Алексей Кожевников
Дефлоратор
или
Пииты девятьсот восьмидесятых
или
Венок сонетов, посвящённый мне
или
Любовный многогранник
или
Интеллегибельная страсть
или
Моя ретроспективная любовь
или
«Когда настанет время увядать,
Мой милый, вспомни: я тебя любила…»
Драма в стихах
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Пииты девятьсот восьмидесятых:
Алексей К.
Марина С.
Людмила Т.
В эпизодах: Сергей Мамзин, Владимир Кудрин, Валерий
Капленко, Виктор Мясников, Владимир
Денисов, Александр Чуманов, Юрий
Казарин, Роман Солнцев, Николай
Коляда.
На сцене—Алексей К. Он один.
Алексей К.
Припомнилось, по истеченьи лет,
Мне давнее сейчас, почти предание:
Я в области фигурного катания
Известен был под кличкою Эстет.
Карамышева Наточка, прости,
Не выйграли мы в Олимпийских играх.
В соавторы тебя произвести
Хочу в моей трагедии я в титрах.
Из танцев был мне ближе—пассодобль,
Настраивающий тореадора
На бой с быком! Зажатый в горле вопль!
В нём, в пассодобле,--весь трагизм актёра!
Тореадор танцует пассодобль,
С презрением отбросив страх презренный,
(Бык не позволит сделать пробный дубль)
И кто-то будет унесён с арены!
…То мировое первенство, его
Запомнил я! (Их, не забывших,--мало):
Единственная ты была, кого
Царица Дании поцеловала!
Точнее, королева… (Память мямлет,
Что в королевстве датском жил принц Гамлет).
Живёшь ты где-то в Лондоне сейчас.
Расстались мы с тобою в слёзной ссоре.
И что скажу тебе я в этот раз?—
Excuse me. I remember you. I’m sorry.
Я сам себя тогда перехитрил,
Там, в юности моей (ну и хитёр же!)
-- Ещё вас будет много!—говорил.—
Эффектней после не было партнёрши…
Когда на роликовых я коньках
Катался, то, оплывшие от жира,
В Крыму,--всерьёз «припоминали»:--Ах,
Он был когда-то чемпионом мира!—
Jane Torwill and Christofer Dean,
Вам, бывшим олимпийским чемпионам,
Во времени далёком, оном,
Не быть бы ими!.. Неисповедим
Мой путь…
(пауза)
Я уничтожен—наповал!—
Когда-то буду злейшими врагами!
И всё-таки… и всё ж… я—танцевал
Всю жизнь и головою, и ногами!
(пауза)
Заснуть. И видеть сны. Проделав путь
Обратный, вспять, от старика—к ребёнку.
Возможно даже прошлое вернуть--
Лишь отмотать обратно жизни плёнку.
Боюсь, с самим собой наедине,
О завтрашнем моём подумать дне.--
Не мудрено, мне ведомо оно,
Какое будет завтрашнее…дно.
Наталинька, ты—первая жена…
И ты, Ирина… Это ли не диво:
Наталья, как никто, умна!
Ирина, как никто, красива!
Надюшенька, благодарю судьбу,
Я принимаю прошлое, как милость:
До шрама прокусила мне губу,
Когда своей невинности лишилась!
И твой, Светлана, тонкий аромат
Я помню твоего благоуханья!
И Нина (город Павловский Посад),
Я не забыл твоё очарованье!
Маринушка, благодарю судьбу,
Я принимаю прошлое, как милость:
До шрама не кусала мне губу,
Когда своей невинности лишилась!
Марина, что на речке Енисей,
И Леночка, что с речки Лены,
И Юля с речки Ия!—Алексей
Запомнил ваши смены и измены.
Валюшенька, благодарю судьбу,
Я принимаю прошлое, как милость:
До крови не кусала мне губу,
Когда своей невинности лишилась.
О чём я говорю, да и о ком?—
О стаде тёлок, может, как ни странно,
В котором я был племенным быком
От Львовской области до Магадана!
А что теперь?—Седые все виски.
Банкрот полнейший, а не триумфатор.
Пообрывал с цветов все лепестки!!!
Тьфу!
(Плюётся, презрительно).
Дефлоратор!
На солнце выцвел и обвис мой стяг,
Лишь выбросить—вот всё, что делать с древком!
Я возвращаюсь памятью, итак,
К тем дефлорированным девкам!
Итак, с чего начать? С чего начать?!
Невест была—большая вереница.
Я многим обещал. Но обещать
Ещё не означает, что жениться.
(В центре, в городе Екатеринбурге,--Алексей К., восточней его, в
городе Красноярске,--Марина С., западнее его, в городе Москве,
--Людмила Т.).
Вы—две поющие на берегу сирены…
Но я… привязан… к мачте корабля…
И… мой корабль…даёт… большие крены…
Всё дальше удаляется земля…
Я вспомнил всех, кого любил.
Что с вами? Кем с годами стали?
Пошли вам бог в достатке сил
Для одоления печали.
Любимые, я отдал вам—
Кому-то дни, кому-то годы.
И всё грядущее отдам
Без вас ненужной мне свободы.
Собрать бы вас, да не смогу…
Каким жестоким штормом в море
Вас разметало?! Но в мозгу,
В моём мозгу вы нынче в сборе!
Вас много, вами я богат
И счастлив, что пришлось вас встретить.
Но время не вернёт назад
Ни к той, ни к этой и ни к третьей.
А я такой же, кем и был.
И теми ж вам скажу словами:
Люблю вас—как ТОГДА любил!
И преклоняюсь перед вами.
Марина С.
Ты, друже мой единственный,
С пружинистой походкой,
С улыбкою таинственной
И жалящей, и кроткой.
Ты дал глаза горящие
Всему ночному небу
И силу настоящую
Воде моей и хлебу!
Мне, обещавшей выстоять,
Мне, жрице и изгою,
Ты дал увидеть истину
Божественно нагою!
Но в страхе и смятении
Лицо своё закрыла.
И голову в колени я
От страха уронила.
Чтоб руку опалённую
Поднять потом из мути
И прежней, исцелённою,
Во всём дойти до сути!
Алексей К.
-- Слушай, милый. Милый, слушай,--
Ты тогда шептала глухо.--
----Твои уши, как из плюша,
Как моей игрушки ухо.—
Винных капель форма груши,
А во рту першило сухо.
Ты тогда шепнула глуше…
Марина С.
(вспомнив)
Подари мне своё ухо.
Алексей К.
Постепенно нарастала
Тишина осенней ночи.
Я тогда сказал устало…
Марина С.
(напоминая ему)
«На, возьми, раз очень хочешь».
Сердцем сущее прикинешь ли
В темноте прошедших лет?
После скрылся где-то в Кинешме,
Счастия ища, поэт.
Бесприютно, неприкаянно—
С этой лёгкою рукой!—
На путях Христа и Каина,
От одной тоски—к другой…
Кто ведёт его? Кто властвует?
Дева? Старец ли с клюкой?
По чьему он слову странствует
От одной любви—к другой?
…Вспышкам страсти и прозрения
Хватит волжского песка:
Миг—влюблённость… миг—парение…
Фитилька во тьме горение…
И течёт, течёт Река—
Гераклитова река…
Алексей К.
My close friend, the only friend
(Мой друг единственный и близкий),
Под номером «один» в моём ты списке.
В нём—ты одна!
Марина С.
Приму, как комплимент.
(Ненадолго из города Красноярска появляется Роман
Солнцев).
Роман Солнцев
Кланяйся белому свету
И соблюдай диету.
Нету любви, нету.
Нету любви, нету!
Алексей К.
Как пишет Рома Солнцев, паренёк
Татарский: Йок любовь на свете, йок.
Но слышал я другое от татар:
Бар та любовь на белом свете, бар!
(Роман Солнцев уходит. И уже навсегда).
Любил «сто двадцать» дать на «Яве»!
Эх, мне от этих скоростей
Лежать когда-нибудь в канаве
И не собрать своих костей!
В тот раз я мчал из Алмалыка
На Малый и Большой Чимган.
И моего касался лика
Навстречь летевший ураган!
Порой удар бывает резким—
То выбоина, то ухаб.
И я ругаюсь: Ань нянь гескем!
О, ань нянь гескем сен джаляб! *
( * Узбекское ругательство).
Когда на ленте серпантина
Крутой заложишь поворот,
Глушитель об асфальт противно
Скрежещет, двигатель ревёт.
А у шоссе, арыка возле,
Понуря грустную главу,
Задумчиво-печальный ослик
Щипал пожухлую траву.
Когда ж, ревя мотором зычно,
Меня промчал мотоциклет,
Тот ослик с грустью флегматичной
Лишь только поглядел вослед.
И в свете радужного спектра
Припоминалися подчас
Ослиные три километра
Рысистой тряски в час.
Марина С.
Так что же потрясло твою натуру
И вызвало особый интерес?
