И ДРУГОЙ ДОМАШНЕЙ ЖИВНОСТИ ...
Каждое, уважающее себя повествование, безусловно, должно чем-то начинаться... Попробуйте-ка обойти эту аксиому. Представьте себе, что Тургенев не начал бы своё «Муму» словами – «В одной из отдалённых улиц Москвы, в сером доме с белыми колоннами, антресолью и покривившимся балконом…» – мы так и не узнали бы, кто такой Герасим и как у него отняли любимую женщину и собаку. А вот Толстой … который Алексей … начал другими словами, почему и получилось не «Муму» ... но не закончил свой произведение, это я о романе «Пётр Первый». И ничего – люди-то, тем не менее, познали и дела, и характер великого императора. Значит?... Значит важнее не закончить, а начать, видимо концовка – дело десятое. Кстати, если автору будет трудно, или он заленится, то можно и бросить писанину на полпути, как Алексей Толстой со своим «Петром …» – у Льва … этого не получалось. Лишь бы, наравне с состоявшимся началом, эти полпути были интересны для читателя. Думается что эти два условия – начало … и интерес … и явят собой критическую массу, состыковавшись, которые родят удобоваримое чтиво. А кому не нравится, тот пусть и не читает – меня не убудет.
Ну вот, начало состряпано, а вкусно было или нет, читатель ответит себе сам после последней точки … если доберётся до неё … он, может быть, взявши в рот, выплюнет … – ну я искренне … – чем богаты, тем Вас и одариваем.
1 ДАМА, ДАЖЕ С ИЗЪЯНОМ, ВСЕГДА - ДАМА ...
Спорная пословица «Курица – не птица, баба – не человек» – всегда выводила из спокойного равновесия мышление курицы, а они (куры) все без исключения, были высокого мнения о своих умственных способностях. Не верите? Да Вы гляньте попристальнее на застывшую посреди двора какую-нибудь хохлатку … Заметили? ... Заметили какая внутренняя целеустремлённость, какая сила мыслительных процессов пульсирует под маскировкой застывшего, внешне ничего не выражающего, можно смело сказать глупого взгляда? Франц Кафка меня бы понял и с удовольствием нырнул бы в этот внутренний куриный мир, да так глубоко, что нам, простым смертным, за ним не угнаться, а значит и не понять. Ну, Кафка – это высший пилотаж … это Федор Достоевский в докторском халате патологоанатома зверских душ.
А нам бы удержаться на уровне Курочки-Рябы… мы же из тех, которые, заимев гвоздик в заскорузлых пальцах, норовят на заборе показать свою грамотность, корябая слово «мир» с тремя ошибками. Но если уж какой эстет и клюнет на белую кипельность листов этого чтива –я не виноват, он сам врюхался в это безобразие – у нас все мерзости имеют приличный вид, только истина всегда в таком затрапезном виде, что её компания бомжей не пустит за свой банановый ящик с пузырём и килькой. И если вы со мною не согласны, да и предмет наблюдения для Вас так и остаётся неумным, то дальше нам с
Вами неча чаи гонять, а Вам у нас нечего читать. Но если Вами, у предложенной курицы, всё-таки замечено нечто эдакое, пусть неосознанное, но заставившее Вашу мысль запнуться и задуматься, автор рад этому и продолжает дальше …
… С первой половиной пословицы - что курица - не птица, куры были обречённо, но полностью, согласны. И то дело. Что это за птица такая, если землю видит только с высоты плетня, да ещё когда рядом будет навозная куча, с которой легко перелететь (по куриному это называется перелететь – ну мы-то с Вами знаем, что перепрыгнуть ... хоть здесь не лишайте кур птичьей атрибутики) да – перелететь на жердину забора.
А со второй половиной … куры категорически не согласны. Как это не человек, если она (да хозяйка же Степанида), два раза в день им корм задаёт, а они, в благодарность за это, склёвывают с её сапог жучков и муравьёв, когда она отдыхает на крыльце. А вот с хозяином Иваном – тут дело сложнее, раз он – не баба, значит человек? Нет, давайте разберёмся!!! Человек ли он? Вот от него-то куры и не видят никакой человечьей пользы – одни неудобства. То плетень наставит, что не запрыгнешь, то дырки в заборе заделает – в соседский огород не попадёшь, а то и с топором иногда зайдёт на птичий двор. После его топорного визита куры долго вздыхают по кавалерийским качествам одного навсегда пропавшего петушка. А топорным же вечером Иван выходит на крыльцо. И, в плотоядной нагруженности, оглаживая усы и изредка сытно отрыгивая, бормочет тяжёлым языком, указывая на одного из куриных ухажёров – «Ты, гусар, будешь следующим». На хозяйскую выходку с тыканьем, гусар, демонстрируя лёгкое презренье ко всему, что воодружено на две конечности, кроме кур, разумеется, а ещё и потому, что Иван уже без топора и нетвёрдо стоит на своих ногах, начинает суетливо разгребать навоз, отчаянно сзывая своих дам на жирного червяка.
