Гораций теперь на рынке и называет себя «торгаш».
Жена сдувает с него пылинки, говорит: «Добытчик наш».
Он меняет машинки, мебельный антураж,
пьет французские вина, коньяк Шабасс.
Вольноотпущенник, вчерашний раб – у него всё нынче тип-топ.
Теперь он чаще бывает рад, особенно, когда считает, подводя итог.
Прошлой жизни маленький скарб – стишок, перо, бумаги листок –
иногда наведёт тоску, но кебаб вытянет мысль на другой виток.
– Я не пишу больше, – говорит он Эвтерпе при каждой встрече.
– Я был в Греции, Польше, но только Рим обозначил резче
закон энтропии и горше. У меня проблемная печень,
я пью таблеток пригОршни, и это ещё не вечер.
У Горация дел по горло: сосчитать, увязать, измерить,
но сегодня его припёрло – захотелось, вдруг, всё похерить,
захотелось, чтоб было голо, пусто, чтобы tabula rasa,
чтобы норд-ост, огни и трасса, трасса, трасса….
Он сделал глубокий вдох, выдох со звуком ХА.
– Чтоб ты сдох.
Двести грамм коньяка.
Ему помогало это, поможет наверняка
заткнуть в себе поэта, раба стиха.