Алексей К.
Однажды вознесла на верхотуру
Меня Саяно-Шушенская ГЭС.
Был май в начале. Всюду—цвёл багульник.
И, взгляд бросая с дикой высоты,
Я, тот, кто был охальник и охульник,
Немел при виде этой красоты!
И думал я, ещё дыша устало,
Что следует создателям её
Воздвигнуть памятник, чтоб стала
Плотина вместо пьедестала,
Чтоб в небо он вонзился, как копьё!
И думал я, усилия утроить
Я должен не когда-то, а—уже,
Чтоб грандиозное успеть достроить,
Под стать плотине, у себя в душе!
Марина С.
Ты один понимаешь меня.
Может быть, я твой камешек пробный?
Свечка ночи? Тень белого дня?
Обещание жизни загробной?
Всем и вся на земле изменя,
Сохрани мою душу в покое.
Ты один понимаешь меня!
Я-то знаю, что это такое.
Алексей К.
Маринушка, пойдём с тобой в гараж,
Там будет нам тепло в машине.
В машине включим печку на форсаж,
Согреемся и улетим к вершине!
Марина С.
В машине, на сиденье, в гараже?!
Алексей К.
Ненужным станет многое уже!
(Марина С. отрицательно качает головой).
(Ненадолго появляется Сергей Мамзин из города Красноярска).
Сергей Мамзин
В моём дому исчезли крысы…
Алексей К.
Казалось бы, о чём грустить?
Сергей Мамзин
Но неотвязчивые мысли
Мне шагу не дают ступить.
Не успокаивай, я знаю,
Ты скажешь: бред. Ты скажешь: зря.
Но, друг мой, крысы исчезают
Лишь с тонущего корабля.
Алексей К.
Серёжа, помнишь ли, как прежде
Мы жили?!
Сергей Мамзин
То—не повторится вновь.
Алексей К.
Подружкам нашим, Вере и Надежде,
Мы подарили всю свою Любовь!
Ты помнишь ли ещё одну из Лен
За всей, годов последних, коловертью?
А парочку её измен?!
Сергей Мамзин
Ей это обернулось «красной смертью»
В машине, на сиденье, в гараже!
И эту Лену не вернуть уже.
(Сергей Мамзин удаляется).
Марина С.
Хочу быть последней!.. На этой земле и на той,
Где нас позабудут, где устье у горестной Леты!..
Последней, как хлеб из НЗ, и как фляга с водой,
Когда, кроме жажды, желания нету!
Хочу быть последней, как смертный хрипящий глоток,
Как «Аве Мария» для бывшей певицы Ла Скала,
Чтоб только меня ты лелеял, терзал и берёг,
Чтоб только тебя я спасала, кляла и ласкала!..
Алексей К.
Прости меня. Прости мне, поэтесса.
Ты, юная, как древняя Сафо,
Ты, что, ожёгшись после «интереса»,
Сказала мне…
Марина С.
Нет, ты—не комильфо…
Алексей К.
Твои глаза, глаза твои—синей,
Чем в поле в летний день цвет васильков!
А грудки, словно рыльца двух свиней,
Что с пятачками розовых сосков!
Всех тонкостей и мне не перечесть:
Есть красота, а также есть красивость.
Есть правда, а бывает—лишь правдивость.
Манера есть—манерность тоже есть.
(В центре, в городе Свидлоске,--Алексей К., восточней его, в городе Красноярске,--Марина С., западней его, в городе Москве,--
Людмила Т.).
Марина С.
(первый сонет из венка сонетов)
К тебе ль сонеты тёмные слагать?
К тебе ль, мой друг, крамольному пииту?*
Ещё мелькнёшь—и скроешься из виду,
Боясь, как склянку, душу расплескать…
( * В то время Алексей К. писал трагифарс «Пииты»--примечание автора).
В её потёмках нечего искать:
Осталось только проглотить обиду.
Пленёну хуже быть, чем быть убиту,
А потому, любимый, исполать!
Спасибо за высокий ход словес,
За пламень очарованных небес
И за любовь без племени и роду:
Она—подкидыш и её черты
Через неделю не узнаешь ты…
Твоим ли именем мне заклинать природу?..
Алексей К.
(в крайнем удивлении)
Ты(?!)—мне(?!) венок сонетов(??!), дураку(!!!)
Мне—как Петрарка, что своей Лауре
Сонеты посвящал, смазливой дуре!
(тихо)
Я не писал венки! И не смогу.
(Ненадолго появляется Юрий Казарин).
Однажды я с тобою поддавал,
И, тридцать лет спустя, претензий—тыщи!
Юрий Казарин
Да, нищему ты, нищий, подавал
С апломбом, так, как будто ты—не нищий.
Опять, как прежде, с рожей покарябанной.
Видать, опять попал ты в передел.
Алексей К.
С утра дерябнул на Дерябиной,
Потом на Бардина бордел.
(Юрий Казарин уходит. Навсегда).
Марина С.
(второй сонет из венка сонетов)
Твоим ли именем мне заклинать природу?
Ты, откликавшийся на имя Друг,
Стал нем и глух… Всё изменилось вдруг.
«Не оглянись»,--слова господни к Лоту.
Не оглянись и ты! Рябь замутила воду.
Всё шире, призрачней начальный круг.
Прощальное пожатье тёплых рук—
И вот палач накрыл свою колоду
Весёлой чёрно-красною тряпицей.
Прощай, любовь! Мне с другом не проститься,
Последним воплем страсть не испытать…
Но издали—чтобы чиста, как Леда,
Я в мир вернулась слабым сгустком света—
О, научи меня, простушку, лгать!
Алексей К.
Меня сравнила… с праведником Лотом?!
(пауза)
Когда народ похожим стал на скот
В Содоме и Гоморре, ну и кто там
От кары божьей спасся?!
Марина С.
Только Лот.
Алексей К.
Марина… Я люблю тебя, Марина…
Твои глаза, как два аквамарина!
В тебе я только женщину люблю.
Журавль ты в небе и в руке—синица.
Я как бы сплю. Мне снится, что я сплю.
И мне приснилось, что мне это снится.
(К Алексею К. приближается Людмила Т.).
В те времена—не часто, но не редко—
Случалось, что случались враз со мной
Любовница с утра, а днём соседка,
А вечером, уставший, спал с женой.
Людмила Т.
Напишу тебе пару строк
И в нарядный конверт заклею.
Где ты бродишь сейчас, дружок?
Я все дни о тебе жалею.
Бедный мой!
Ты опять в долгах?
В сигаретах?
В губной помаде?
Ни к чему тебе мой догляд.
Ты в своём-то устал догляде.
Знаешь, Лёша, а мне—хана.
Вот сижу здесь на кофе, на чае.
Ну, не клеится!
Ни хрена!
О тебе лишь бешусь ночами.
Девки—дуры!
Их разум прост.
Наживут и детей, и мужа.
А тут воешь, как беглый пёс,
И зубами стучишь от стужи.
Девки любят икру метать,
Губы дуть, разводить бодягу.
Им бы только захомутать
Вот такого, как ты, бродягу.
…Вижу:
Душный вокзал, галдёж.
Давят бёдрами, прут плечами.
А ты куришь,
Чего-то ждёшь.
И не пьян.
И чуть-чуть печален.
Кто-то шутит…
А я тут—злюсь!
В шаль закуталась, как больная.
Я немножко тебя боюсь
И немножко тебя не знаю.
Как-то смутно порой вздохнёшь,
Удаляясь в пещеру думы.
Ты—мальчишка, когда поёшь
И старик, если ты угрюмый.
То в химерах своих паришь,
То закручен земной заботой.
………………………Парис,
………………………………
Да, не ангельский твой маршрут.
Кровь твоя не святая, Лёша!
Бабник ты
И безбожный плут.
Но ты—мой!
И такой хороший.
Хватит шляться!
Лети домой!
Тут—тепло.
Посидим.
Покурим…
Анархист неприкаянный мой,
Новоявленный Майкл Бакунин.*
( * В то время Алексей К. писал драму «Анарх Бакунин»).
Алексей К.
Мы, кажется, одни… в твоей избе.
Так застели постель, меня—раздень же.
Я адекватен самому себе:
Не больше сам себя, но и не меньше.
Людмила Т.
Читай письмо,
Читай его всегда.
Когда идёшь один в ночи кромешной,
Когда затопит шалая вода
Твой угол дикий и осиротевший.
Не потому, что в этих строках свет.
И все они, внезапные,--из сердца.
Не потому, что правильные, нет,
И никуда тебе от них не деться.
Не потому, что я тебе—судья
И говорю по правде слишком часто,
А потому, что в них—твоя Судьба…
Твоя судьба…
А я к твоей—причастна.
Алексей К.
Твоя «любовь», она с приставкой «экс»
И заключённая в кавычки.