Приблизительно так частенько рассуждала в свободное время Хромоножка, отличная от других кур тем, что была калекой – без правой ножки, откушенной в прошлогоднем цыплячьем детстве хозяйским котом Тишкой, тогда ещё котёнком, но уже подававшим большие надежды на матёрое бандитство в зрелом возрасте. Это, кстати, впоследствии, блестяще и оправдалось.
Вместо неё, правой ножки, она имела привязанный красной тряпочкой деревянный протез, вырезанный из сучка, отдалённо напоминающий куриную лапку. А что там напоминать – на нашесте сидеть было бы удобно, да от петушков убегать… На мыслях об убегании, нет – на мыслях о петушках, Хромоножка тяжело вздыхает – не умела она бегать, поэтому-то петухи ею и не интересовались. Но зато курочка имела другое достоинство, которого не было ни у одной жительницы птичьего двора и к которому имел отношение этот самый Тишка, но об этом чуть-чуть попозже. А несчастье с куриной ножкой приключилось так же неожиданно, как бывает в жизни, в том числе и куриной …
Тем, прошлым летом, на птичьем дворе произошла самая обычная вещь с самыми необычными последствиями. Полкан – пёс старожил, поскольку долго живёт на этом свете, да ещё и охраняет для порядка двор, не раз, видя в усах Тишки цыплячий пух, частенько, по своей словоохотливости, предупреждал полосатого, чтобы тот не баловал хозяйским добром, а котёнок, нагло отвергая плотские обвинения пса, невинно объяснял, что, мол, цыплята его любят. Да, любят … и, когда он спит, демонстрируя своё к нему расположение, трутся об его кошачью морду своими пушистыми боками. Это, мол, вполне естественно – кого любят, об того и трутся – что же тут непонятного? Вот он, например – Тишка – любит Ивана, так тоже трётся о хозяйские сапоги, а если не любит Полкана, зачем же тогда тереться об него своими кошачьими боками – ну всё же просто.
И вообще, покажите мне того идиота который любит этого лохматого, да ещё без единой светлой полоски, чёрного урода? Даже коза Манька мекая и взбрыкивая убегает от него из соседского огорода на свой двор. Всё просто – кого любят, у того рыльце всегда в пуху. Под конец такой разбираловки котёнок, выиграв словопрения, виляя вздрагивающим хвостом и независимо уходя, грациозно, с лёгким налётом издёвки, демонстрирует Полкану место, откуда растёт хвост. На сладкое, в рамках размышления, но вслух, чтобы самоутвердиться да и в адрес собачьих ушей, мурлыкалось – «Не пойман – не вор-р-р!!!» – Ну, ладно, – думал облапошенный пёс – ум у тебя короткий, а аппетит зверский, придёт время – поймаю … И время пришло …
… В полдень на птичьем дворе всё замирает от солнечной жары и собственной лени. Куры уже не разбираются между собой из-за петухов, и не возмущаются выходкой индюка, нагло и открыто положившего глаз на присмиревшую от такого необычного счастья невзрачную хохлатку, тайно конечно завидуя ей. Потоптать-то классно он не потопчет – кондиция не та, но любовница будет жить как герцогиня …
Но сейчас жара – и они только бессмысленно перемигиваются желающими спать глазами, лёжа в куче золы с открытыми клювами и распушив крылья. Тишка разваливается на спине под лопухами, раскинув лапы, открыв рот и кой-когда подёргивая усами. Один только Полкан, уважая собачье происхождение, блюдёт службу, суть которой как раз-то и не спать, когда весь двор замирает в сонной одури … Всё замерло … Правда, цыплята, по молодости жадные до впечатлений и букашек, снуют под пеклом, пробуя на клюв всё, что меньше их и шевелится...
