Пёс был настоящим Цербером. Даже в прямом, а не только в переносном смысле этого слова. Придумали же деревенские фантазёры такое имя тогда ещё совсем маленькому и добродушному щенку. Откуда-то выкопали его и как-то доплыло оно из древних Греческих преданий в далёкую сибирскую деревню. А когда пёс повзрослел, заматерел, тогда и внешность у него тоже стала очень подходящей для такого имени – огромный лохматый кавказец-полукровка, со взглядом не до конца прирученной собаки Баскервилей. Может быть если бы у него было другое имя и характер был бы мягче, покладистей? Кто же теперь знает? Но и у такой внешне страшной зверюги внутри вне всякого сомнения было большое сердце, бурлящее горячим кровотоком любви. Правда, любил он в этом мире только одного человека и то женщину, свою хозяйку Галину, а остальных домочадцев просто терпел как назойливую неизбежность. Любил он её страстно и самозабвенно. Просто поразительно было видеть, как этот грозный, покрытый густой шерстью монстр становился ласковой ручной собачкой, стоило хозяйке проходя мимо потрепать его по вздыбленному загривку. Он беспрестанно за это целовал ей руки, страстно вилял своим разлохмаченым как метла хвостом, забирался своей огромной мордой под короткую юбку облизывая ей круглые колени и вёл себя, как безумно влюблённый в королеву юный паж. Всем своим видом он показывал – «я твой навсегда, я сделаю для тебя всё что захочешь, только будь рядом со мной, гладь меня и смотри на меня…». Стоило однажды Андрюхе неосторожно приобнять хозяйку за плечи на глазах у пса, как он мгновенно и неожиданно рванулся всем своим немалым телом в сторону обнявшей руки и, если бы не толстая кованная цепь, накрепко прибитая стальной скобой к стене дома, и не крепкий широкий кожаный ошейник с шипами, то кто знает, чем бы закончилось такое проявление ласки? Ведь рванул так, что даже стена заметно дрогнула, силищи немеряно. Зубы у него были – будь здоров, особенно впечатляли грозно торчащие пятисантиметровые клыки. Он же и руку мог перекусить в один приём. Ревновал он её так, что ли?
Но это, пожалуй, был единственный самец в доме, который её так рьяно ревновал. Муж Галины Николай к этим вопросам относился совершенно аморфно. Он был самым простяцким работягой-трактористом и ему видимо было не до ревности и не до других вредных для здоровья эмоций. Он таким и запомнился, в вечно промасленной чёрной робе, пыльных кирзовых сапогах и с руками, испачканными никогда и ничем не отмывающимся мазутом. Вставал на работу он очень рано, приходил совсем поздно, был предельно молчалив и спокоен. Он был просто ненормально спокоен. В те немногие выходные, которые приходилось ему проводить с семьёй дома, он тоже занимался чем угодно, только не женой. Брал топор и уходил во двор править заборы, копать огород или ремонтировать сараи. Или пригонял ко двору свой видавший виды помятый и обшарпанный до стального блеска гусеничный ДТ-75 и занимался ремонтом прямо у двора, обложившись по периметру огромными гаечными ключами и болтами. Выпивал в меру, только по очень большим поводам, веселиться и отдыхать не умел и вообще было удивительно, как и когда они умудрились такими темпами сделать двоих детей? И сначала вызывало сомнение даже его умение разговаривать. «Да» и «нет» были в его лексиконе основными словами, и то нечастыми.
Вот поэтому Андрюхе и было неудивительно то внимание, которое Галина проявила к нему с самых первых дней знакомства. Что-то даже немного покровительственное сквозило в её поступках. Хоть и был он стеснительным, но общение с женщинами ему удавалось легко. И его мягкая стеснительность им тоже импонировала. Лёгкий румянец на щеках вызывал полное сочувствие и соучастие. Спасала общая начитанность. Годам эдак к семнадцати он прочёл всю школьную, а потом и немалую деревенскую библиотеку, да и большую часть районной тоже. И это часто выручало в минуты затруднений, какой-нибудь аналог поведения в трудной ситуации всегда услужливо выплывал из памяти.
