Последующие мои откровения не будут столь весёлыми, как предыдущие. Жизнь в новой стране, так беззаботно протекавшая первые три месяца, заканчивалась. Детей нужно было готовить к школе, на что требовались деньги, регулярно приходили счета за газ и электроэнергию, необходимо было оплачивать съёмную квартиру, одеваться и питаться. Не прерывая учёбы на курсах языка, мы стали убирать подъезд шестиэтажного дома. Два раза в неделю вылизывали этот подъезд от крыши до бомбоубежища в подвале и выслушивали замечания от домоуправа за отпечаток чьей-то пятерни на зеркальной стенке лифта, оставленный уже после уборки, за следы грязных ног на только что вымытых плитках у входной двери и т.д. Вся уборка занимала у нас около трёх часов, и платили за неё приблизительно 14 долларов, т.е. четыре с половиной доллара в час. И, хотя найти такую подработку в 1997 году считалось большой удачей, наших финансовых проблем она решить не могла.
Я, ещё будучи на курсах языка, каким-то чудом нашёл работу в ресторане при маленькой частной гостинице. Каждый вечер, часов в шесть, я выходил на остановку, где меня забирал и доставлял на рабочее место микроавтобус. Работа была не сложной. Я должен был до блеска отскребать и отмывать пригоревший жир с противней после жареного мяса или рыбы, тарелки, ложки и вилки, выносить мусор и объедки в огромный мусорный контейнер, мыть из шланга пол. Всё бы ничего, но моё рабочее место находилось не в помещении, а под навесом. Горячей воды мне не полагалось, а добрые «русские» женщины, увидев, что я успешно справляюсь с мытьём нержавейки, повесили на меня ещё и приготовление салата из мелко нарезанных помидоров, огурцов и лука.
После чимкентской голодухи меня поражало и бесило отношение к пище как клиентов, так и хозяев ресторана. Безжалостно выкидывались нетронутые порции рыбы и мяса, салаты вываливались в помойные баки тазиками.
- Эх, - думалось мне в такие моменты, - вас бы, скотов зажравшихся, в Чимкент, на мизерную зарплату и «изобилие» в магазинах!
По укоренившейся совковой привычке «где работаем, там и воруем», женщины – посудомойки набивали пакеты шницелями, тащили рыбу, пирожные, их ловили, увольняли, нанимали следующих, они тащили, их ловили … Что греха таить, тащил и я. Зная любовь жены к мясным и рыбным блюдам, я к концу смены подходил к шашлычнику, и он, щедрой рукой, отваливал мне килограмма полтора – два хорошо прожаренного на углях мяса. Иногда удавалось стырить очень вкусную, приготовленную по местному рецепту рыбу. Меня не ловили никогда, ибо на работу я ходил не с сумками и пакетами, а с маленькой с виду, но вместительной сумочкой - барсеткой, которая ни у кого не вызывала подозрений.
Домой я возвращался обычно к двум часам ночи. Поднимался на второй этаж виллы, где была установлена сидячая ванна, обливался тёплой водой, намыливался и открывал кран, из которого шла уже холодная вода. Как оказалось впоследствии, солнечный бойлер на крыше к этой трубе подключен не был, но платили мы за него исправно. Поспав часа четыре, я шёл на курсы. Нужно ли говорить, что никакие знания в моей сонной башке отложиться не могли. Передо мной встал выбор. И я выбрал. Работу.
Не знаю точно, как сейчас, а в первые годы нашего пребывания на Святой Земле основными работодателями в стране были частные бюро по трудоустройству. Эти конторы брали с хозяев предприятия по 30 – 40 шекелей * в час за каждого раба, а самому рабу платили по 13 – 15. В связи с упавшим на страну миллионом репатриантов из стран СНГ, предложение намного превышало спрос в рабочей силе и почти на каждой конторе по найму висело объявление типа «Требуются рабочие с техническими навыками до 45 лет». Мне было 46.