... В такой-то полдень Полкашка вдруг услышал тревожный писк цыплёнка, бестолково носившегося между спальными лопухами Тишки и кучей кизяка с выглядывающей из клюва не до конца проглоченной травинкой, которая застряла в положении «и ни туда, и ни сюда». Знакомо ли собакам чувство юмора неизвестно, но рационального – безусловно, поэтому пёс с удивленьем, подняв правое ухо, наблюдал суматоху жёлтенького комочка, ожидая, чем же это всё у цыпки кончится, поскольку (что и подняло-то правое пёсье ухо) поскольку из противоположного клюву места выглядывала, не успевшая перевариться, но уже выталкиваемая очередными порциями проглоченного, с навозной претензией, точно такая же травинка...
Понятно, что пёс, не ведая ни о каких законах цыплячьего пищеварения, торчащие с двух сторон травинки воспринял как единое целое, но определение этому явлению он, всё-таки, нашёл. – Живой шашлык – облизнулся Полкан и в пол-глаза заметил ещё и вздрагивающие лопухи как раз в том месте, где должен спать Тишка. – А это уже серьёзно – понял, по достоинству оценил подготовку вздрагивающих лопухов лохматый сторож и осторожно, зная чем может кончиться для жёлтого несмышлёныша вмешательство котёнка, припадая брюхом к земле, пополз на тайно назревающий инцидент.
– Самое главное, – проснулся в Полкане охотник, – чтобы цыплёнок не успокоился и продолжал носиться между колышащейся крышей тишкиного убежища и кучей кизяка. – Не надо быть и псом, чтобы догадаться о том, что творилось в лопухах и, пока они шевелились, угрозы цыплёнку не было – Тишка только готовился к прыжку. Вот уж когда лопухи замрут, вот тогда подлый котёнок уже будет готов. Вот тогда и должен Полкан совершить свой упреждающий бросок. – С такими хитрыми мыслями занимал позицию за поленицей дров на животе, с подобранными лапами и вставшей на холке шерстью кудлатый охотник.
Вот лопухи замирают … - Готовность номер один … Вытянутые в струнку, и в лопухах, и за поленицей дров, хвосты мелко дрожат, лапы чутко напряжены, глаза ещё чуть-чуть, и вылезут из орбит, жадно наблюдая каждый за своей жертвой. Полкан даже не обращает ни малейшего внимания на, запутавшуюся в шерсти морды и ищущую выхода на свободу, осу … – Ну, запуталась, и запуталась, я её не звал. Пусть сама и выпутывается … - у меня дела поважнее, чтобы ей заниматься, это уж её проблемы – косили собачьи глаза за лопухами и цыплёнком.
И вдруг, по закону подлости, когда как в рапиде, начинают расходиться листья лопухов, выпуская кошачий снаряд, в губу пса пронзительно впивается жало потерявшей надежду на освобождение, а поэтому желающей героической смерти, полосатой стервы. Полкан внезапно жутко и позорно взвывает – тут уж не до поимки вора. Но котёнок тоже, от страшных собачьих воплей, теряется и, поскольку уже в полёте и изменить направление не может, приземляется-то правильно – точно на цыплёнка, но обескуражен и уже с единственной целью – скорее унести ноги от внезапного и страшного собачьего визга. При приземлении, во рту, чувствуя что-то упругое и острое, инстинктивно смыкаются молодые котёночьи зубики, откусывая, оказывается цыплёночью лапку.
Тишка ретируясь, с испугу фыркая, в один прыжок, сигает за кизячную кучу … Цыплёнок, припадая на правое крылышко, жалобно пища, но всё ещё «проткнутый» насквозь травинкой, ковыляет к курам на золу … Полкашка неистово трёт морду лапой, крутится волчком и жалобно скулит, а Тишка уже в сенях под лавкой вылизывает свои промахнувшиеся лапки, мурлыча себе в оправдание – Опять не пойман, опять не вор-р-р!
А в это время …, да чего там – буквально тут же, прибежавший на шум к кизяковой куче любопытный белый петух (он и по кличке был Белый) который, стесняясь своего любопытства как женского качества, всегда оправдывался на эту тему – … а вдруг я здесь понадоблюсь … - разобрался-таки, что оса, желающая цыплячьей погибели от Тишки, пыталась остановить Полкана, но, не зная, что он умеет так жутко выть, распугивая вокруг себя всё живое, не нашла ничего лучшего, как ужалить его в губу. Поскольку Белый был ещё и порядочным петухом, то есть любил во всём порядок и завершённость, поэтому не успокоился, пока не нашёл эту, ещё шевелящую лапками, полосатую террористку, осторожно взял её в клюв и понёс укушенному котёнком соплеменнику, считая, раз уж желторотый пострадал из-за неё, то он и должен наказать виновницу. Но цыплёнок в это время пищал благим матом в руках хозяйки и петух, вздохнув – чего, мол, деликатесу пропадать – сам склевал злодейку.