Всё начиналось в сельском клубе, которым она и заведовала. Это была очень скучная и нехлопотная должность. Уж очень маленькой была деревня. Народа обычно никогда не было, днём клуб глобально пустовал от скуки перекидываясь из угла у угол эхом редких проезжающих по улице машин, и только вечером немного наполнялся тихой жизнью. Десяток-полтора посетителей на просмотр киносеанса считались большим достижением. Если фильмы не были индийскими. Тогда конечно! Тогда на свет божий выползали даже бабки, которых все уже давно похоронили. Ну и ежеквартальные смотры деревенской художественной самодеятельности, которые приходилось вытягивать силами народного хора, состоящего из полудюжины старушек-энтузиасток, духового оркестра из шести человек, которых никогда было не собрать вместе и небольшой одноэтажной школы-восьмилетки с полуукомплектованными классами. Там участие в самодеятельности было обязательным. Так что основной задачей заведующей клубом было содержание здания и помещений в приличном виде. Покраска, побелка, уголь для кочегарки на зиму. По-моему, это было не очень трудно. Андрюха ни в каких кружках участия не принимал, к самодеятельности был равнодушен, а в клуб часто ходил из-за библиотеки, которая была в том же здании. Читать научную фантастику было единственным нескучным занятием в эти месяцы вынужденного ничегонеделания. Да ещё можно было от скуки покатать в одиночестве шары на биллиарде, стоящем в фойе. Тренируя глазомер и руку. Сами шары, установочный треугольник и кий, во избежание внезапного исчезновения хранились в гримёрке под ключом у заведующей, так что вольно или невольно приходилось обращаться к ней.
Как-то незаметно она стала часто просить его об мелких одолжениях. Почему-то сразу стала ему безоговорочно доверять. То помочь привезти из района новый усилитель (выделяемые на культуру деньги нужно было срочно оприходовать), то выставить по уровню древний биллиардный стол, то навести порядок за кулисами и разобрать и выбросить в угольный сарай стоящий в приклубном парке уже давно никому ненужные декорации, оставшиеся от старых спектаклей. За это был обещан дружеский чай с беседой и свободный доступ к вожделенной электрогитаре. При этом обычно выбирала время, когда в клубе минимум народа и максимум тишины. Когда он что-нибудь делал, она с удовольствием дымила болгарскими сигаретами под вывеской «Курить категорически запрещено, штраф три рубля», нависая над ним своими массивными половинками груди, выпирающей из тесной кофты, рассказывала не совсем приличные анекдоты, заливисто смеялась в ответ на рассказанные им и шутливо, как бы случайно толкала его своими немалыми бёдрами. Похоже было, что она старалась вести себя с ним на равных. Такие отношения со взрослой женщиной были ему внове и немного интриговали. С полгода, наверное, всё это тянулось. Всё чаще и чаще он стал ловить себя на мысли, что ему очень приятны эти сильные и заманчивые прикосновения и в ответ тоже шутливо отталкивал её, одновременно крепко, но осторожно сжимая в объятиях. Она была такой тёплой и упругой, что руки невольно задерживались на её теле, не торопясь разжиматься. Но всё ещё стесняясь открыто прикасаться к тому, прикосновение к чему, по его мнению, может обидеть замужнюю даму. Мало ли что у неё на уме? Это была как бы такая дружеская игра, немного грубоватая и простая, но зато без лишних затей и излишней скромности. Хотя в такие моменты всё внутри замирало и голова кружилась от удивительных мыслей.
Вот так однажды он и попал в ловушку, когда в тесном коридорчике за кулисами, прижимаясь к нему кофточкой с глубоким вырезом, она сказала, насмешливо улыбаясь ему в глаза:
- Ну, положим, обнимаешься ты хорошо, только несмело! А целуешься так же? Что-то не замечала, чтобы ты с кем-то дружил. У тебя что, и девушки нет?
На такой вызов нужно было ответить по-мужски. Доказать, что ты уже мужик!