А в памяти остался только секс,
Секс механический, секс по привычке.
(Алексей К. ищет взглядом Марину С. и устремляется к ней).
Марина С.
(третий сонет из венка сонетов)
О, научи меня, простушку, лгать—
Как лжёт весь мир от сотворенья мира.
Пускай во лжи моя погрязнет лира
И губы стянет праздная печать!
Чтоб никому меня не распознать
В хмельном исчадьи дьяволького пира
С язвительной усмешкою сатира:
Толкуй, как хочешь,--не растолковать!
Пусть буду я исчадьем, страшным злом!
Пусть жизнь свою за миг отдам на слом!
Пусть мне вослед, как мерзкому уроду,
Глядят и тычут пальцем… Я права—
Зато душа покойна и трезва
Молве и скорбной гордости в угоду.
Алексей К.
Носил я первые, с пушочком, усики,
Я в первый раз тогда их отрастил.
Припомнилось, порвал в тот вечер трусики
И тем себе задачу упростил.
Марина С.
(четвёртый сонет из венка сонетов)
Молве и скорбной гордости в угоду
Лицо в ладони прятал и молчал.
Ах, горькое начало всех начал,
Ты было в бочке дёгтя ложкой мёду…
Ступала ночь по каменному сходу,
И хор во тьме невидимый звучал
И нежную пронзительную коду
Мятежному началу возвращал—
И мне не страшно было… Я летела
На двух больших крылах, не чуя тела,
Готовая всю жизнь за миг отдать.
Храни ж меня, последняя основа,
Спроси за всё—пристрастно и сурово,
Не дай на солнечном ветру рыдать!
Алексей К.
Я помню эти розовые трусики!
Марина С.
Ты так неловок был всегда, дружок.
Алексей К.
Впервые отпустил тогда я усики
И это юношеский был пушок.
(Ненадолго, на время монолога, появляется Владимир Кудрин
Владимир К.
Понять не в силах всех эклектик,
В нирвану погрузившись от стихов,
Он инфантильно мыслит, жалкий скептик,
Ты—инфернально, как Винсент ван Гог! *
( * В то время Алексей К. писал драму о Ван Гоге).
Ах, критик, на всезнанье обречённый,
Что он лепечет: тема, слог, размер.
Мужик—и тот—заявит неучёный:
Твоя поэма—форменный шедевр!
Алексей К.
Я не люблю ужастики про Дракул,
Ни фантастически-мистического бред.
Читал «Му-му» Тургенева—и плакал,
Когда мне было только десять лет.
Владимир Кудрин
Тяжелеет бумага,
Тьмой глаза налились.
Это гениев благо—
Затяжной нервный криз.
О, безумцев отвага,
Пьянство, сексуализм!
Если будешь в Чикаго,
То пойди на стриптиз.
И там воспой в хмельном угаре
Цикл теорем о перпендикуляре
Двух пальцев на окружности бедра.
И счастлив будешь, коль красотка-шлюха
Шепнёт, губами тронув мочку уха:
«Ты, Алекс, пишешь лучше, чем вчера!»
Алексей К.
Вован! Да хоть бы… Агнией Барто
Ты был бы! Что убавило бы… шизни.
А так—Никто, он и творит Ничто,
Что в области поэзии, что в жизни.
(Владимир Кудрин исчезает. Навсегда).
Людмила Т.
Ты целовал так бережно, так жадно!..
Ты всю замучил до смерти меня…
Как доменная печь, дышала жаром
И под ногами плавилась земля.
И мы летели в радостном просторе,
Где сорок солнц неистово горят…
…Такие сны—к беде, к разлуке, к ссоре…
Не верю!
Но… в народе—говорят…
Алексей К.
Взаимное влечение тычинок
И пестиков—зовут «Любовь»… Роль ту
Отводят им, чтоб в качестве начинок
Тычинки в пестиках их пустоту
Заполнили… Чтоб вывести «личинок».
(Алексей К. взглядом разыскивает Марину С.)
Марина С.
(пятый сонет из венка сонетов)
Не дай на солнечном ветру рыдать,
Всели в меня дыхание второе,
Пошли в отместку нового героя,
Начни со мной другой роман читать.
Верни мне смысл. Заставь меня устать,
Грудь залатай берёзовой корою.
Что я зову теперь своей игрою—
Попробуй, наигравшись, угадать!
Игрушка смутных нескольких часов,
Я вспыхнула… Ты—сердце на засов:
Жизнь не эквивалентна эпизоду—
Ты будешь снова счастлив… А меня
Пусти по кромке белого огня,
Не дай глядеть на колдовскую воду!
Алексей К.
Когда закончатся любовные молебны
И вдруг наступит трезвое похмелье,
Женщина, чары твои волшебны.
Свари мне, женщина, зелье.
Если ж верх одержит рассудок
И раздумье на руки склонится,
Наша память—луга незабудок
И дано нам стихами пролиться.
Марина С.
(шестой сонет из венка сонетов)
Не дай глядеть на колдовскую воду.
Мне завещай магический кристалл.
Поэт! Поэт! Ты болен? Ты устал?
В последний раз помолимся восходу!
Поэт! Поэт! Мне наплевать на моду—
Мои странички ты перелистал…
За что любил? За что любить не стал?
За невпопад прорвавшуюся ноту?
За вечную печаль? За тишину?
Да за идею мрачную одну,
Что к правде не приблизит ни на йоту?
Жить, словно арфа,--струны на виду,
В полупрозрении, в полубреду
Брести через поток, не зная броду…
Алексей К.
(треугольник)
«Двое»
Эдварда Мунка…
В плоскости—стерео-
Видимость музыки звука.
Цветная гравюра. Дерево.
Волны капитель в белом мраморе.
Взгляд женщины пристальный на море:
Печалится? Радуется? Может, хмурится?
А море… Что море?! И море порою волнуется.
И плечи мужчины понуры—невыразимая мука!
«Двое». Цветная гравюра на дереве Эдварда Мунка.
Людмила Т.
Я спасти тебя не в силах.
Я—не скальпель, не бальзам.
Ты ведь вон какой спесивый!
Сам выкручивайся, сам.
Болен ты, Алёша, болен…
Всё сметая на пути,
Сумасшедший, словно БОИНГ,
К новой женщине…
Лети!
Что найдёшь там?
Бёдра?
Губы?—
Похоть!
Яростную плоть!
А вернёшься—злобный, грубый,
Весь обобранный…
Пилот!
Я спасти…
А, впрочем, знаешь…
Вру!
Простое средство есть!
Тут одна… маячит залежь…
Здесь копай, Алёша, здесь!
Алексей К.
Мы плыли по Сылве, и с нами—шуга.
И солнце светило, не грея.
И я представлял себе, что берега
Картинной под стать галерее:
Вот это—Саврасов, а то—Левитан,
Вот «Утро в лесу»--это ж Шишкин!—
Поваленный бурею ствол-великан,
Сюда б ещё выводок мишкин
Для полного сходства… Кружился снежок
И в этом спокойствии мудром
Я напрочь забыл, что свой спальный мешок
С похмелья спалил нынче утром.
И та, с кем я спальник доныне делил,
К другому попросится в спальник.
Чёрт с нею, его я сегодня спалил,
А ей—ни судья, ни начальник.
Но тут я припомнил, что мёрзлую ночь
Мне нынче придётся на брёвнах
Каким-то путём пережить-перемочь
Не в жарких объятьях любовных.
Добыть бы ещё запасные штаны,--
Я думал… Тут лодочки наши
Столкнулись. Спросила она:--Не нужны
Тебе ближе к ночи гамаши?
Я дам тебе, милый…--Эх, видно, тужить
Всю ночь, подложивши полено
Под голову… Только бы ночь пережить.—
Что с этим в сравненьи измена?!
Марина С.
(седьмой сонет из венка сонетов)
Брести через поток, не зная броду—
Вся жизнь моя. А крылья за спиной?
Так это только образ, милый мой.
Порой не вижу солнца я по году,
Не сетуя на скучную погоду…
Как это мудро, что ты был со мной,
Что были вечера в века длиной,
Мгновения, подобные полёту!
Пусть праведная память будет с ними
В жестоких спазмах, в сумеречном дыме,
Пусть наша память даст им допылать—
Не протянуть через пустыню руку,
Не улыбнуться через море другу,
Когда настанет время увядать…
Алексей К.
(шестнадцатый сонет, не из венка)
Я вырвался из Полюсного плена!
И очутился средь уютных стен,
Где Лена, что живёт на речке Лена,
Промёрзшего, взяла в свой жаркий плен.
Такая неожиданная смена
В ряду всех выпавших мне перемен!
Гнал мысль о том, что то была измена,
Что ничего ей дать не мог взамен.
Простите мне, когда бы только знали,
Как замерзал на Черском перевале,
Полярную звезду ища сквозь мглу…
Средь снежного безмолвия, сквозь дрёму,
Как тосковал я по родному дому,
Как тосковал по женскому теплу…
Марина С.