С интервалом в два-три дня хозяин привязывал по росту цыплёнка к культяшечке выструганную палочку, а когда цыпка превратилась в молоденькую курочку, сделал ей настоящий трёхпалый протез из яблоневого сучка и привязал его к культе красной тряпочкой.
Куры завидовали Хромоножке, что ей не надо бегать по двору в поисках чего-нибудь яркого для поклёвки – вот он, лоскуток – всё время на ножке! А калека – своим сёстрам, что те могут ловко разгребать навоз и убегать от петушков, судя по их поведению, испытывая гамму самых противоречивых чувств. С одной стороны подружки старались быть на виду у своего избранника, а с другой … они суматошно убегали от него, когда он гнался за ними. И потом, что же они чувствовали, когда кавалер догонял-таки приседающую, казалось бы от страха, с распущенными крыльями молодку?
На этот счёт у людей существует своя версия, с большим вопросом имеющая право на существование. Со стороны курицы же, она выглядит как «… не быстро ли я бегу?...», а со стороны петуха – «… не догоню, так разомнусь…» и в том, и в другом случае, действиями командует скрытная приличием логика. Нет, любезные, это как раз тот случай, когда не нужно думать, а надо безоговорочно подчиняться своему внутреннему голосу, который люди назвали мудрёным словом «инстинкт», а заодно, переусердствовав, заковали его в цепи мышления. Нет, эти две вещи – инстинкт и мышление, хороши сами по себе – вне зависимости друг от друга. А люди – это большие куры, испорченные интеллектом – не успев освободиться от древнего механизма бытия, не успев научиться обращаться с разумом, как уже им младенцем (да разумом же!), не ведающим, что творит, цари природы пытаются диктовать ему, инстинкту, который древнее динозавров, свои капризные и сиюминутные условия, смешивая божий дар с яишницей...
... Да природа-то не терпит компромиссов – кто старше, тому и карты в руки. Это не развитие, когда младшее, ещё не войдя в силу, нагло начинает наступать на горло старшему. Это не развитие, это – разбой, от которого лучше никому не будет …
… Вероятнее всего, авторское отступление для куриного племени является тайной. А Бог его знает, тайной ли, ведь люди о курах знают только то, что они несут яйца, а если бы человечество их не употребляло в пищу, то и на этих знаниях надо ставить большой вопрос …
… Но давайте поближе к Хромоножке … Как было сказано, хромая курица всё-таки имела достоинство, которым, с подачи Тишки, её одарил хозяин. И называлось оно, ни много, ни мало, бессмертием …
... А всё объясняется просто … Иван снисходительно пообещал не класть хроменькую под топор, поскольку судьба, отняв ножку, незаслуженно её уже наказала. Но до чего же куры бестолковые!!! Даже коза Манька поняла суть куриного бессмертия, доходчиво объяснив всему курятнику, что куриный век всегда кончается топором, а раз хозяин отказал Хромоножке в такой топорной роскоши, то куда же ей деваться – придётся жить вечно.
Ох, не знает курица как лучше. Может попасть в суп – счастливый исход. Ведь куры всегда бегают от опасности, не то, что их дальние родственники, позорно прячут голову в песок – единственный позорный факт куриной генеалогии. И, слава Богу, что во дворе нет песка, а то бы хозяева и их бы разводили – длинноногих и со злыми глазами. А что тут долго думать о спасении если единственный его метод сохранить жизнь – бегство, а попав в суп, ну-ка скажите, кто из этого супа хоть раз выскочил? А!? – то-то что никто… Значит в супе ...не так уж и плохо! Ох, не знает Хромоножка одарил или наказал её бессмертием Иван? ...
2 ГУСАРЫ ... ОНИ И В ИНТРИГАХ ГУСАРЫ ...
