Летом 1951 года родители успешно закончили обучение, но на деревню, лечить детей не поехали, а поехали они по направлению Минздрава СССР в столицу Казахстана, в Среднеазиатский противочумный институт. Осенью их отправили на курсы специализации врачей по особо опасным инфекциям в г. Иркутск. Окончив курсы родители вернулись в Алма-Ату откуда были направлены в Нарынкольское противочумное отделение. Посёлок Нарынкол находится на самой границе Казахстана с Китаем, на высоте около 2000 метров над уровнем моря, в глуши Тянь-Шаньских гор, куда, по-моему, и сам Семёнов-Тяньшаньский не забредал. Тем не менее, там жили, работали, делали науку вполне цивилизованные и высокообразованные люди. Каждый год, с середины апреля до конца сентября отец работал в «поле». Отделение выставляло эпидотряд со стационарной лабораторией в ущелье Кокпак и мобильной зоогруппой, которая кочевала по разным ущельям и урочищам, отлавливая грызунов ( в основном сурков ) и доставляя их в лабораторию для исследования на наличие чумы. Зоологической группой руководил зоолог, а лабораторией и отрядом в целом врач, в данном случае мой отец. Дома он в те дни бывал крайне редко, приезжал на лошади, пропахший лизолом, хвоей горных лесов, лошадиным потом, мылся в бане, ночевал, а утром взяв чистое белье, уезжал назад, в свой Большой Кокпак, находящийся километрах в пятидесяти от Нарынкола. Как жутко и здорово мне было, когда он сажал меня на лошадь ! Казалось, что с этого богатырского коня ( малорослой монгольской лошадки ) видно весь мир. Как горько я плакал, когда меня оттуда снимала мама !
Мама работала в лаборатории отделения. Лаборатория занималась приготовлением питательных сред для выращивания чумного и других микробов, обеспечивала ими полевые лаборатории. Кроме того, врач должен был вести санитарно-просветительную работу среди населения.
Я был спокойным ребёнком. Уходя на работу, родители оставляли меня дома одного и я, часами сидя на полу, строил башни из кубиков, смотрел книжки с картинками, рисовал, а частенько, там же, на полу и засыпал. Не было у меня склонности проверять шкафы и тумбочки, да, собственно и шкафов-то у нас в то время не было. Был у нас самодельный стол, родительская кровать, моя кроватка, три табуретки, пара кастрюль и кое- что из мелкой домашней утвари. А в «красном» углу, там, где у верующих висят иконы, у нас висело чудо техники - чёрный круглый радиорепродуктор, который иногда страшно хрипел, а иногда даже говорил человеческим голосом, и которого я побаивался. Вот и всё имущество молодых специалистов с высшим образованием.
Мир за пределами дома не всегда бывал доброжелателен. Мог клюнуть петух, чуть ли не одного со мной роста, могли погнаться злые гуси, которые паслись около дома, или заорать диким голосом вечно пьяный шофёр Холейко, а из-за забора заглянуть во двор и страшно засмеяться, показывая редкие жёлтые зубы, старуха- казашка. Друзей у меня, однако, тоже было немало. Под крыльцом жила собака Симба, у которой было пятеро чудесных щенков. В доме у забора жили Лёнька Чижов и его младший брат Мишка. Ленька на два года старше, ему уже шесть лет и, потому был он среди нас в большом авторитете. Были в нашем обществе и дамы, в том числе и самая закадычная моя подруга Ольга Сурмина. Эта девочка, моя ровесница, в прямом смысле спасла мне жизнь. А было это вот как. Зима в высокогорье наступает рано. В середине октября уже лежал снег, а глубокая яма с водой для лабораторных нужд покрылась тонким ледком. Мы с Ольгой стояли на краю этой ямы и кидали снежки, пытаясь разбить корочку льда, но у нас ничего не получалось. Я решил действовать радикально, подошел к краю ямы, поднял одну ногу, чтобы пробить лёд, вторая нога соскользнула, и я очутился в ледяной воде. Почему