Тревожна тишина над
Бабьим Яром.
1.
Еще никто не умирал,
еще никто здесь не стрелял,
и неизвестный Бабий Яр
был пуст
и был он – просто яр.
И не было к нему дорог…
Переступая свой порог,
предположить никто не мог,
что их давно оставил Бог.
Здесь убивали мой народ.
Кто убивал? Какой-то сброд.
Нет – нелюди... И в наши дни
мерзавцев много им сродни.
Случайно в Яре нет меня.
Но не случайно, всё кляня,
вошел я мысленно в беду
и оказался в том аду.
2.
В Бабьем Яру
им могилы не рыли,
а пулеметами
саваны шили.
И крики, молитвы,
отрывок псалма...
Их веки сомкнулись...
И – вечная тьма!
Падали с нею
с обрыва крутого
в пасть рукотворного
ада земного.
3.
Здесь поселились на века
Печаль и Скорбь, Беда, Тоска.
И всё – неслышная молитва.
И с нею стон звучит здесь слитно.
Но Он?!.. Где был в те дни, когда
здесь убивали всех и вся?
Как страшно, если нету Бога,
а смерть дежурит у порога!
Навеки будет проклят тот,
кто здесь слова произнесет
на страшном языке забвенья
во имя злого намеренья.
Нет! Здесь не яр и не овраг –
огромный, страшный саркофаг.
Здесь Бог в душе моей убит
и мальчик, тезка мой, Давид.
4.
В Бабьем Яре – бабье лето.
Серебрятся паутинки
и качаются от ветра
обреченные былинки.
Вечереет, и к востоку
удлиняются все тени.
И трепещет одиноко
пламя свечки рядом с теми,
кто упал здесь бабьим летом
в том далеком сорок первом.
5.
Тихая Некрасовская улица…
За оградой – школа. Во дворе
листья, ветром поднятые, кружатся –
так бывает часто в октябре…
Из Бабьего Яра –
здесь горы вещей.
А в классах – в них свалка! –
подсчет барышей.
Доход им приносит
ведь каждый еврей,
включая грудных
и постарше детей.
Детские трусики
собраны вместе.
Ящики полные –
кольца, часы.
Труд кропотливый –
и все честь по чести!
Ни молний разящих!
И нету грозы!
Не дрогнули небо,
земля, её недра!
И нет, не разверзлись они
для убийц!
Не поглотила их
пропасть иль бездна,
не раздавили,
как мерзких мокриц!
В Яру оставались
лишь только ключи.
Казалось, торчали
они из земли...
Их тоже велели
собрать палачи.
Ключи от квартиры
валялись в пыли.
Тихая Некрасовская улица…
За оградой – школа. Во дворе
листья, ветром поднятые, кружатся –
так бывает часто в октябре…
6.
Мальчики, девочки Бабьего Яра,
вам бы сейчас умирать предстояло.
Было б за семьдесят вам – не обидно:
дедушки, бабушки – возраст солидный...
А был здесь кошмар: пулеметный огонь –
стрелял полицай за мизерные блага.
Забрызган позором немецкий погон.
И круто склонились отроги оврага.
И сдавленный крик – он остался вдали.
И выстрел – кого-то еще раз убили...
Смесь пота и крови, и детской слезы
глубины оврага тогда поглотили...
И ночь виновато вползала в дома.
А ваши кроватки уже пустовали.
И реквием страшный – сама Тишина.
И только игрушки без вас тосковали.
Мальчики, девочки Бабьего Яра,
вам бы сейчас умирать предстояло.
Было б за семьдесят вам – не обидно:
дедушки, бабушки – возраст солидный...
7.
Небо – космоса лужа.
Плавали в ней облака.
Солнце замерзло. Стужа.
Деревья трещали слегка.
Черный обрыв, как траур.
Выступил он из снегов.
И, как могильный мрамор,
полон печалью веков.
8.
Над Яром, над нами,
над всею землей
флаг-талес незримый
с еврейской звездой
приспущен в печали.
Здесь вечный покой.
И кадиш звучит
над горящей свечой.
И пламя трепещет
с моею душой.
И горе здесь снова
склонилось со мной.
9.
- Ты откуда, малыш?
- Я из Бабьего Яра…
- Ты откуда, старик?
- Я из Бабьего Яра...
Это я – тот малыш,
это я – тот старик,
на коленях к могиле
огромной приник.
Бабий Яр – здесь могила
твоя и моя,
и беда всех народов
планеты Земля.
10.
Роняют ветки листья-лепестки –
те падают, как желтые цветки!
В тот день они вот так лежали –
трепетной мозаикой печали.
И детский плач мерещится – мой плач.
И вижу я, как целится палач...
День этот – предпоследний в сентябре –
его ужасней нет в календаре.
Крещатик… Год две тысячи седьмой.
Парад нацистов… Киев, что с тобой?!
Идут они со вскинутой рукой –
по нашей, не берлинской, мостовой.
Пылал вдали и там сгорал закат.
Мне показалось, что звучит набат.
Он рокотал – из глубины земли
безмолвные проклятья в небо шли.
Теперь я понимаю, что недаром
тревожна тишина над Бабьим Яром.
Стучались в вагоны
судьбы перегоны
1.
Желтые звезды созвездия Гетто.
Звезды из Гетто падали в Лету.
Слезы и кровь отмывали дожди.
Пули остались – навеки вошли
в землю и в душу, и в наши сердца.
Шрамы болят от литого свинца.
2.
Стучатся в вагоны судьбы перегоны…
И доля у всех нас – одна.
Куда-то везут. И что будет, не знаем.
Но горе мы выпьем до дна…
Мы – рыцари ордена Желтой Звезды.
Звезда – как цветущий шафран на груди,
как цвет янтаря – словно солнечный свет.
С ней тянется шлейф из несчастий и бед.
О, Бог всемогущий, наверно, и Ты
достоин такой же звезды, как и мы.
Желтые Звезды – смертельные раны, –
пропуск наш в топки, овраги и ямы.
Мальчик, недавно игравший с котенком, –
дым из трубы был тем самым ребенком,
мамой и папой, здесь ставшим седым.
Варшавское гетто –
теперь это дым.
Желтые Звезды из топок Треблинки
в небо ушли по незримой тропинке.
В нем и остались, и звездами стали.
Правду искать они очень устали.
Но берегитесь, варвары-готты:
Желтые Звезды – в небе Европы!
Стучались в вагоны судьбы перегоны…
И доля у всех нас – одна.
Случилась для нас – лишь для нас! – катастрофа…
Мы выпили горе до дна.
3.
Еврейский мальчик
в Варшавском гетто.
Его ладошки
подняты вверх.
И нету мамы,
стреляют где-то,
и папы нет.
Убили всех?
Его ручонки
взывали к небу,
взывали к людям –
ко всем вообще...
Мой бедный мальчик,
еврейский мальчик!
Как звать его?
Зовут Моше.
А если б выжил
Моше-сапожник,
Моше-учитель,
Моше-мудрец,
нашел бы силы
творить молитвы,
простить все Богу,
наконец?
Памяти Кишинёвского
погрома (1903 г.)
Вышли на улицы Подлость
и Злость со свирепым нутром –
так в каждую южную волость
врывался еврейский погром.
От запаха крови пьянея,
несли и хоругви и флаг,
бандиты от Бога-еврея
так ждали поблажек и благ!
Прошла для них точка возврата –
и войны, затем – нищета,
и вскоре, а не когда-то
к ним беды пришли неспроста.
Сейчас их наследников много!
Не зная причины, потом
их дети жить будут убого
со злым перекошенным ртом.