Рябенькая курочка, что увивается за Белым (помните, который склевал цыплячью осу?) говорит: как это низко – не исполнить своего супового предназначения. Но даже Маньке понятна её категоричность, тут же пахнет примитивной ревностью. С одной стороны ей нужно повыпендриваться, чтобы Белый обратил на неё внимание, с другой … – чем больше соперниц попадёт в суп, тем больше вероятность заполучить в ухажёры этого петушка. Рябая же боготворит Белого, ревнует его даже к собственной тени, старается чаще попадаться на глаза, но Белый и гребнем не ведёт в её сторону. А вот когда в петушиное поле зрения попадается Чернушка с большими тёмно розовыми серьгами, он становится сам не свой – наскакивает на неё боком и, раскрылившись, вскочив на забор, откровенно и горласто оповещает весь двор о её достоинствах, не подпускает к ней других петухов и даже кур …
А что, куры – извращенки какие что ли, им дай волю, они что? Чего доброго тоже, как петухи, начнут топтать подруг? – абсурд какой-то!!! ... В общем Белый щедро демонстрирует синдром влюблённого идиота – сходит с ума. А уж погнавшись за какой-либо курицей, тут же меняет курс, завидев вожделенный чёрный хвост своей любви, а такой обман убегающей, ко всему уже готовой молодки на курином языке классифицируется как оскорбление флиртующей дамы в её лучших чувствах. Да за такое на соседском дворе у одного непутёвого петуха (он часто менял направление погони) возмущенные куры коллективно хвост по пёрышкам повыдёргивали.
А что касается интимных отношений Белого с Хромоножкой, так между ними ничего такого и не было. Да что может быть у куриной пары, если одна из них бегать не умеет, тут даже Манька понятливо трясёт льняной бородёнкой. Всего-навсего петушок хроменькую уважительно жалеет и всегда угощает червячками или зёрнышками – она же сама не может разрывать навоз. Но на этом его ухажёрство и кончается. Вот пусть Рябушка ревнует своего Белого к Чернушке! Правильно говорят – «Где начинается любовь, там кончается разум того, кого любят». Из какого яйца она только уродилась? Всего-то и отличия от всех кур, что чёрная, а гонору на соседский двор хватит.
Ходит важно так, медленно, высоко поднимая свои когтистые лапы … иногда замирает изваянием на одной ноге – вот, мол, смотрите не меня, какая я красивая, да подавайте мне червей пожирнее! ... И подают! ... особенно Белый … Стыдно за этого петуха становится, когда он, униженно неся в клюве извивающегося червяка, одолженного, кстати, без спроса из рыбацкой жестянки Ивана, мелкими шажками подходит к своему капризному предмету любви.
Он то притопывает на месте, то, распушив на шее перья, опускает голову к земле, подметая её бородой, то, хлопая крыльями, поднимается на носки, как будто вот-вот полетит по меньшей мере на солнце … и всё это исполняется в квохтаньи и заискивающемся трясением головой.
– Что же ты позоришь петушиное племя? Видом петух петухом, но когда обхаживаешь Чернушку, индюки смеются над тобой – говорил ему красный как пожар петух, который только ноги имел жёлтые со страшными шпорами благородного золотого отлива. Разумеется и кличка у него была Красный.
Это был настоящий бойцовский петух. Не чета Белому, ограниченному в радостях курами и червяками. Поджарый, с красивой гордой осанкой, на дворе он был птицей номер один, включая и гусей с индюками. Он был до того красив, что куры даже в мечтах не смели в него влюбляться. Но главное его качество – не сила и красота, которые все видели, а ум, что не сразу бросается в глаза… да и то не всем. Вот в чём он уступал Белому, так это в драчливости, но ни в коем случае не в умении драться. Эту пару, кстати, для потехи всё время стравливал Иван, особенно когда к нему приходили гости.
Вот на драках Красный и интриговал, чётко смекнув, что если он будет в петушиных боях всё время побеждать, а это для него было как пару раз прокукарекать, то такие исходы соперничества в конце концов наскучат хозяину и Белый вскорости угодит в суп, а Красному подсунут другого бойца, и если вдруг тот окажется сильнее да дурнее, тогда суп собой заправлять придётся уже Красному. Но сейчас, пока тайно диктовал он, все драки проходили с переменным успехом – то один выиграет, то – другой, а хозяин, принимая исход поединка за чистую монету, улюлюкал вслед убегающему – «Опардонился, гусар, опардонился! Это тебе реванш за прошлую победу!!!»
Тишка крутился тут же и, обтирая сапоги хозяина своими боками, нагло глядя на Ивана незамутнёнными предательством лживыми щелками безмятежно зелёных глазищ, уютно мурлыкал – «Остолопом ты, Ванька был, остолопом и оста-а-анешься. Неужели трудно догадаться, что все матчи у них договорные?»