Целоваться он не умел совсем, но чтобы не ударить лицом в грязь, внутренне сжался и неумело прижался к её губам, плотно стиснув свои.
– Эээээ… Да ты совсем ещё телёнок, - обидно сказала она, - придётся за тебя взяться! – встав на цыпочки и крепко обняв за плечи, почти на минуту приникла большими сладкими ярко-алыми губами и языком, оставив ощущение ароматной густой маслянистой помады и лёгкое послевкусие недорогих сигарет. От этого слегка закружилась голова. – Вот так уже лучше! - весело сказала она, откидывая голову и стрельнула глазом, подмигнула, всколыхнув целую волну жара в его груди своими большими пушистыми ресницами. Андрюха влюбился сразу. Он и так был уже к ней давно неравнодушен, но этот первый поцелуй окончательно пробил знойную медовую рану в его томящемся нежностью сердце.
Деревенская жизнь не предполагает суеты и спешки, но в таком возрасте хоть и летит время быстро, а всё равно хочется его немного поторопить. Этот незначительный эпизод так запал в душу, что назойливо всплывал в памяти с периодической регулярностью тысяча раз в сутки. И даже снился ночами, такими горячими во сне были губы и ласковым язык, что не хотелось просыпаться. Галина при встрече только улыбалась и загадочно щурила свои сверкающие глаза. От этого в душу вплывали сомнения, а сердце щемило от сомнений и неизвестности.
Лето полыхало над землёй и раскрашивало небеса в голубые и оранжевые оттенки заката и догорающей зари. Поздно вечером закончился какой-то незапомнившийся фильм, немногочисленный народ, немного поговорив в фойе, медленно поодиночке и парами растёкся по едва освещённым улицам и Галина, проверив замки запасного выхода, долго возилась с входным, тоже намереваясь направиться в свой личный мир, где по квартире разливались запахи борща, играли дети, дремал на кресле чёрный огромный кот, мирно что-то бормотал телевизор, а тёплая постель была похожа на вечную цветочную нирвану.
– Ну и что ты стал в сторонке, - окликнула она Андрюху, ждавшего её на лавочке в тени акаций, - иди помоги хрупкой женщине, видишь с замком мучаюсь, примени свою мужскую силу! – в голосе её звучала и лёгкая ирония, и превосходство более опытного человека, и скрытое предложение быть смелее. Замок на двери действительно был коварным и непослушным, потому что за свой век умудрился пережить почти десяток заведующих клубом и не меньшее количество художественных руководителей, отличавшихся завидным пристрастием к вермуту и портвейну. Этот факт очень явно однажды вскрылся при ремонте пола в кабинете, там была обнаружена гора пустых бутылок накопившаяся за это время. Их было там больше тысячи. Бутылки из под этих напитков в ту пору не принимали в пунктах приёма стеклотары, поэтому худруки и коллекционировали их, спуская в дыру когда-то вырезанную для кошки.
Так что призыв был не пустой просьбой. А то, что он частенько дожидался её, чтобы перекинуться на прощание парой слов, она уже давно заметила и привыкла. А после того, когда она его поцеловала, уже несомненно и о его чувствах догадывалась. Только играла как кошка с мышонком, сама ещё не решив – съесть его сразу или помучить и бросить? Сначала от скуки наверное, чем ещё заниматься в свободное время, не кроссворды же гадать….
А потом они брели по полутёмной, уже уснувшей деревне, стараясь выбирать безлюдные переулки, где густую тишину нарушал только редкий далёкий собачий лай, да смешливая перекличка деревенских подростков, неугомонно кучкующихся на деревенской автобусной остановке. Особенно усердствовали девчонки, их высокие голоса резали густую тьму как бритвы. В темноте она так крепко прижималась к плечу, что хотелось окончательно замедлить шаг и забыть, куда идти. У ворот её дома он нерешительно потоптался, не зная, как по-взрослому попрощаться. Ясное дело, что вести себя так, как позволительно со сверстницами, здесь уже нельзя и не хотелось. Окна в доме были погашены, дети, видимо, уже спали.