(восьмой сонет из венка сонетов)
КОГДА НАСТАНЕТ ВРЕМЯ УВЯДАТЬ,
МОЙ МИЛЫЙ, ВСПОМНИ: Я ТЕБЯ ЛЮБИЛА!
А, может, наважденьем это было—
К тебе ли, призраку, стихи слагать?
НО ПО ТЕБЕ Я БУДУ ТОСКОВАТЬ…
ДА! ТАКОВА ЛЮБВИ ВЫСОКОЙ СИЛА.
СТРАСТЬ ЖГЛА, РВАЛА НА ЧАСТИ И СУШИЛА—
ЛЮБОВЬ УЧИЛА ПЛАКАТЬ И МОЛЧАТЬ.
Я знаю, что всему наступит край.
На этом свете—ад, на этом—рай.
И мы с тобою съели горстку соли,
А, значит, благодарны быть должны,
Сейчас, в минуты честной тишины,
И чувству, и тоске, и этой боли…
Алексей К.
Мне есть за что просить прощенья,
Не поднимаючись с колен:
За все запретные влеченья,
За множество былых измен!
Из этого, по большей части,
Я и не ведал, что творил.
Я многим приносил несчастье,
А счастье… видно, не дарил.
Инстинктам низким потакая,
Я часто говорил себе:
Не мы такие, жизнь такая,
Не нам менять в своей судьбе.
Не опуская очи скромно,
А, словно взяв за хвост змею,
Скажу: моя вина—огромна!
Всю, целиком, я признаю.
Займутся мной когда-то черти,
Мне лишь одна дорога—в ад.
Уже давно готовый к смерти,
Я был во многом виноват!
И, голову склонивши, я не
Возьму свои слова назад.
Неверному, как мусульмане,
Мне можешь объявить ДЖИХАД!
(Появляется Людмила Т.).
Людмила Т.
Гуляешь?
Зоруешь?
А мне что за дело
До девок твоих,
До минутных утех!
Такое прекрасное юное тело!
Конечно,
Тебе ль не потрафит успех?
Катись-ка ты, братец,
Куда тебе надо!
Целуйся до одури,
Жми на педаль!
А мне—
Не волнуйся!—
И горечь—отрада,
Когда ты меня, как Иуда, предал.
Разменивай душу, растрачивай, дёргай!
В безводную гавань её заводи.
Когда ж почернеет она, словно дёготь,
Ко мне с этой падалью не подходи!
…Нет, это не пытка.
Паскудней, чем пытка.
Как будто кипящий глотаю мазут.
Как будто игла или медная нитка
Сквозь кожу,
Сквозь душу,
Сквозь сердце ползут.
Но я и слезинки не выроню,
Понял!
Гуляй себе всласть!
Мне-то что за беда?
Я—злая!
Представлю, как будто ты помер…
Тебя уже нет…
Никогда…
Никогда…
И некому мучить меня.
И, здорова,
Спокойней нирваны вкушаю житьё.
И радостный день мой не смят,
Не зарёван,
И в кровь не разорвано сердце моё.
…А, впрочем,..
Быть может,
Я зря закипаю,
Тебя попрекая бездарной гульбой?..
Прости меня, милый!
Ведь я подыхаю
В своей одиночке,
Как космос,--глухой.
Должно быть, растратив последние силы,
Ты где-то горюешь в бессонном пути…
Пойми меня, милый!
Прости меня, милый!
Ты всё понимаешь…
Пойми и прости…
Алексей К.
СКАЖИ МНЕ, КОГО
ДУШОЙ ЛЮБИШЬ ВСЕЮ?
Людмила Т.
КОЖЕВНИКОВА
ЛЮБЛЮ АЛЕКСЕЯ.
(Алексей К. опять в дороге).
Алексей К.
Крестовый перевал, Севанский перевал…
В транзитных перевозках
Как созерцатель их я преодолевал
С шофёром из Свердловска.
Он выражал себя, до максимума газ
Самозабвенно выжав.
И серпантин Кавказ стелил под наш Камаз.
Я радовался, выжив.
И ощущенья все так ясны, так остры.
К чертям в каменоломню
Я, сверзившись с горы, летевши до Куры,
Всю жизнь свою припомню.
И ты, мой друг шофёр, с кем ты бывал и где,
Как полетишь, припомни:
И Катьку в Кзыл-Орде, и ту, в Караганде,
И Леночку в Коломне.
Смеётся мой шофёр:--Что, сдрейфил, пассажир?—
Но я ему, задрыге,
Достал библейских фиг (по-нашему, инжир)
И молча сунул фиги.
Мы встали на бивак, я разложил на гнейс
Запас жратвы и пойла.
-- Шофёр, ты знаешь сам, за что люблю я рейс
И ненавижу стойло.
Как воли в жизни мне частенько самому
Для жизни не хватает.
И «да!» я потому скажу всему-всему,
Что жизнеутверждает!
(Ненадолго, на время ироничного монолога, появляется
Валерий Капленко).
Валерий К.
Евангелист * и божий человек…
Алексий, ты—не одуванчик божий.
( * В то время Алексей К. писал «Евангелье от Люцифера»).
Задумчиво сидишь в прихожей
И грустно думаешь, что счастья—нет.
Ты снял второй ботинок и прошёл
На кухню, чтоб согреть на кухне ужин.
Но горестной задумчивости шок
Не проходил. Ты был в неё погружен.
Ты шёл в тоске. Ты кухню потерял,
Ты свет включить пытался на балконе.
А газ зажечь в прихожей, но никто не
Остановлял тебя, не вразумлял.
Ты, наконец, в метаньях изнемог,
Ты встал на перекрёстке двух дорожек
Ворсистых, синтетических. Но кто же
Тебя на кухню проводить бы мог?!
И над тобой вздыхает птеродактиль
(Мильоны лет уже он не летал),
Прошелестела книжечка по дакти-
лоскопии, как будто кто листал
Её. И некто в сумеречном зале
Сказал: Да, счастья нет. Где Йезус Христ?
Искариот висит, а Иоанн в подвале.
Свободы нет!—И вот, ты—анархист.*--
( * В то время Алексей К. писал драму «Анарх. Бакунин»).
И понял ты тогда, как далеки те
Блаженные, где ужин ждёт, края.
И тихо шепчешь ты в ответ:--Простите,
Здесь, кажется, квартира не моя…--
(Валерий Капленко исчезает. Навсегда).
Алексей К.
Я с Лэсей в Самборе, в именьи князя Мнишка,
Кругом цветут нарциссы и тюльпаны.
Здесь некогда беглец Отрепьев Гришка
Был без ума от гордой польской панны.
Он клялся:--Всё на свете я осилю
И за любовь воздам тебе сторицей!
Марина! Я вернусь царём в Россию
И станешь ты тогда моей царицей!—
Так говорил он, льстя шляхетской спеси…
И сам я без ума был, неустанно
Нашёптывая дивчинке Олэсе:
--Моя кохання, цо ты хце вид пана?!—
(Слова любви, когда бы по-российски
Произнести, то станут в уши грохать).
--Я тэбэ хце! Я бендзе тэбэ кохать
Ден едэн, як сто лят! И к чёрту вшиске!—
Пше прошу я у пани дозволення
Зробыты через пичку пердолення.
(Дать перевод—в цензуре не велят).
--Кохання, бендзе жиче до ста лят!—
Я говорил: что хочешь попроси—и
Я выполню все-все твои желанья!
Лишь, как Марина Мнишек, ты России
Не требуй от меня взамен кохання!
(Чего не наплетём, как приударим…)
Припомнился мне самозванец Гришка,
Что на Москве был в смуту государем,
И коханка его—дочь князя Мнишка.
(Снова появляется Людмила Т.).
Людмила Т.
Не сужу тебя…
Ради бога!
Только сильно щемит в груди…
Знать, такая твоя дорога…
Что ж, притаптывай грязь…
Иди!
Всё ты мечешься—Лили, Ани…
Боже правый!
Да в них ли суть?
Не сужу…
Я сама—на грани…
Надо мной ещё будет суд.
Слишком много в душе изъяна—
Бестолковых капризных чувств.
Я—на грани самообмана…
И от этой цинги—лечусь.
Всё ты мечешься…
Полно, милый!
Что, буксуют твои дела?
Этот путь—ненадёжный, мнимый…
Я сама по нему прошла…
Алексей К.
Наверно, я по жизни—вечный странник.
Кожевников—Кочевников, скорей.
Любовь—не треугольник, многогранник.
Увы, состарюсь я…
Людмила Т.
(раздражённо)
Гиперборей.
«Там, за Рифеями, живут гипербореи,--
Так написал когда-то Геродот.—
И, как орлы, высоко в небе рея,
Так племя это гордое живёт».