Полкан от тишкиной выходки из уважения к хозяину, только нервничал. Он то подпрыгивал и обиженно, что его не понимают, и даже отпихивают, звонко лаял, то, глухо урча, хватал Тишку за ненавистный хвост и оттаскивал от опозоренного котом хозяина, рискуя получить кошачьей лапой по морде да, может быть, и обидным пинком хозяйского сапога под зад.
В это время Белый, фиктивный победитель, не догадываясь о липе, взлетал на забор и кукарекал там, вытягиваясь испачканной кровью шеей в струну, всему свету сообщая о своей победе. Вот так спасал от хозяйского топора себя и своего турнирного компаньона Красный петух.
3 НЕОБЫЧАЙНОСТЬ – НЕ ЗНАЧИТ ВЫМЫСЕЛ ...
Правда ... На скотном дворе был ещё один петух, но это недоразумение, а не птица. Даже Красный, жалевший его за ущербность, в конце концов, махнул на него крылом – горбатого, мол, могила исправит. Это был слабенький, но драчливый петух. Одно то, что он дрался с курами, уже говорило о многом. Кроме того, он воровал из-под клюва чужих жучков, убегал на соседский двор, гонялся за утками. Одним словом – Недоразумение. У него даже имени не было – просто петух … и всё. Однажды он натворил такое, что сам себе не простил содеянного … а чего прощать-то – уже было поздно.
Чтобы было понятно, надо начать издалека ... На селе жил Бобыль – так себе человечишко. Бегал по вдовушкам, конечно заглядывался и на занятых, но дальше взглядов дело не шло – не осмеливался, боялся осиновой расплаты … Приворовывал, любил выпить, в общем полный ассортимент никчёмного человека.
Однажды Бобыль по случаю из колхозного амбара украл (да что там украл – насыпал в расписной полиэтиленовый пакет) немного пшеницы. На такие случаи в его сенях всегда мешок стоит уже наполненный наполовину зерном. Проходя мимо сельмага, Бобыль зашёл туда и, поскольку украсть, акромя пшеницы, не получилось, испортил себе настроение честной покупкой бутылки дешового «огнетушителя».
Постепенно, как у порядочного оптимиста, его настроение, не взирая на честную покупку, всё-таки стало повышаться. Но, с другой стороны, вечно-то оно повышаться не может, и ограничением, на сей раз, стал телеграфный столб возле иванова двора. Вот об столб и разбилась «честно купленная» в размахивавшемся от поднятого настроения пакете.
Бобыль, не желая верить случившемуся и, по такому случаю, споткнувшись, остановился и долго соображал, что же в таком разе делать, но, не найдя ничего лучшего, вывалил из пакета в дорожную пыль пропитанную тёмной бурдой пшеницу вместе с осколками бутылки, и опять с упавшим настроением, нахохлившись, таща за собой надутый ветром пакет, продолжил путь домой.
Понятно, что к этому времени, убежав со двора, здесь же прогуливалось и петушиное Недоразумение. Как только опорожнивший пакет скрылся, петух тут же и подскочил, резонно сообразив, что его ждёт дармовщинка. Суетясь и приноравливаясь, он обошёл кучу пропитанного вином зерна, потом забрался в середину и от жадность давясь, начал торопливо клевать. Правда, вкус ему не понравился, но это же даром!!! – тут что хочешь сожрёшь! Вернее – и не хочешь, а жрать надо, пока есть возможность.Подошла свинья, живущая на другом конце улицы, похрюкала, принюхалась розовым под грязью пятаком, но не стала рисковать.
– Наверно меня испугалась, – в торопливости решил клюющий – пошла в грязь прятаться…
… Последнее зерно уже застряло в клюве. Дело было сделано – Недоразумение нажралось во всех смыслах, но к петушиной чести сумело нетвёрдо вернуться на свой двор – лучше бы оно не ворачивалось, поскольку тут же стало чинить беспутства. Он передразнивал индюшачье курлыканье, пытался топтать гусыню, за что и был ущиплён ею же, пробовал драться с селезнем, но был сбит на землю утками и, удирая от них, грозился пожаловаться хозяину на их безобразия, а может даже, в тайне считая его уже за друга, и самому Бобылю – уж он-то, мол, пооткручивает у них носы.