- Ну, ты хоть поцелуй меня на прощание, раз вызвался провожать, а то что мы как пионеры! - с каким-то напряженным весельем говорила завклубом, и он обняв её за плечи, закрыл глаза и решительно впился в большие и влажные, открытые навстречу губы. И даже пытался что-то сделать языком, повторить то, что раньше делала она. В темноте было не так стыдно. Наконец она медленно отстранилась и внимательно вглядываясь в глаза, снова сказала: - А знаешь что, Андрей? Если хочешь, то давай зайдём ко мне в гости. Чайку выпьем, у меня там вино есть, дети уже спят, а Колька до утра на работе. Снова на Тёплых парах поднимает свою озимь-яземь. Вечно его управляющий запихает в какую-нибудь даль, он же у меня дурачок безотказный. Куда пошлют – туда и идёт.
Огромный пёс порывался возмутится непрошенным гостем, но хозяйка крепко держала его за ошейник и он разрывался от двух одновременно возникших у него желаний. Показать свою преданность любимому человеку, заглядывая ей в глаза и пытаясь облизать руки, и доказать, что он исправно выполняет свою работу, рьяно охраняя дом от чужаков. И пока он пытался сделать и то и другое, Андрюха быстренько успел проскользнуть в дом.
Пока она переодевалась и ставила чайник, заглянул в детскую, там двое детей, мальчик и девочка, уже тихо сопели на цветастых подушках под мирный ритм настенных часов. Сами ли они засыпали, или муж перед уходом их укладывал спать, оставалось загадкой. Девочка была явно маминой копией. Кругленькая, полненькая с ямочками на щёчках. От этого домашнего тепла и уюта в сердце родилось спокойствие и умиротворение.
А потом они с домашними конфетами пили чай на кухне. И пили вино из высоких гостевых стаканов вытащенных из стенки, не крепкую, но тёплую и поэтому быстро пьянящую рябиновую настойку. И халат на хозяйке, сидящей на низком кресле, был такой короткий, что в голову настойчиво лезла одна неприличная мысль: – «а есть у неё что-нибудь под халатом или он надет на голое тело»? От этой мысли было самому немного стыдно, и смотреть открыто на вскинутые одна на одну ноги он ещё стеснялся. Но мельком, как бы невзначай бросал короткие взгляды на эти белые и гладкие божьи произведения, туда, где полы расходились, как раз в точке пересечения сомкнутых ног. Пока вдруг в одно мгновение очень ясно не увидел подтверждение своих догадок. Всего лишь на пару секунд мелькнула влажная розовая плоть, обрамлённая тёмным редким пушком, и мир стал другим. И скользнувшая на её лице улыбка показала, что она заметила это потрясение. Это было так коротко, но явственно и специально сделано, что в груди бултыхнулось и стало тонуть сердце.
А дальше всё было как в мутноватой и потрёпанной киноленте из деревенского клуба, множество обрезков которой валялось возле пристроенной к клубу кирпичной кинобудки. Многократно резанной и многократно клееной с большими потерянными кусками и эпизодами. Высокий стакан наполненный почти наполовину, глоток и легкое прикосновение губ вместо закуски…, Страстный спонтанный поцелуй…, вот она уже сидит в углу дивана в спальне с раскинутыми полами халата…, вот он смотрит как отражаются в её зрачках из-под полуприкрытых ресниц блики фонарей проникающих в окна…, вот тело охватывает блаженство от тепла проникающего до самой души и её сильные руки крепко прижимают его грудь к своей обнажённой груди, всё лицо тает от неистовых поцелуев. И страстный шёпот на ухо редкоупотребимых, но таких нужных слов. И матовый свет белой кожи в полумраке и гибкое тело, такое нежное, гладкое и прохладное снаружи и такое жаркое внутри!
Ну и что, что у них разница в возрасте, ведь это не преграда для настоящих искренних чувств? Вся эта ночь помнилась одним мигом. Когда хотелось её задушить от восторга и заласкать от нежности. Рассвет наступил неожиданно и очень быстро. Как-то очень внезапно засветилось белизной небо и громко зачирикали за окнами невидимые птахи и утренняя прохлада заставила прикрыть горячие тела отсыревшей от пота простынёй. И утреннее прощание уже показалось маленькой трагедией.