Наконец, после долгих хождений, собеседований и финалов этих собеседований в виде обещаний позвонить (что фактически являлось отказом), мне предложили работу на фанерном заводе. Я был счастлив. В те времена кандидат или доктор наук с метлой и на подножке машины, собирающей мусор по городу, был обычным явлением. Дамы с полным ртом золотых зубов, золотом на шеях и пальцах собирали в парке бумажки и окурки, оставленные местным населением после выходных. Для женщин верхом удачи было найти работу по уборке квартир или уходу за больными и стариками. А я попал на завод…
Привыкший к масштабам предприятий родины, где по территории заводов развозят на автобусах, я с удивлением увидел несколько сараев под общей крышей. Стен у этого гиганта ашкелонской промышленности практически не было. Огромные станки распускали брёвна на тонкие, широкие ленты. Эти ленты древесины резались на листы и доставлялись к сушильным печам, на одной из которых мне и предстояло работать. Влажность в помещении была под восемьдесят процентов, температура около печи доходила до 35 градусов, смена продолжалась 8 часов плюс 30 минут на обед. Почти ежедневно, к концу смены цех обходил начальник производства и предлагал остаться на вторую смену, то есть ещё на восемь часов. Отказываться не рекомендовалось.
Недолго длилась моя фанерная эпопея. Кто-то где-то в верхах решил, что фанеру выгоднее завозить из-за рубежа. Руководство завода и профсоюз организовали акцию протеста с выездом в Иерусалим, к зданию Министерства труда, у стен которого мы пол дня простояли стуча по тротуару рейками и вопя: «Щаранский домой». Щаранский – тогдашний министр труда, в канцелярии отсутствовал, полицейские равнодушно жевали жвачки, а мы, сорвав голоса, уехали в Ашкелон. Завод закрыли.
Поднаторевший в общении с представителями контор по найму, я начал активно искать новую работу и, получив подтверждение подлинности диплома из Иерусалима, встал на учёт в государственном бюро трудоустройства, в отделе для специалистов с высшим образованием. Большой надежды, однако, найти работу по специальности я не питал.
Cледующим этапом моей трудовой деятельности была работа на электростанции. Для начала мне и ещё одному претенденту на рабочее место выдали диски, так называемые «болгарки» и отправили зачищать от ржавчины железный потолок какого-то навеса. Трудно сказать про эту работу, что она была не пыльная. Пыли и ржавчины очень даже хватало. В течение всего рабочего дня метрах в двадцати от нас, на корточках, сидел абориген и, не отрываясь, следил за нашей работой. В течение девяти часов мы с напарником полировали ржавый потолок. Девять часов с поднятыми руками, без респираторов, в облаках ржавой пыли. Мы выстояли и были приняты на работу. Бригада зачищала и готовила к покраске металлоконструкции. Мы как обезьяны передвигались по переплетениям железных балок и доводили их до блеска. О монтажных поясах, касках и респираторах речи не было.
Тем временем группа, с которой я начинал изучать иврит, закончила курс. Среди однокашников были супруги Наташа и Владимир, жившие до отъезда из Союза во Фрунзе (Бишкек), с которыми мы поддерживали дружеские отношения. Однажды Володя позвонил мне и сказал, что через земляка нашёл работу на строительстве большого торгового центра в Холоне, пригороде Тель Авива. Он пригласил меня и ещё одного сокурсника на прокладку противопожарной системы. Оплата была на два шекеля в час выше минимальной зарплаты. В конце сентября мы приступили к работе. Начали с нуля, то есть с минус третьего этажа. Подвешивали к стенам и потолкам окрашенные в ярко – красный цвет толстенные трубы. Работали в темноте, в узких коммуникационных траншеях. Рядом с нами работали электрики из Украины и сантехники из Молдовы. Чем выше мы поднимались по этажам торгового центра, тем меньшего диаметра были трубы. К весне работа была закончена. Вставать в пять утра, чтобы ездить на объекты в центре страны и возвращаться домой в семь – восемь часов вечера я больше не хотел…
В Израиле, для поддержки учёных – репатриантов было создано несколько фондов. Получив из министерства образования свидетельство о том, что диплом мой подлинный, а не куплен в подземном переходе Алма-Аты, я подал документы на право получения стипендии Шапира. Работы не было, и встав на учёт на бирже труда, получая пособие по безработице, я пошёл работать без зарплаты в питомник при ашкелонской больнице. Разговор с заведующим питомником был мне как бальзам на душу. Выяснив, кто я и чем занимался в прошлой жизни, ознакомившись моим резюме, трудовой книжкой и списком научных публикаций, профессор пообещал в течение месяца решить вопрос с моей стипендией и трудоустройством. Выгода у него получалась двойная. Во-первых он приобретал квалифицированного специалиста по морфофизиологии грызунов с большим опытом работы. Во-вторых – фонд Шапира на первом году работы оплачивал 75 % моего заработка, на втором году – 50% и, на третьем -25% плюс – полностью финансировал оборудование моего рабочего места вплоть до приобретения персонального компьютера.