Последнее, что он помнит, это как догнал-таки убегавшую от него в самых непредсказуемых направлениях навозную кучу и героически взобрался на неё, желая оповестить всех о начале новой жизни птичьего двора под его руководством. Для этого он только и успел, потянувшись униженной гусиным щипком шеей, замахать непослушными и тяжёлыми крыльями … Но … желание – желанием, а алкоголь – алкоголем … и через мгновенье, картинно разбросав крылья, лапами в небо и с откинутым хвостом, он уже мертвецки почивал на навозной верхотуре …
… К вечеру, вернувшись с поля, Степанида, задавая скотине корм, недосчиталась одного петушка, а когда подошла к хлеву, проведать захворавшую козу, на куче навоза и увидела весь апофеоз петушиного безобразия. Не вдаваясь в подробности, она тут же смекнула, что в любом случае, мёртвого петуха надо ощипать – хоть перо будет, а уж на счёт лапши с петушатиной, пока будет дёргать перо, она подумает … Иван уехал в соседний посёлок помочь сестре окучивать картошку, приедет только завтра, вот завтра он и зароет петушка – негоже из мертвечины суп варить – так, всё-таки, решила Степанида. Пока же хозяйка, его уже ощипанного, положила на лавку в сенях, а сама занялась хозяйством…
… Кстати, на ритуал ошпаривания перед ощипыванием, да и само ощипывание, петушиное Недоразумение нагло отреагировал полным отключением петушиного сознания и теперь спал … спал долго и тяжело. Снились безобразные кошмары, продолжавшие его похождения среди пернатых двора, но к моменту занятия насеста, он открыл глаза, почувствовал жёсткое неудобство пополам с холодом и, соскочив на землю, чуть не упал от головокружения. Для разнообразия хотел было размяться – замахать крыльями, но они не махались как всегда и не били по бокам. Да их вообще не было – были какие-то два синих в жалких пупырышках обрубка … Ничего не понимая, но догадываясь, что все эти неудобства и неясности с костюмом имеют отношение к зерну на дороге и уже необратимы, петушок, клацая от холода клювом, неуверенной и вихляющей походкой поспешил в курятник. Там, растолкав возмутившихся кур, забрался в самый дальний угол насеста и, уже не на шутку встревоженный новым обличьем, а вернее пропажей старого … приготовился коротать ночь …
… Утром, немного пообвыкнув за ночь к своему наряду, Петька, как ни в чём не бывало, в самом дословном смысле этого выражения, хамски вышел к завтраку … Вот здесь Степанида и ахнула. А он, уже забыв о всех своих неудобствах, имел наглость угощать в голом виде курочек, которые стыдились, не подходили к нему и возбуждённо квохтали, обсуждая отсутствие его наряда.
Они стыдили петуха, смеялись над ним, и только Хромоножка промолчала, но грустно подумала: «Что-то будет? Не вечно же ему таким ходить.» Действительно не вечно – вскоре вернулся Иван, а Недоразумение, видимо поняв свой позор, вдруг пропал, как видно навсегда, а может пока перья не отрастут – кто его знает …
… Вечером хозяин, выйдя на крыльцо, сначала подкрутил усы, потом, нетвёрдо стоя на ступеньках, сказал в копошившееся в его ногах курье стадо: «Два гусара осталось, их трогать нельзя, уж больно драчуны лихие, так и не могу понять, кто же из них сильнее?... Да, теперь буду выбирать из молодок.»
– Кр-р-р! – замерли куры, предчувствуя зависшее над ними что-то неприятное …
… А Бобыля, между прочим, люди, с тех пор, почему-то прозвали куриным собутыльником …
4 КУРИНЫЕ ПОНЯТИЯ ...
К Ивану в гости, когда во дворе и в доме не слышно было Степаниды – она часто ездила в дальнее село помочь матери то постирать, то засолить помидоры, то … да мало ли чего … так вот, когда её не было, к хозяину часто заходил сосед Николай и куры слышали в раскрытые окна все их разговоры.
Кур с людьми роднит не передвижение на двух лапах и не дурная голова, что им не даёт покоя, а ни много, ни мало, любовь к подслушиванию. А уж посудачить по поводу подслушанного – верх удовольствия и кур, и людей.
Так вот, почти все, получившие куриную огласку, разговоры между Николаем и Иваном начинались со слов или «… ну, поехали …» или «… дай Бог не последний …», а затем, постепенно теплея, накалялись и принимали самые интересные обороты. Что-то неуловимое в этих разговорах роднило беседующих с голым Недоразумением… а вот что, так это и козе Маньке понятно, – они не могли понять суть разговоров, да на то они и куры, чтобы всё понимать по своему и немножко недопонимать.