Уходить пришлось по огородам, чтобы случайно не столкнуться с кем ни будь из деревенских, тех всевидящих и всезнающих, но не умеющих молчать тёток, которым не спится по утрам, мало ли чего? Хозяйки очень рано встают на дойку коров. Лениво лаяли только что проснувшиеся псы, где-то вдалеке повизгивали проголодавшиеся свиньи, петухи тренировали сухие глотки, а Андрюха брёл по огородам в сразу вымокших от росы по колено штанах и жёсткие стебли цветущей картошки крепко хватались за парадные туфли, а крапива вставала непроходимой стеной всякий раз, когда нужно было перебираться через очередной забор. Зато какое бездонное небо было над головой! Нежно голубое и нежно розовое уходящее своей глубиной в бездну вселенной. Какое солнце вставало из-за горизонта! Таких оттенков оранжевого не сотворить ни одному художнику, хоть собери на палитру все масляные краски мира. Какой воздух наполнял утренний мир! Вишнёвый, малиновый, яблочный, смородиновый! Таким воздухом можно лечить самые неизлечимые болезни, те, которые были в раннем младенчестве и те, которые потом будут в глубокой старости. Это особые пилюли, можно назвать их «пилюлями памяти». Если это помнишь и если умеешь это в себе хранить. Казалось, что рассвет будет вечным! Но при этом очень хотелось спать. Спать хотелось так, что слипались глаза и вяло двигались ноги…. Так и проспал он почти весь день и в сладкой полудрёме снились ему тёплые губы, призывно раскинутые бёдра и гладкие руки, обвивающие его шею…. Мать только развела руками, покачала головой, но расспрашивать ни о чём не стала….
Вечером в клубе были танцы. Билеты по рублю. На контроле сидела баба Маша, жена киномеханика. Несмотря на её малый рост и худосочное телосложение местные хулиганы её побаивались, она обладала громким высоким голосом и железной волей, позволявшей ей жестоко приструнять как распоясавшихся любителей драк, пива и танцев, так и своих домочадцев. Всегда легче было промолчать, чем вступать с ней в спор. Не было ничего такого, чего бы она не знала о человеке, родившимся и выросшем в деревне, поэтому знала как облупленных не только всех местных подростков, но и их родителей и остальную родню на пятьдесят лет вглубь местной истории. И при случае могла выложить принародно в глаза такую подробность, что потом сраму не оберёшься! Андрюхе показалось, что отрывая билет, она как-то особенно внимательно и долго посмотрела на него и даже будто-бы осуждающе качнула головой. «Неужели догадывается»? – мелькнула мысль, но следом пронеслась и другая: «Ну и пусть, теперь уже всё равно»!
Галина стояла у открытой двери запасного выхода и задумчиво курила сигарету. Но теперь он смотрел на неё уже по-другому. Что-то в ней прекрасно изменилось. Он уже знал, что находится под этой обтягивающей блузкой, под этими тугими колготками, как теплы её подмышки, как гладки ноги и горячи губы и от этого она нравилась ему ещё больше, каждая впадинка и выпуклость на её теле стала уже немного принадлежать и ему, от этого сердце билось сладко и тревожно.
- Не выспалась ни черта, - перекрикивая громкую музыку, с улыбкой сказала она, - хожу весь день как сонная муха, наверное кружек десять кофе сегодня выпила, а ты как?
- Спал весь день, - честно признался он, - а завтра с утра на ферму, коров клеймить, бригадир попросил, мать сказала….
- Ты вот что, - близко приблизив лицо к лицу, громко сказала она, выбирая промежутки между громкими аккордами, - сразу после танцев не уходи, поможешь зеркальный шар снять, а то я одна не смогу. Что поделать, если я такая Дюймовочка, - вильнув бёдрами, пошутила она, и от её близкого дыхания и горячих губ дрожь пробежала по плечам.