я не утонул сразу? Не знаю. Наверное, шуба удерживала на плаву. Ольга приняла решение мгновенно. Она, стоя на краю ямы, протянула мне руки, и, пятясь назад, уперлась спиной в забор. Я не мог встать, потому, что большая часть моего тела находилась в воде, а она не могла тащить дальше, забор не пускал. И тогда эта четырехлетняя девчонка подтянула мои руки к забору и дала возможность ухватиться за штакетник. Дальше я действовал уже сам. Мокрый, ревущий и замерзший брёл я домой, думая о том, как попадёт мне за мокрую шубу, а навстречу мне бежала мама, которой кто- то уже успел всё рассказать. Потом была тяжёлая ангина с высокой температурой, противным горячим молоком и компрессами на горло. Отец, решив, что больному ребенку необходим бульон из свежей дичи, отправился на охоту. Я помню, как он вернулся поздно вечером. Одежда мокрая и покрыта корочкой льда, губы синие, весь содрогается от холода, а в руках один убитый дикий голубь. Возвращаясь домой, он провалился под лёд на речке Текес и, если бы это произошло на середине реки, его наверняка унесло бы течением в Китай. Помню слёзы мамы, когда она варила этого голубя, и даже вкус голубиного бульона.
Холодной и снежной зимой 1954 года наступил мой первый, запомнившийся день рождения. Были приглашены гости, были подарки и угощение, стояла ёлка, не разобранная с нового года. Эта традиция в нашей семье соблюдается уже 60 лет. Ёлку убирают после 18 января. Не помню, кто конкретно был на этом торжестве, кто и что подарил мне, но очень хорошо запомнил подарок Оли Сурминой – двухсотграммовую пачку маргарина, которую тут же развернули, и мама мазала его всем на хлеб. Казалось, на свете нет ничего вкуснее.
Каждую весну в отделение пригоняли табун полудиких лошадей, из них отбирали нужное количество для работы зоологических групп, объезжали их и готовили к полевому сезону. Надо ли говорить, что пока чабаны пытались укротить горячих казахских тулпаров, дети висели на заборе, восхищаясь силой и дикостью этих животных, ловкостью и бесстрашием людей. Один жеребец на наших глазах сбросил несколько человек. Последний сброшенный всадник с земли не поднялся, потом мы узнали, что он погиб. Одним из любимых наших развлечений было гонять лошадей по двору. У начальника отделения был жеребец, который признавал только хозяина. Меня угораздило погнаться именно за этим конём. Подробности я не помню, но и сейчас, когда мне уже за шестьдесят, иногда снится большое копыто с блестящей подковой, которое медленно поднимается, чтобы ударить. Я просыпаюсь в холодном поту и до сих пор не могу понять что (или кто ? ) тогда удержало это копыто.
Очень хорошо запомнился мне наш с мамой поход в кино. Отец, по натуре человек не очень общительный, тащиться ночью по грязи в очаг культуры категорически отказался . Произошла размолвка, в результате которой он остался дома, а мы, принципиально отправились смотреть фильм. Путь был неблизким, по весенней грязи через весь посёлок.
По дороге я обратил внимание на огромную, глубокую лужу посередине улицы. Фильм закончился и мама, взяв меня сонного и уставшего на руки, шла в кромешной тьме домой. Я хорошо запомнил место, где была эта лужа и, несколько раз напомнил ей об этом, но она, видимо занятая своими мыслями, пропустила мои слова мимо ушей, оступилась и, во весь рост рухнула в грязную, холодную воду. Я, естественно, оказался под ней и, пока она вставала на ноги, от души нахлебался грязи и навозной жижи. Как горько мы оба плакали, возвращаясь домой. Как жалко маме было меня, мой новый матросский костюмчик, своё новое, первый раз одетое платье и испорченный вечер. Так прошёл первый в моей жизни культпоход. Видимо поэтому я до сих пор не люблю массовые мероприятия и предпочитаю отдыхать дома.