Всё было прекрасно, но … . Но, на момент моего прихода в питомник, ответственной за его работу была некая Наташа – одинокая женщина бальзаковского возраста, бывший экономист санатория КГБ на одном из курортов Крыма. Отношения наши поначалу были товарищескими. Я занимался мытьём клеток, давал корм крысам, менял опилки в клетках. Постепенно мне стали поручать определение пола родившихся зверьков, селекцию, а однажды шеф пригласил меня в лабораторию, изучающую сахарный диабет и познакомил с её заведующей.
Вот тут оно и началось… КГБшная Наташа, разглядев во мне конкурента, стала по любому поводу, а чаще без повода, орать на меня самым наглым образом. Я, как сумел, объяснил ей, что,
1.работаю здесь бесплатно,
2.что она мне, слава Богу, не жена (жена, кстати, никогда не имела привычки повышать на меня голос), и,
3.я послал её по конкретному адресу, в выражениях, которыми привык общаться с пьяными сезонными рабочими. Наташа удивилась и сменила тактику. Разговаривала она со мной с тех пор в пол тона, строго на « вы», и только по делу.
А тем временем начальство, всё более убеждаясь в моей профпригодноси, стало поручать мне работу посложнее мытья клеток и замены в них опилок. В частности, я определял количество и пол новорожденных зверьков, отсаживал подросший молодняк от взрослых самок, проводил селекцию крыс в соответствии с требованиями руководства в лице Наташи.
В питомнике было несколько помещений, где содержались лабораторные животное. В одном из них нужно было работать особенно тщательно, так как там выводилась линия крыс, чувствительных к изучаемому заболеванию. В один прекрасный день, когда вопрос о моём приёме на работу был практически решён и оставалось уладить только некоторые бюрократические мелочи, я получил задание. Нужно было пересчитать отсадить молодняк в одной из комнат. Без задних мыслей я отправился туда и, часа через полтора рассадил зверьков по клеткам, в соответствии с их полом указав на этикетках пол и количество.
- Теперь сделайте то же самое во второй комнате, - получил я указание от заведующей крысятником. Это была комната, где содержались чувствительные к заболеванию крысы.
Я перешёл в следующее помещение, а Наталья зашла в комнату, где до этого работал я. Через пол часа я был вызван к месту прежней деятельности и услышал,
- Мало того, что вы не умеете определять пол, вы ещё и считать не умеете!
Это было сказано специалисту с 25 летним опытом работы, который делал дипломную по морфологии и физиологии грызунов, вскрыл не одну тысячу песчанок и сурков и мог определить пол эмбриона домовой мыши (биологи меня поймут)!
Что здесь было неясного? В моё отсутствие КГБшная дама устроила мешанину в клетках, на которых МОЕЙ рукой были написаны количество и пол зверьков. Великолепный ход! Я бросил работу, молчком собрал свою сумку и пошёл к выходу. До самых ворот за мной бежала Наталья повторяя,
- И куда ты, дурак? Твои документы пришли на стипендию Шапира! Вернись сейчас же!!!
Я не вернулся...