Клуб деревянный, маленький и поэтому даже небольшой мощности колонок хватало для того, чтобы полностью заполнить пространство громкими звуками. Да ещё и акустика его такова, что многократное эхо мечется вдоль стен, неоднократно повторяя последние ноты любой мелодии. Сегодня человек двадцать, не больше. Это истинные любители незамысловато потанцевать и показать себя при полном параде. Деревенские сливки общества! Порой уже дошедшие до состояния густой простокваши. Но и они пока неуверенно жмутся по тёмным углам, переговариваются, делятся немногочисленными новостями, смеются, не спеша ринуться в бой, девушки отдельно, пацаны в противоположном углу приглаживают ладонями свои причёски. Да ещё человек десять постоянно заходящих и уходящих, они никогда не танцуют, а весь вечер проводят на деревянных потёртых перилах крыльца, поцеживая пиво и даже самогон, в бесконечных разговорах «за жизнь» и в выяснении отношений за прошлые недоливы и за случайно сказанные кем-то грубые слова. От них уже заметно попахивает пивом и крепкими сигаретами и заглядывают в зал они исключительно от скуки. Пренебрежением опытных аксакалов к зелёной молодёжи веет от их взглядов и реплик, проскальзывающих изредка в сторону собравшегося общества. А в самом зале пахнет легкими женскими духами, кремом от мужских ботинок, и цветущими клумбами, благоухающими из приоткрытых дверей. В самом центре «танцпола» уже неистово извиваются человек пять-шесть самых нетерпеливых и отчаянных. Смотри и знай наших, разве в городе сумеют так самозабвенно танцевать? Постепенно и медленно к ним подтягиваются другие, те, кому уже надоело чего-то ждать. Зря, что ли, уплачен целый рубль? Зеркальный шар в центре монотонно вращается и резкие яркие блики искажают пространство, то делая его тесным, как спичечный коробок, то расширяя до пределов пылающей звёздами вселенной…. Этот шар тоже Андрюхиного производства. Полгода назад Галинка притащила из школы сломанный полуметровый чёрный пластиковый глобус луны, да, как оказывается, есть и такой глобус. Пришлось его подклеить и эпоксидной смолой в течении трёх дней лепить на него кусочки зеркала, раньше висевшего в фойе, но очень неосторожно попавшего под узконаправленный полёт пустой водочной бутылки. Делов-то – стеклорез, эпоксидная смола и маленький тихоходный двигатель от реле времени. Правда, приходится его снимать на время киносеанса, чтобы не мешал «первейшему из искусств», но для этого в потолке приделан специальный крюк. И как классно под этот брызгающий свет группа «Оттован» фигачит! «Крэйзи мьюзык, а крэйзи мьюзык, а крэйзи пипл, о – оо, а - аа»…, воистину так, ребятки. По крайней мере, Андрюха сегодня именно такой.
Вряд-ли для женщины, которой уже перевалило за тридцать, (а сколько же ей в ту пору было, тридцать четыре или тридцать шесть?) что-то может быть новым в вопросах близких отношений. Её уже не чем не удивишь. Ни ночным купанием под полной огромной луной, когда капли, стекающие с живота и твёрдых сосков, похожи на парное молоко. Ни внезапными порывами, когда хочется любви и нежности прямо здесь и сейчас, будь это быстрая река и глубина почти по плечи, или в это время под её спиной прохладный речной песок, колючая нагретая солнцем трава в сосновом бору или зелёная ткань биллиардного стола. Всё получается само собой и изгибы тела идеально совпадают в горячем соприкосновении и женское тело становится гибким и невесомым как у бестелесного ангела. И даже не приходят в голову сомнения, что можно вот так, когда уже не понимаешь, где твоя рука и где здесь её нога, да и какая разница, когда пусть на короткий миг, но у вас появляется общее тело. Страдающее и восторгающееся! И почти стирается грань между понятием твоё и моё, только что мысли остаются личными, а все остальное «наше». И даже сеновал, залитый густыми запахами скошенной травы, это всего лишь маленькое напоминание о цветущем рае. А любая плоскость вселенной, где можно лёжа прижаться к желанному телу, даже старое покрывало на сене - это почти земная твердь, на которой возможно всё! И вечная любовь, и великая жажда, и смерть от разлуки! И даже то, что, по мнению деревенских подростков, могут делать мужчинам только не очень достойные женщины, может вдруг оказаться прекрасным и великим. Потому что в жаркой бане можно только так. Ведь это только мысли можно подвергнуть сомнению, а чувства не поддаются никакой логике. Нет, ничем нельзя удивить опытную тридцатилетнюю женщину, но растрогать до слёз можно…. Искренними ответными чувствами! И жалко, что они, в отличие от записанных на скрижалях мыслей, не вечны….
