не поспеваешь за фразами, что вылетают с ножом, разрезая память,
разрезая и плача, летя в утиль, туда, где выход завален душами,
души все так же чисты, но их, не веря своим рукам, кидают в пламя,
туда же кидают и фразы.
но фразы остались длинными шрамами
на сердце и на лице? нет. на пальце, кажется, указательном,
раны быстро зажили и, впрочем, не сильно тебе мешали, не сильно отдавая боль,
а потом ты смотришь на руку, указывая на молнию под дождём,
а капли смеются, гладя прохладным объятием крестик,
он отзовётся бедой,
он отзовётся страстью к исчезнувшим душам в огне, в этих мусорках жизни,
он отзовётся воспоминаниями о былом и немного твоём, бесконечном,
живом,
он отзовётся однажды ночью, когда ты сходишь на кухню. немного лишним
будет сказать, что ты искал то самое небо, которое больше не отвечало тебе в лицо,
а если и отвечало, то через сны, через волшебный портал, через кита или море,
через камни, что впиваются в ногу своей остротой; через боль, конечно, через крест.
ты раньше думал, что небо тебя простило, говоря открыто, но оно говорило горю,
а ты оказался рядом. не слушай их разговоры, не слушай, скажи себе "уходи!"
"нет".
нет. я не буду слушать про глупость несмелых фраз, про несмелых людей и несмелую девушку,
раз фразы умерли, значит, умерла и любовь, ведь так? из-за неё небо не хочет принимать цветы
или утреннее "привет", "как вели себя звёзды?", "как луна шутила?". я небо больше, пожалуй, поберегу,
оно не оставит шрамов на пальце, на лице, на сердце.
я скучаю,
милая леди,
но в тебе катастрофически много угнетающей пустоты,