«Там, за Рифеями, живут антропофаги,--
Позднее написал Плутарх.—
Лишь жертвы вскрик и чуткой птицы вспарх
Их выдают в крадущемся их шаге».
Так думали Плутарх и Геродот.
А за Рифеями, что значит, за Уралом,
Антропофаги, и числом немалым,
Живут. Гиперборей там—не живёт.
Алексей К.
Одну я знал гиперборейку. Вот.
(Из Красноярска появляется Марина С.).
Марина С.
(девятый сонет из венка сонетов)
И чувству, и тоске, и этой боли
Пора настала… Я её ждала.
Копила силы. Слёзы берегла,
Как будто бы к побегу из неволи
Готовилась… О, воля, злое поле!
Я, глупая, предвидеть не могла,
Что скоро так придёшь… Колокола
Клокочут, неподвижные дотоле…
Хочу быть гордой, каменной, святой.
Судьбу свою—хотя бы под пятой
Держать, не выходя из этой роли.
Но я—рабыня. Гордость—только роль.
А надо мной, а выше, глубже—боль,
Которою мне душу раскололи…
Алексей К.
Был я в жизни неплохим актёром,
Коли до сих пор ещё умел
Вид создать «чего-то», за которым
Ничего, пожалуй, не имел.
Пусть простит хотя бы поэтесса
Юная, как древняя Сафо,
Что, ожёгшись после «интереса»,
Мне сказала:--Ты—не комильфо.—
Ужасаюсь долга крупным числам,
Но, открыв обман, должны простить,
Ведь хотел я жизнь высоким смыслом
Осветить!
Но себя не проведёшь: потери
Разве сам себе когда прощу?
Обольщусь ли, будто в полной мере
Я потери эти возмещу?!
Я набрался ярких да зелёных,
Вида лишь престижного—банкнот,
Золотом любви не подкреплённых,
И от всех скрываю, что—банкрот!
Марина С.
(десятый сонет из венка сонетов)
Уже давно мне душу раскололи…
Как мне хотелось отойти от ран!
Но, видно, путь мне слишком долгий дан,
Пространное ниспослано мне поле:
Скакать—не доскакать… Вернуться, что ли?
Обратный путь заказан мне: туман
Пронизал поры прошлого, и боле,
Рыдая, не вдохнуть его дурман,
Не заглянуть в него, не задохнуться,
Обманом старым вновь не обмануться,
Хотя бы закружилась голова
И сердце застучало в исступленьи,
Провидя в беспокойном отдаленьи
Твои молчанья и твои слова.
Алексей К.
Когда тебя я этой ночью нежил,
Я говорил тебе, в душевной простоте,
Что до тебя как будто бы и не жил…
(Так много слов на свете, да не те).
Нет, жил я. И любил. И не однажды.
И в этой полуночной темноте
Я говорил тебе:--Сегодня наш день!—
(Так много слов на свете, да не те…)
Чего ищу? И что хочу я встретить?
Когда конец настанет слепоте?
И думал я, зачем на белом свете
Так много слов… Так много! Да не те…
Людмила Т.
Проклятье!
Снова—соль на рану…
Я не могу тебя понять!
И говоришь, и смотришь странно…
Молчишь…
Набычился опять…
Ну, что—ещё?
Я вся немею…
Я этих странностей боюсь.
Как гусь, вытягиваю шею,
В твою заглядываю грусть…
Алексей К.
Заветное ложится на листок,
Лишь яркое запомнил наизусть я:
Исторг восторг у Ангары исток
И с грустью на её смотрел я устье.
Из переполненного, по края,
До горизонта!—из огромной чаши
Байкала—вырывается струя!
И этот вид, быть может, величайший!
А после, как впадает в Енисей,
Вёрст десять цвет её не пропадает.
При мощи Енисея всей
Берёт сомненье, кто в кого впадает!
И если скажут, что мой срок истёк,
Что я опасно приближаюсь к устью,
Вернусь туда, где Ангары исток.
И оживу, и распрощаюсь с грустью.
Людмила Т.
Упрямый!
Ветреный…
Прекрасный.
Бешусь, как тысяча чертей!
Мне многое ещё не ясно
В душе мятущейся твоей.
Что ищешь?
Снег в июльском поле?
Жар-птицу?
Синего коня?
Мой милый!
Ты ещё не понял?..
Ведь ты уже… нашёл…
Меня…
Да, да!
Неужто не узнаешь?
Темно набычился…
Молчишь…
Опять куда-то ускользаешь.
Опять вдогонку ветру мчишь.
А у меня озноб по коже…
Дрожу…
Уйми меня, согрей!
Ты замечал, как мы похожи
В прямой различности своей?
В тебе, как в зеркале, я вижу
Прямую, странную—себя…
Я тоже злюсь и ненавижу,
И тоже—мучаюсь, любя.
О, господи!
Как бестолково!..
Теряюсь…
Путаюсь…
Прости!
Всего-то три коротких слова,
Но их нельзя произнести…
Нельзя!
Иссохшими губами
Твержу пустые имена…
Нельзя…
Как будто между нами
Глухая жёсткая стена.
Алексей К.
Перестань себя мучить сомненьем
И придумывать лестную сказку:
Подменила любовь—вожделеньем
И прелюбодеянием—ласку.
Твоих губ намалёваны маки.
Крикну я, шалопутной, вдогонку:
--Если б ты превратилась в собаку,
То, конечно же, только в болонку!
Людмила Т.
Что ищешь?!
Снег в июльском поле?!
Жар-птицу?!
Синего коня?!
Мой милый!!!
Ты ещё не понял?!
Ведь ты уже!.. нашёл!..
Меня!!!
Алексей К.
Затянусь-ка горькой «Примой»,
Что-то вдруг на склоне дня
Имя звонкое любимой
Растревожило меня.
Словно я в угаре пьяном
Наклонился до земли.
В моей жизни ураганом
Пронеслась ты, Натали.
Прежде мне казалось странным…
Есть традиция одна,
Что даются ураганам
Только женщин имена.
Ураганы «Бэлла», «Жанна»
Пронеслись в чужой дали.
Я ж застигнут был нежданно
Ураганом «Натали».
И давно уж буря смолкла,
Прах успел давно осесть.
Вроде был-то с ней недолго,
А потерь моих не счесть.
Птица в рощице кричала—
Суматошный серый дрозд.
Словно что-то предвещало
Положенье в небе звёзд.
Затянусь-ка горькой «Примой»,
Что-то вдруг на склоне дня
Имя звонкое любимой
Растревожило меня…
Марина С.
Не осенит тебя моя судьба.
И не напишешь ты ко мне ни строчки.
Твоя любовь младенчески слепа,
Лишившаяся тонкой оболочки.
И говорит она при свете дня,
От ужаса глаза закрыв руками,
Что в самую любимую, в меня,
Когда-нибудь ты первым бросишь камень.
Алексей К.
Слушайте, расскажу вам, как птица
Пела лишь для меня… но давно.
Вам услышать её—не случится
И увидеть её—не дано!
Я ударил по птице на шорох
И вторично ударил—на взлёт,
А потом (но упрёк в ваших взорах)
Я смотрел, как та птица—умрёт.
А ведь голос подобен был флейте!—
Так звучал он тогда, ввечеру.
Ну, так что ж вы стоите?—Убейте!
Так же молча, как птица, умру.
И ударьте—сначала на шорох
И вторично ударьте—на взлёт.
Лишь тогда, на небесных хорах,
Птица эта вновь мне пропоёт…
Марина С.
(одиннадцатый сонет из венка сонетов)
Твои молчанья и твои слова…
Вот колдовство, задуманное славно,
Тебе всегда служившее исправно,
Пьянящее, как добрая молва,
Как слава, как ведуньина трава…
О, всё твоё пронзительно отравно:
Я до сих пор лечу легко и плавно
Над красной мглой кладбищенского рва.
Я—сумасшедшая. Прости! Прости!!
Звезда, что сбилась с вечного пути,
Я не могу… Мне больно расставаться!
Ах, вспыхнуть бы ещё хотя бы раз
Всей страстью тела, голоса и глаз—
Дай силы мне—тебе в лицо смеяться!
Алексей К.
Сидел у минарета прокажённый.
Наивный кто-то подошёл в участье
И отшатнулся, криком обожжённый:
--Уйди! Я принесу тебе несчастье!—
Доверчивостью девы поражённый,
Я крепко руку сжал её в запястье—
И оттолкнул, и, словно прокажённый:
--Уйди! Я принесу тебе несчастье,--
Сказал…
Марина С.
Все—куклы здесь… И Арлекин,
И даже он, что, как живой, на сцене
Скакал… Здесь только смех… О, смех один
Не обесценен!
Чем хуже мир от скомканной записки?!.
И даже то, мой нежный друг, старо,
Что за кулисами, без всякой мистики,
Заштопанное платьице статистки
Кинжалом настоящим рвёт Пьеро…
Я тоже только кукла—у меня
Всего и жизни—до начала дня.