Пожалуй, самым большим событием в моей жизни того периода был приезд к нам в гости бабушки Евы. В пятьдесят девять лет, после перенесенного инсульта она нашла в себе силы добраться до нашей Нарынкольской глуши, чтобы повидать внука. Сначала поездом Одесса – Москва, затем четверо суток поездом Москва – Алма-Ата и триста пятьдесят километров по степным и горным дорогам на попутных машинах, таков был её путь.
В то время дорога Алма-Ата - Нарынкол ещё не была покрыта асфальтом, а машины ходили редко. Бабушка привезла с собой множество чудес: шоколадного зайца, заводной пароход, и машину с колесами на резиновых шинах, которую друг мой Лёха Чижов вспоминает и в возрасте за шестьдесят, в Израильском городе Ашкелон. Мы собирались всей компанией и под предводительством бабушки ходили на пограничную заставу смотреть лошадей и собак, на речку Текес купаться, загорать и пускать в плаванье мой пароход. В общем её приезд доставил мне много радости. Пожалуй, никто не уделял мне столько внимания и не любил меня так, как бабушка Ева.
Из событий того времени в памяти осталась, поездка всем отделением на рабалку в урочище Малый Кокпак. Взрослые ловили рыбу сачком, а нам с Лёхой к палкам привязали нитки с крючками из проволоки и мы, счастливые «рыбачили» до конца пикника. Обратно ехали с приключениями. На крутом подъёме заглох двигатель и, одновременно, что-то случилось с тормозами, машина медленно покатилась к обрыву глубиной более сотни метров. Если бы мужчины не успели соскочить и подложить под колёса камни, полёт наш был бы недолгим, а смерть немучительной. Так в те времена на горных дорогах погибало много людей. Случается это и сейчас.
Природа Тянь-Шаня до сих пор стоит у меня перед глазами. Несмотря на свой небольшой возраст, я тонко чувствовал красоту окружающих посёлок гор. Меня поражал контраст между ослепительной белизной пиков, чернотой скал, яркой сочной зеленью высокогорных лугов, яркостью цветов. В горах, благодаря более влажному и прохладному климату, растительность более яркая, чем на равнине. Уже в три-четыре года я любил собирать и дарить маме букеты горных цветов. Летом в нашем доме всегда были цветы. Любовь к горам осталась у меня на всю жизнь и, уже в зрелые годы, проживая в Израиле, но наверняка, под впечатлением воспоминаний я написал стихи о горах:
Я ни о чем сегодня не жалею,
Не рвусь назад. Возможно, это странно,
По жизни той душою не болею.
А мне все снятся горы Казахстана.
Я видел шесть морей, три океана,
Бывал в тайге, в Крыму, под Ленинградом,
Красиво всё, но горы Казахстана …
С чем вас сравнить, холодные громады ?
Вдыхая дым костров и дым табачный,
Глотая пыль дорог, я постоянно,
Как сказку из судьбы своей бродячей
Вас вспоминаю, горы Казахстана.
Когда я уставал душой и телом
От мата,карт, от пьяного угара,
Я очищался чистотой Кумбеля,
И наслаждался красотой Талгара*.
Седой, больной, нещадно жизнью битый,
Живу в раю, зализываю раны… ,
Я сплю, а по тропе стучат копыта,
Я снова еду в горы Казахстана.
Летом 1955 года мы уехали из Нарынкола в Алма-Ату. Отца, как перспективного молодого учёного перевели в эпидемиологический отдел Среднеазиатского научно-исследовательского противочумного института, мама стала работать сначала в лаборатории питательных сред, а затем возглавила вновь открывшуюся лабораторию диагностических препаратов. В 1956 году Нарынкольское противочумное отделение было расформировано, а его сотрудники переведены на работу в Чимкентскую и Талдыкурганскую противочумные станции и противочумный институт в Алма-Ате.
*Кумбель и Талгар - горные пики в окрестностях Алма-Аты.