Вот Полкан, так тот сразу смекает, что странность разговоров между мужиками всегда была прямо пропорциональна количеству жидкости или выставленной на стол Иваном, или принесённой под полой гостем. В разгар общения из раскрытых окон неслось и выяснение степени уважения друг к другу, и содержание дел, за которые на флоте морду бьют, и интимные подробности жизни сельчан, о которых сельчане и слыхом не слыхивали, и видом не видывали, и много чего несуразного и невиданного.
Однажды они обсуждали вероятность употребления в пищу свежих огурцов домашними кошками. Так Николай клятвенно, ссылаясь на какого-то Антона Павловича, которого невзначай называл Чеховым, оскорблённо взвизгивал, утверждая этот факт, а Иван, тоже на взводе, видимо прикладывая руки к груди (по интонации куры догадывались – он так всегда делал, когда Степанида не пускала его в дом) с надрывом отрицал – сейчас, мол, и время другое, и кошки уже не те ..., и огурцы не старорежимные, да и Чехова нет … вот сам и ешь их, эти огурцы … А не нравится закуска, так вот он – порог. Рябая на это недоумённо хлопала крыльями: «Да как же это порогом-то закусывают?» А куры, зная пороговую особенность, глядели на неё снисходительно – да на нём всегда лежала принадлежащая Полкану баранья кость. Вот тебе и закуска! Это куры не умеют кости глодать, а собаки и люди – так за милую душу! Эх, ты, кура безмозглая!!!
Одного только курицы не понимали, отчего это Николай всё говорит и говорит о каком-то Чехове, а привести его в компанию двух мужиков не может. Вот тогда бы, всё и встало на свои места – и с кошачьими огурцами, и с посевом манной крупы, которую приятель Чехова хотел вырастить на даче, в тайне от тёщи, да и с самим именем его наконец-то прояснилось бы, а то оно у него какое-то несуразное – Чехов… ни на что не намекает и ничем его не объяснишь …
… Полкан – вот тут всё понятно. Он под хозяйскими полками в сарае всегда спит, когда хозяева на дворе что-нибудь делают. Вот если б он палки, брошенные Иваном во время игры с ним, приносил, тогда он звался бы через «а» – ПАлканом. Но почему так не назвал своего Трезора сосед через дорогу? Ведь куры же видели эти игры с палками каждый летний вечер. Для хохлаток это и остаётся загадкой… – не пьёт наверно пёс горькую, всегда трезвым ходит … Вот от этого он и есть Трезор …
… Николай – тоже понятно. Про него Иван, когда заходит разговор со Степанидой, говорит ей с ухмылкой, что у него ни кола, ни двора… одни книги без картинок …
… Сам Иван – всем ясно (курам, во всяком случае, точно) – он под ивами у пруда всегда доказывает свою власть над соседской вдовой, про то утки с гусями знают и, когда приходят с водоёма, рассказывают про иваново свидание всему птичьему двору в подробностях …
… Степанида – в степь часто с тяпкой уходит … Тут и объяснять ничего не надо – и так всё ясно …
… Тишка-кот – всегда тихий в доме, чего не скажешь, когда он по крыше лазит, да ещё в паре с соседской ободранной и одноглазой кошкой … да если это ещё и в марте-месяце … да ещё и ночью – вот здесь он далеко не Тишка но … но он же заслужил себе такое имя в доме, где он тихий-тихий, да и хозяева про одноглазую кошку в доме ничего не знают … Вот он и Тишка … – сволочная штучка этот Тишка …
… А Манька – коза, так вообще несерьёзное существо, за что она и Манька – её кто поманим даже пучком прелой соломы, а не сена, за тем она в припрыжку и побежит, да ещё трясёт бородёнкой и блеет: «Мне-е-е!!! Мне-е-е!!!» Как будто кто ещё претендует на несчастный пук сухой соломы и вот-вот перехватит его у козы …
… Только вот куры не могут объяснить значение слов «Цы-ы-ыпа!... Цыпа!... Цыпа!... Цыпа!...» С такими словами хозяйка им зерно разбрасывает … Но это её прихоть и они ей это непонятное безобразие в обмен на корм прощают …
… А Чехов … да если б он существовал, то наверняка появился бы … Выдумывает наверно Николай, сам врёт, а чтоб не стыдно было, спирает на какого-то Чехова, не понятно курам, как это можно врать …
… Каждое повествование должно чем-то не только начинаться, но и чем-то заканчиваться… Вот и это, как видите, заканчивается лукавством …
… А куры похожи на людей не только тем, что очень похожи на них, но ещё и тем, что им известно такое понятие, как ложь, но, в отличии от людей, они никогда ею не пользуются...
конец