Уже был как-то момент, когда однажды до полного разоблачения оставались считанные секунды, какие-то мгновения, но хозяин заходил в дом спиной вперёд с трудом держа в руках тяжелый лист древесно-волокнистой плиты полностью перекрывающий ему обзор, и поэтому упустил то, что могло бы его неприятно удивить. В последний момент ей удалось мгновенно собраться, вовремя накинуть халат, поправить причёску, отпрянуть на кресло в углу и поджав ноги спокойно объяснить как всегда флегматичному Николаю, что парень так поздно заглянул в гости, чтобы договориться назавтра о ремонте сгоревшего электрооргана и что-то ещё о звукоснимателях сказала. Он на это только молча пожал плечами. Типа мол, мне то что, сидите себе на здоровье, беседуйте, раз так нужно. И даже предложил угостить мёдом. Ему было все равно, что там у неё сломано на работе.… Что же у него всё-таки творилось в голове…?
Однажды Андрюха неосторожно спросил, а по любви она выходила за своего мужа или просто так, уже надо было?
- Давай пока не будем об этом, - прижалась она головой к его груди, - я просто к нему уже привыкла, но вот разные мы с ним слишком и от этого не можем понять друг друга. Иногда просто нужно сделать так, как хочется самой, а не так как правильно и прилично. И пусть потом будет немного стыдно, но зато не будет сожалений о том, что поступила вопреки своим чувствам. Всем хочется, чтобы рядом был близкий человек, иногда понятный без слов. Хочется, чтобы смотрел на тебя как на любимую женщину и любил бы, ни о чём не спрашивая. По мужски. А то так за стиркой вся жизнь пройдёт и душа без чувств завянет и тело покроется ранними морщинами. Разве может жить женщина без такой любви…? Да и соляркой от него всегда пахнет, невозможно ни на чём сосредоточиться.
Лето было уже на исходе. А жар в Андрюхиной душе только разгорался и разгорался. Прошла уже посевная, а работы у мужа Галины только добавилось. Трактористов в деревне катастрофически не хватало и он работал уже почти сутками. Некоторые после трудной жатвы ушли в отпуска, некоторые получив уборочные деньги ушли в долгий запой, а он ушёл в работу. Андрюха удивлялся, как можно так беспечно оставлять без присмотра такую женщину? Честно сказать, он и сам уже стал ревновать её к мужу, стоило только на мгновение представить их в постели, занимающимися тем-же самым, чем почти ежедневно занимается с ней он. От этого становилось тяжело на душе и больно на сердце. И от этого он не хотел и не мог даже смотреть на Николая. Стоило ему случайно увидеть его идущим по улице и приходилось сворачивать в ближайший переулок. Настолько он ревновал и боялся встретиться с ним. Думалось, что посмотрев в лицо, тот всё сразу поймёт, потому что не мог он уже контролировать свои эмоции. Удивительно, но они уже почти не боялись, что он может их застукать, и привыкли уже к этим почти бессонным ночам. Машина развозила механизаторов два раза в сутки, рано утром и вечером, а самостоятельно добраться до деревни было практически нереально. Но даже там, вдалеке, он оставался законным мужем, которому она принадлежала по закону, а Андрюха был незаконным гостем, украдкой ворующим любовь и от этого зависть только умножалась!