(Ненадолго появляется Владимир Денисов из города Уфы).
Владимир Денисов
А груди плыли вдаль куда-то,
Освободясь из-под оков,
Как облака из белой ваты
С косыми каплями сосков.
Седьмое небо было близко
С седьмою женщиной вдвоём…
Алексей К.
Но я подумал:--То—статистка
В любовном списке послужном.
(Владимир Денисов уходит. Навсегда.)
Марина С.
(двенадцатый сонет из венка сонетов)
Дай силы мне—тебе в лицо смеяться!
Ты сам придумал странную игру.
Но я тебя с собою заберу
И не посмеешь ты сопротивляться—
Всего тебя… С моей тоской метаться
Меж небом и землёю… На яру
Дождём в листве холодной трепыхаться…
Ты будешь мной… Когда же я умру,
Ты будешь жить в одной моей строке,
В последней, что, вися на волоске,
Для мира будет вещей оставаться…
Ты будешь жить, пока я буду петь,
Кричать от боли, хохотать, скорбеть,
Плясать и с кем-то юным целоваться!
Алексей К.
Какая больная картина:
Летящая паутина
Холодного цвета луны.
И на излёте лета
Вернулась ко мне ты,
Одета
В шёлк цвета
Морской волны.
Сказала:--Делить не с тобой
Сморённого моря прибой
И скушно, и одиноко.—
Целуя тебя в эту ночь,
Не мог скрытый смысл превозмочь
Тех слов, чьё значенье жестоко.
А утром, холодным и ранним,
В глазах твоих, леденя,
Полёт паутин филигранью
Завесил тебя от меня.
Людмила Т.
Что сделалось со мной?
Я… не могу!
Вся жизнь летит куда-то косо, круто…
Как будто к чёрной заводи бегу…
Срываюсь в прорву космоса как будто…
Ты звал меня…
Ты звал…
А я—не шла…
Я над тобой возвыситься хотела.
Но так внезапно сблизились тела,
Что вся земля зажглась!
Похорошела!..
Но свет и тьма,
Химеры и цветы—
Смешалось всё, сплелось…
Тревожно,
Властно!
И вздрогнул ты, и растерялся ты…
Ещё угрюмый,
Но уже—прекрасный…
Алексей К.
Надпись есть в мавзолее Эмира,
Сверху, где в усыпальницу вход:
«Счастлив тот, кто уходит от мира
Прежде, чем от него он уйдёт».
И продолжу я мысль эту дальше:
Счастлив в жизни мужчина лишь тот,
Кто уходит от женщины раньше,
Чем она от мужчины уйдёт.
Людмила Т.
Предчувствие замучило меня…
Смотрю вперёд—пустая пропасть мнится…
Как мне бежать из твоего огня?
В какой скафандр до времени укрыться?
Тут пахнет свадьбой…
Каторжной судьбой…
Тогда—пусти!
Мне радостно…
Мне—больно!
…Я—знаю жизнь.
И, справившись с собой,
Я говорю:
Пусти меня!
Довольно…
Алексей К.
(в сторону)
О, да! Чтоб родила та Людка
(Не от меня) от вы****ка ублюдка.
Людмила Т.
Ты дал мне испытать досель
Лишь призрак счастья!
(в отчаянии)
А теперь—смятенье!
Алексей К.
Всегда за взлётом следует паденье.
Людмила Т.
Стремительное, вниз!..
Алексей К.
… И на панель!
(Людмила Т. отходит в слезах. Но ещё не навсегда).
В моей подружке Кате, акушерке,
Сбылась—не как хотел—моя мечта:
Через неё прошли все мокрошшелки,
Что населяют здешние места.
Мне весело. И я смеюсь, как мальчик,
Когда, средь прочих множества утех,
Целуя каждый тонкий длинный пальчик—
Я вздрогнул!—я в уста целую всех!
Джордж Байрон что-то, вроде ностальгии,
Испытывал… Наивная мечта
Его: «Поцеловать в одни уста
Весь женский род!»--(В одни!—А не в другие!)
И возникает чёткость, стройность, ясность
В концепции несбыточных идей.
И чувствую невольно сопричастность
К рожденью всех в окрестностях детей.
Любовь и страсть, они имеют свойство
Расти, расти!—И исчезать во мгле…
И в этот миг я ощутил отцовство
Ко всем живущим людям на земле!
(Ненадолго из города Красноярска появляется Сергей Мамзин).
Серёжа Мамзин, я бы мог по детке
Дать каждой женщине со всех краёв земли!
И пусть бы акушерки разнесли
Им всем по живчику в пипетке,
И чтобы эти живчики ввели
На радость каждой яйцеклетке!
Но здесь проблема, в сущности, за малым!
Сергей Мамзин
Нет, акушеркам поручать—не то…
Любой из нас таким потенциалом
Располагает…
Алексей К.
Ну… Ты—конь в пальто.
Сергей Мамзин
Не первый ты и не последний
С душой сражаешься своей,
Но я, конечно, не посредник,
Чтоб угодить тебе и ей.
Ты схож с наивным капитаном,
Но острова твоей любви
Давным-давно обетованны
И все изъезжены людьми.
И всё, что ты считаешь новым
В любви—давно уж не секрет.
Как этот хлеб и это слово,
Как эти «да» и эти «нет».
Любовь—доступное наследье.
Пришла—прими. Ушла—ну что ж…
Не первый ты и не последний
И эту боль переживёшь.
Алексей К.
Во всех медицинских центрах,
Должно быть, и центрах Нью-Йорка,
Всего-то в каких-то ста метрах
Роддом и здание морга.
Выносит мамаша в конверте
С повязанной ленточкой крошку.
А от рожденья до смерти
Всего-то сто метров… немножко.
И от роддома до морга
Направлен движения вектор.
От скорби и до восторга
Здесь всех настроений спектр.
Имейте к жизни стремленье,
Имейте для жизни отвагу
И в этом вот направленьи
В год делайте только по шагу!
Сергей Мамзин
Снесут в деревянном конверте
И нас, неудавшихся мэтров.
Алексей К.
А от рожденья до смерти
Всего-то каких-то сто метров…
(Сергей Мамзин исчезает. Навсегда.)
Марина С.
(тринадцатый сонет из венка сонетов)
Плясать и с кем-то юным целоваться—
Вот для меня классический удел…
Пусть под ноги мне ляжет белый мел,
А в небе будут стяги развеваться!
Как тяжело с судьбою препираться.
Здесь преуспеет тот, кто бодр и смел.
А ты, Поэт мой, тоже преуспел?
Иль предпочёл бы нищим оставаться—
Шутить, любимых и друзей бросая,
Себя и ближних вежливо терзая—
О, светлый мой, лихая голова!
Благословляю каждый жест и слово,
Твой свежий смех благословить готова,
Когда сама от горя чуть жива.
Алексей К.
Да, надо было нам с тобой, как птичкам,
Яички отложить в гнездо
И их высиживать…
(пауза, восклицает)
Но!.. что-то было до!
Что не вернёт к отложенным яичкам,
Протухшим… В разорённое гнездо!
Марина С.
(четырнадцатый сонет из венка сонетов)
Когда сама от горя чуть жива,
К тебе тянусь дрожащею строкою,
Как бедная, слепая за рукою
Поводыря, отстав едва-едва…
Как было непонятно всё сперва—
Так ясно нынче… Этой дорогою
Безумной ночью стала я другою,
Постигнув боль и ужас рождества…
Алексей К.
«Постигнув боль и ужас рождества?!»--
Сказала ты.
(кричит)
А сделала—аборт ты!
Марина С.
В комедиях в лицо бросают торты—
И всем смешно.
Алексей К.
Да?! Так давай—раз-два!
Марина С.
Любили мы, а это значит—жили!
Алексей К.
Их, любящих, бросая, дорогих.
Марина С.
Все люди, видно, в юности грешили.
Теперь настала очередь других.
(Продолжение четырнадцатого сонета из венка сонетов).
Ты мог бы стать моим Пигмалионом,
Художником, весёлым и влюблённым,
Ты, человек, мог богоравным стать!..
Но ты—земное подлинное чадо,
И (боже мой!) тебе так мало надо!
К тебе ль сонеты тёмные слагать?!
Алексей К.
Тому, что было между нами, где я
Пример могу найти во тьме времён?
Марина С.
И всё-таки ты—мой Пигмалион,
А я, что создал он, я—Галатея.
Алексей К.
Признать подобное уже есть подвиг.
Марина С.
То—вывод мой: не нескольких секунд—
Всей жизни!
Алексей К.
А ещё была ты—Сольвейг.
А я—повинный перед ней—Пер-Гюнт.
(пауза)
Я помню, в детстве часто мы играли
Вблизи роддома… Рот теперь скриви
От омерзенья: в бочке, что в сарае,
Зародыши там плавали в крови.
