут: энергия ли взорвавшейся звезды, изошедшая из его глаз, или предсмертный хрип повешенного – заставили её на миг обернуться.
И это было худшее из всего, потому что безнадёжно. Такой счастливо-равнодушный ко всему остальному в мире, в том числе и к нему, Конону, взгляд убивает наповал вернее снайперской пули.
Пускай до этого был целый год напрасных попыток, холодных недомолвок и всяческих «добрых» советов, (но и горячих надежд!) и вот всё определилось вмиг, «на раз», как будто ухнули дубиной по темени.
Конон развернулся кругом, едва не упав, и устремился в ливень, без цели, не разбирая дороги, лишь бы поскорее отсюда – от них, от неё, от себя, от своего разбивающегося вдребезги сердца.
Он шагает широко по лужам, иногда бежит, не чувствуя дождя, игнорируя пролетающие автомобили, и как они обдают его целыми волнами цунами и сигналят бешено, а он знает только одно – больно. Кажется, ничего не осталось кроме боли. Огромной, страшной, бульдожье-тупой и невыносимой. Кому её выкричать, на кого сбросить? Так это обычно, зачитано до дыр, но почему с ним? Именно с ним?
Конон почти налетает на деревянный щит для объявлений и несколько секунд рассматривает бессмысленно, потом вдруг начинает бить в него что есть силы кулаками, стремясь физическим страданием отвлечься от душевного. Костяшки сминаются от ударов, древесина ухает, трещит, кровавые струпья летят во все стороны, но боли в руках нет, словно её выключили. Конон испугался и прекратил самоистязание.
Как-то сразу похолодало. Конон вздрогнул, впервые ощутив ледяные ручьи по спине…
Из пелены ливня выдвинулось огромное нелепое чудовище: желтовато-серый цеппелин, размером с пятиэтажку, медлительный – из кошмарного сна, с ребристых бортов которого свисают верёвки, удерживаемые вереницей странных типов в противогазах и резиновых плащах. Последним шёл, почти бежал, карлик, утонувший в своём балахоне, и поэтому спотыкающийся на каждом шагу. По его круглым стеклянным глазам струятся горькие дождевые слёзы.
Но и ливня уже нет. Конон поднял лицо кверху. Идеальной круглой формы воронка растянула облака и открыла почти чёрное небо с яркими звёздами. И это в два часа дня!
Впрочем, представление скоро закончилось. Вновь засеял дождь, потом всё чаще и крупнее, пока не переходит в прежний Н2О хаос. Всё пропало, видимо, утонув в водах новейшего всемирного потопа.
И порыв мчаться куда-то напропалую – исчез. Брошенным псом побрёл Конон по растушёванной водной стихией улице, наконец-то узнавая путь домой, полный несчастья. Но крохотная, словно искорка, мысль-спасение открылась ему, замерцав в сумрачных глубинах мозга и давая надежду на жизнь: «Это пройдёт, обязательно пройдёт. Будут и другие: ещё красивее, лучше. Вот так! Я её забуду, и всё будет замечательно, - шептал Конон себе как заклинание, - а это пройдёт, обязательно пройдёт. Вот так!»
И только через тридцать пять или сорок лет он окончательно понял, что это не пройдёт никогда.
.