– Что с тобой? – порой удивлённо шептала Галина, утомившись непонятным и нервным марафоном, продолжавшимся в постели, - я уже спать хочу, детей в детский садик рано собирать, давай и на утро немножко оставим, я же здесь, я же с тобой, я утром всё для тебя сделаю, - и ласково целовала его лицо, возможно, понимая, что так он вымещает на ней свою так и нерассказанную ревность. И он засыпал, крепко обнимая её и уткнувшись лицом в ставшую такой знакомой и близкой грудь. Она была уже такой родной.
Однажды среди ночи, когда он уже крепко спал, она вдруг внезапно вскинулась в постели, внимательно прислушалась и сильно толкнула Андрюху в бок, моментально прогнав сон. Быстро и неслышно спрыгнула с кровати, растворила створку окна и положила на подоконник Андрюхину одежду и туфли и показала глазами на чернеющие вдалеке на фоне тёмно-синих небес черёмухи, тихо подтолкнув его в спину. Плотно прикрыла двери спальни и быстро потопала босиком по коридору, на ходу надевая и завязывая халат.
- Ну я же говорила тебе, оставляй сапоги на крыльце, нечего тащить грязь в дом, - донёсся очень внятно и ясно её голос из сеней. И достаточно громко для того, чтобы Андрей понял, что эта фраза сказана специально для него.
- Трактор поломался, пришлось гнать на ремонт, - донёсся в ответ низкий тихий шуршащий басок Николая.
Галина что-то ещё говорила нарочито громко, быстро и долго, но разбирать и прислушиваться к сути разговора уже не было времени, понятно было, что она как можно дольше задерживает его, давая Андрюхе время для маневра.
Одеваться было некогда, и из окна пришлось вылезть в одних расстёгнутых штанах. Присев на корточки и натягивая рубаху Андрюха услышал за спиной какой-то шорох, обернулся и остолбенел…, в двух шагах от него стоял Цербер, тёмной громадой заслоняя треть небосвода. На улице было по-осеннему холодно, но спина покрылась мурашками от нахлынувшего жара. Пёс поблёскивал глазами из-под кустистых бровей и тяжело дышал, прокачивая холодный воздух своими широкими мехами. Медленно–медленно ступая босыми ногами по скользким грядкам и держа в руках туфли, Андрей удалялся, напряжённо следя в полутьме глазами за наступающим псом. Остановился тот, только натянув цепь на полную длину. Тоскливо и тихо проскулил на прощание, видимо от осознанной добровольной невозможности свершить справедливое возмездие за хозяина, и развернувшись загремел цепью в обратном направлении.
«Надо же, вот, Галчонок, какая ты»! - думал Андрюха, спотыкаясь в темноте мокрыми туфлями, одетыми в спешке на босую ногу, о пожухлую ботву картошки и тыквенные плети, всё еще кое-где несобранные во вскопанных огородах, - «даже пёс и тот за тебя, даже этот безмозглый Цербер, обычно исходящий слюной от лютой злобы ко мне, и тот в тебя влюблён, даже не тявкнул, не вякнул, не предал тебя. Что уж тут говорить обо мне? Я видимо такой-же пёс. Какая же тоска на душе, что сейчас рядом с тобой будет лежать и обнимать тебя другой. А у меня через месяц должна прийти повестка. В армию, на два года. Я уйду, а ты станешь дожидаться меня? Нет, наверное не станешь. У тебя есть дети, муж, который тоже тебя любит, наверняка обо всём догадывается, но молчит. Ну не может он не подозревать, не может, не поверю. Как быть, что делать? А я тебя сейчас так люблю…»
Осень была на дворе. На картинке она нарисована, как зрелая красивая женщина с длинными волосами под венком из кленовых листьев, она низко парит над притихшей землёй и из её рук высыпаются на землю листья, зёрна, спелые плоды и ягоды. Взгляд её печален и задумчив. Пока Андрей знал, что она очень добрая, она всё раздаст и подарит. Оставит ли что ни будь она себе? Хотя бы просто, как память о минувших днях….