Нас несколько, мальчишек и девчонок,
Примчались мы туда на всех парах.
И до краёв наполненный бочонок
Внушал нам ужас, помнится, и страх.
Воспоминаний давних вереница…
Марина С.
И Апокалипсис твердит о них:
«Из чаши вавилонская блудница
Пьёт нечистоты мерзостей своих».
Не обессудь, любезный Алексис,
Что страсть я исцеляю, как простуду:
Покуда путь под ливнем не раскис,
На собственном хребте тащить я буду
Свою судьбу… И не она меня,
А я её подталкиваю к свету,
И, может быть, мы с ней дождёмся дня,
Когда не грех отпраздновать победу.
Любовь святая! Ты же не черна,
Ты не красна, как мак или гвоздика,--
Тебе даны вершин голубизна
И яркость благородного «индиго»!
Алексей К.
Люблю тот город, где меня любили!
Там девушки, дурачась и маня,
Пронзали ослепительно меня,
Как дальним светом фар—автомобили!
Но никогда—ни в ранний час, ни в поздний—
Не попаду теперь уж я
Туда, где ты на площади Предмостной
Жила Любовь заветная моя.
Марина С.
(удивлённо расширив глаза)
Но я жила на улице Транзитной!
Алексей К.
Да-да, где ты жила, теперь уж я
Не попаду и с карточкой визитной,
Увы, Любовь транзитная моя.
(Из Москвы появляется Людмила Т.)
Людмила Т.
Неласковый, строптивый, беспокойный,
Когда хмелеешь—чуточку чудной.
Лишь на минуту—радостно-покорный
И на неделю пасмурно-чужой.
Алексей К.
Любовь изменчива,
От женского коварства
Другая женщина—
Надёжное лекарство.
Людмила Т.
Зачем ты мне?!
Я вовсе не просила!
Есть поважнее мысли и дела!
Какая-то неистовая сила
Меня скрутила, скомкала, зажгла!
Алексей К.
(перебивая)
Я женщин знал немало
И выпью, как мудрец,
За женское начало!
И за мужской…
(делает паузу)
Людмила Т.
Наглец!
День стал тягуч,
Прямые тени—резки…
Слова смешались—лишние совсем…
Зачем ты мне,
Такой беспутный, дерзкий,
Такой красивый…
Господи, зачем?!
Алексей К.
(перебивая)
Какая восхитительная вирша!
Какой бесчувственный я… пень.
Ты расшаперься-ка поширша…
Людмила Т.
А ты, в последний раз…
Алексей К.
…заферлупень?!
Людмила Т.
(плача)
Я, кажется, была куда умнее,
Когда с опаской верила мечтам.
Теперь ни ждать, ни думать не умею,
Теперь могу взорваться—как метан!
Алексей К.
Клянусь, нет дел до вздора нам,
Болтаться мне на рее!
Но женщина, коль с гонором,
Милей, чем с гонореей!
Людмила Т.
(продолжая плакать)
Смеются все—я плачу, как больная…
Все умолкают—вздумаю кричать…
Что говорить,
История—банальна…
Что горевать?
Пора её кончать.
Алексей К.
Как мелодраматично! Страсти вопли
Доставят наслажденье дуракам,
Что, сопереживая, эти сопли
Манжетами размажут по щекам!
Людмила Т.
Пора трезветь,
Вконец меня покуда
Не извело сердечное нытьё.
Смешная сказка…
Глупая причуда…
Но как глупеют люди от неё!
Алексей К.
С годами мы становимся мудрей.
Людмила Т.
Позволь тебя спросить: И что же?
Алексей К.
Всё же,
Вино мы любим то, что постарей,
А женщин тех, что помоложе.
Людмила Т.
Как бестолково мечутся и слепнут
Все люди!
И сбиваются с пути,
И второпях небесный образ лепят,
Забыв себя в иллюзиях пустых.
Алексей К.
И если водку пить, то пить—на выдох,
А если пулю встретить—то на вдох.
А жить в то время—так с Лоллобриджидой,
А если позже чуть—с Бриджит Бардо!
Людмила Т.
Но в свой черёд
С души спадают шоры,
Уходит романтический настрой…
Тот золотой
Монеткой стал дешёвой,
Копейкою железной и простой.
Алексей К.
Я не сумею отыскать причину,
Чтоб около тебя остаться вновь.
Живой, я перепрыгну мертвечину,
Которая звалась «твоя любовь»!
Всё кончено! Прощай. Да разве сможет
Восстановить корабль прогнивший верфь?!—
Людмила Т.
Не сможет…
Алексей К.
Так пускай в труху изгложет
Прогнившие обломки эти червь!
Людмила Т.
Ты нежность проявляешь, словно подвиг.
Любви в тебе, пожалуй, ни на фунт.
Эгоистичный, в сущности, Пер-Гюнт.
Алексей К.
Но ты—не Сольвейг, Люда. Ты—не Сольвейг!
Людмила Т.
Чего не ляпнешь дерзко!
Алексей К.
Лишь не мямлет
Язык мой! Так, а ну-ка, нашатырь
Достань, чтоб не упала: Я—принц Гамлет!
Офелия, ступай-ка в монастырь!
Я в детстве как-то съел кусочек мыла,
Плевался долго—пена заебла!
Тургеневская девушка Людмила
Бальзаковского возраста была!
Людмила Т.
Ты, пробудясь однажды на рассвете,
Когда ещё за окнами черно,
Поймёшь, что ты вернулся… из разведки,
Но для своих не сделал ничего.
Что проигрался пошло и бездарно…
И что нелеп ты, беден и смешон,
Как скоморох на площади базарной,
Как для воды матерчатый мешок!
Алексей К.
Я трахал вас! И трахалка, быть может,
В душе моей зачахла не совсем!
Но пусть она вас больше не тревожит!
Я не хочу затрахивать ничем!
Я трахал вас! Безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим.
Я трахал вас так искренно, так нежно,
Как дай вам быть затраханной другим!
Устал я что-то. Хоть разбейся в доску.
Я не настолько крепок, как доска.
Сходить, быть может, в оперу на «Тоску»?--
Тоска…
Людмила Т.
…И, улыбнувшись всё ещё по-детски,
Черчу спокойно взрослою рукой:
Зачем ты мне,
Такой беспутный, дерзкий?..
Живи себе,
Неласковый такой.
(Людмила Т. уходит. Навсегда.).
(Ненадолго появляется Виктор Мясников из города Москвы).
Алексей К.
Что скажешь доброго своим друзьям?
Виктор Мясников
Хоть знаешь, что такое ямб и дактиль,
Но даже у тебя, и то—изъян:
И ты произошёл от обезьян,
А предком быть бы должен—птеродактиль!
И ты, приятель мой,--ошибка пращура!
Хоть выпили с тобою водки жбан.
Алексей К.
А ты произошёл от звероящера
И шкура, хоть сейчас, на барабан!
Виктор Мясников
Ты—человек с презрительной усмешкой,
Она всегда на сомкнутых губах.
Алексей К.
Однажды, в детстве, в драке чуть замешкав,
Свинчаткой в кулаке—ба-бах!—
Порвали рот. Что ж, зашивать придётся,
Вдевает дратву врач в ушко.
А человек всегда теперь смеётся,
Как это описал Виктор Гюго.
Виктор Мясников
Так, значит, та усмешка… лягушонка,
Усмешка по причине рваных губ?!
Алексей К.
Эй, что есть Человек?
Виктор Мясников
Он есть душонка,
Лишь заключённая на время в труп!
Алексей К.
И перед королём, и перед пешкой
Всегда открыт, с душою назапах,
Я, человек с презрительной усмешкой
На порванных свинчаткою губах!
(Виктор Мясников уходит в сторону. К нему
подходит Николай Коляда).
Николай Коляда
Издам его я пьесу, если вынет
Все рифмы. А рифмованную—нет.
Алексей К.
Минет вас, голубых, не минет,
Не минет вас и в старости минет.
Есть некое подобие единства
И в пьесах, и того, что в голове,
А в них-то сексуальные меньшинства
Представлены Коляном в большинстве.
Глянь на себя—да хоть бы и в трюмо--
И в рожу плюнь, ведь видят и другие:
Какое-то из задницы дерьмо
Твой вклад в развитие драматургии.
(В. Мясников и Н. Коляда исчезают. Навсегда).
Марина С.
Поэт мой! Я не женщина—я ворон,
Из тех, что снятся пьяницам в кошмарах.
Была я пеплом на чумных пожарах,
Была безумием, была позором.
Поэт мой! Я не женщина. Из стали
Мои, уже негнущиеся руки.
Я заплатила за чужие муки
Смертельною ценой моей печали…
Поэт мой! Я не женщина—всё это
Тебе приснилось… Сгусток душной смоли,
Я чёрный ворон на горючем поле:
Мне ничего не надо от поэта…
Алексей К.
Я видел однажды великую драму:
Две речки текли мимо сосен и кедров,
А после впадали в широкую Каму
На удаленьи в сто метров.
Две маленьких речки красивой земли,
С водоразделом справиться силясь,
На всём протяжении рядом текли,
Но так и не слились.
Марина С.
Но слились ведь в Каме!
Алексей К.
Конечно, во мгле
Глубин океанских—всем встретиться рекам.
Да рек-то не будет уже! Так, в земле
Я встречусь с любым человеком.
Марина С.
Что угодно можно сочинить!
Слову правды кто отыщет меру?
Держит света тоненькая нить
Сердце, обречённое на веру…
Что же, дорогой мой человек,
Делать мне с его внезапной дрожью?
Неужели оборвёшь мой век
Маленькой, ненужной, страшной ложью?!
Алексей К.
Я однажды тебе как-то в споре,
Помнишь, клялся, что ночь, не целуя,
Буду рядышком…
Марина С.
(улыбнувшись, подхватывает игру)
А в уговоре
На коня ты поставил и сбрую.
Я тогда золотое колечко
Назвала в этом споре закладом.
Друг от друга легли недалечко
И лежали потом долго рядом.
Ухал филин и облако низко
Проплывало той ночью осенней.
Алексей К.
И услышал я…
Марина С.
(подыгрывая)
Эй, повернись-ка,
Что лежишь, как собака на сене?!
Алексей К.
Шёпот в воздухе, травном настое…
Марина С.
(продолжая подыгрывать)
Что же ты не целуешь меня?!
Или, может, жалеешь коня?—
Мне ж колечко не жаль золотое!
Алексей К.
Так скажи мне, кого
Ты душой любишь всею?
Марина С.
Я Кожевникова
Люблю…
Алексей К.
Алексея?
Марина С.
(пятнадцатый, Магистральный, сонет из венка сонетов)
К тебе ль сонеты тёмные слагать?
Твоим ли именем мне заклинать природу?!
О, научи меня, простушку, лгать
Молве и скорбной гордости в угоду!
Не дай на солнечном ветру рыдать,
Не дай глядеть на колдовскую воду,
Брести через поток, не зная броду,
Когда настанет время увядать.
И чувству, и тоске, и этой боли,
Которою мне душу раскололи.
Твои молчанья и твои слова…
Дай силы мне—тебе в лицо смеяться,
Плясать и с кем-то юным целоваться,
Когда сама от горя чуть жива.
Алексей К.
Изображенье Красноярской ГЭС
На новой десятирублёвке:
Залив на заднем плане, хвойный лес
И я здесь где-то, молодой и ловкий.
С возлюбленной мы разожгли костёр
И у костра здесь согрешили вскоре.
Не меньше утекло воды с тех пор,
Чем было в Красноярском море.
На берегу грешили, а потом,
Как все из нас, я поступил по-свински.
На долларах увидя Белый Дом,
Билл Клинтон вспомнит Монику Левински.
С купюр десяток это не сотру,
Пейзаж моей любви—купюр десятки!
И я всегда их с нежностью беру,
И дрожь в руках, и трепет, как от взятки.
Жила Любовь заветная моя
Там, у моста, на площади Предмостной,
С обратной стороны купюры… Я
Не буду там—ни в ранний час, ни в поздний…
Марина С.
(недоумённо)
Но я жила на улице Транзитной!
Алексей К.
Туда, где ты жила, теперь уж я
Не попаду и с карточкой визитной
Любовь, увы, транзитная моя…
Прости…
Марина С.
Я только кукла—у меня
Всего и жизни—до начала дня.
(Марина С. уходит в слезах. Навсегда.)
Алексей К.
Мне в окно постучалась птица
И уселась напротив, на жердь.
Может, это ко мне стучится
Чья-то смерть?
Впрочем, птица эта—сорока.
Что же может она принесть?
Может, кто-то мне издалёка
Подаёт тревожную весть?
Что же, что же сказать она тщится?
В смысл какой вещий знак сей облечь?
Если птица в окошко стучится,
Может, хочет предостеречь?
Часто-часто искал, хоть немножко,
Я по птицам счастливых примет.
Только если стучится в окошко,
То хорошего в этом—нет…
(Ненадолго из города Арамиля появляется Александр Чуманов).
Александр Чуманов
По существу, вокруг тебя—пустыня.
Живая да и мёртвая вода
Иссякли. Только в небе тёмно-синем
Сияет равнодушная звезда.
Да ветер. Да бессмысленная почва.
Да ветром уносимые слова.
Здесь никакая не привьётся почка.
И никакая не взойдёт трава.
Алексей К.
Как странно, что тебя не знает мир.
Ведь имя так давно твоё знакомо!
Тебя упоминал ещё Шекспир:
«Чуманова С.! На оба ваши дома!»
Написана Шекспиром строчка эта
В трагедии «Ромео и Джульетта».
Александр Чуманов
По существу, вокруг тебя—пустыня!..
Да и внутри тебя, по существу…
Тебя сгубила, в сущности, гордыня!
Алексей К.
Сам удивлён, что до сих пор живу.
(Александр Чуманов уходит. Навсегда.).
(Алексей К. окончательно остаётся один).
Марина отравилась беладонной,
Она Прекрасной Дамой—belle donna—
Была в Любви Прекрасной—belle amore.
Утешусь папиросой «Беламора».
А Люда (любопытно дуракам?)
Она пошла в столице по рукам.
А две мои жены,
Которым я был мужем,
Они-то мне нужны,
Да я-то им…
(пауза)
Где ж ужин?!
Смычок натёрли мылом--
И дали скрипачу.
И зрелище унылым
Предстало.—Не хочу!
Я, мысленным окидывая взором
Всё прежнее, где,--спрашиваю,--где
Всё то, что было?!
(пауза)
Где?!—В Караганде!—
Цинично отвечает чёрный ворон.
Нет ничего. И всё вокруг—другое.
Пожалуй, съезжу я в Караганду,
Но вряд ли даже там теперь найду
Всё то, что было прежде, дорогое…
Давно, когда я только начинал,
И жёны были юны, и любовницы!
Теперь же, как приблизился финал,
Подобны все засохшей той смоковнице,
Которую Иисус проклинал.
Так где оно,--мне что-то не видать!—
Всё то, что у меня когда-то было?!
Голос Марины С.
Когда настанет время увядать,
Мой милый, вспомни: я тебя любила!..
Алексей К.
На ум пришла давно одна гипербола—
Во Львовской области, в местечке Шкло:
Коль счастья не было—печалимся, что не было,
Коль счастье было—плачем, что прошло.
(Алексей К. плачет и засыпает, и видит сны).
Я крепко спал. Я счастлив был во сне!
Мне снилось, что я был с любимой вместе!
Не помня, что четыре года мне
Она совсем не подавала вести.
Десятилетней давности она
Предстала мне! Такою каждый день я
Встречал её тогда в те времена!..
И тягостно мне было пробужденье.
Я встал с постели. Вышел. Темь—ни зги.
И так вдруг захотелось втихомолку
От… душу раздирающей тоски
Завыть бессильно, уподобясь волку.
А предо мною, тишиной звеня,
Зияла ночь, как вход в каменоломню.
Любимая! Ты помнишь ли меня?!—
Люблю тебя! Люблю тебя и помню!
Мой путь был труден, длинен и тяжёл,
Не достаёт классической развязки:
Как колобок—не в датской—детской сказке,
От бабушки, от дедушки ушёл,
От волка, от медведя и от зайца…
Жаль, обмануть не удалось лисы.
Остались только драные усы…
Но где же, в чьём гнезде отложил яйца?!
Уже тех гнёзд в стране Советов,--их
Мне не сыскать!—Нет той страны! Свердловска я
Не отыщу… Марина Саввиных—
Марина С. Людмила Т.—Т…ровская.
Ещё найду совсем немного строк
О них—из них о каждом человеке—
Взглянув в литературный каталог
Какой-нибудь большой библиотеки.
То—две из лучших в прошлом поэтесс
В года восьмидесятые… А так-то
В одной моей из стародавних пьес
Каких-нибудь два… акта.
И там же, хоть весь каталог просей,
Но не сыскать в собрании поетов,
Кто Алексей К.?—Жил тот Алексей
В несуществующей стране Советов
В «коммунистические» времена
В несуществующем Свердловске…
Исчезло всё, как на море волна,
И на волне той—солнечные блёстки.
Ни памятников мне, ни монументов.
Всю жизнь работал на кого-то, внайм.
Хотя…мой профиль на монетке в десять центов
Американской, что зовётся «дайм».
Когда окидываю долгим взглядом
Мой путь, всё вспоминая чередом,
Как жаль, я никого не вижу рядом
Ни в этом веке нынешнем, ни в том.
Занавес.