Зоологи, работавшие в Талдыкурганской ПЧС в 70-е - 80-е годы, наверное хорошо помнят работу совместно с лётчиками Бурундайского авиаотряда по так называемым опорным точкам. Вся территория деятельности станции в Прибалхашском очаге чумы была разбита на квадраты. В центре таких квадратов устанавливались видимые с небольшой высоты ориентиры и каждый сезон там проводились учёты обитаемости колоний песчанок и наличие мигрирующих блох. Мы с Костей Цоем мотались по всему Или-Каратальскому междуречью и наблюдали за численностью песчанок на юг от берега Балхаша до границы пустыни. С вертолёта я не раз видел волков, диких кабанов, редкого в те времена джейрана. Пару раз посчастливилось мне увидеть и легендарных мустангов Казахстана. По одной из версий, отступающие в 20-е годы под натиском красных части казаков и белогвардейцев потеряли в степи табун лошадей. Эти лошади выжили. Часть из них зимой, по льду озера перешла на южный берег Балхаша и затерялась в безлюдной пустыне. Потомков этих лошадей мне и посчастливилось несколько раз видеть с воздуха.
Впрочем, мы же о вертолётах ...
С баканасским зоологом, Касымжаном, летали мы как-то по точкам на левом берегу реки Или. На предпоследней, подходя к вертолёту я заметил потёки масла. Я сказал об этом пилоту, но он только махнул рукой. Взлетели. Масло потекло по окну, в которое я смотрел. Сели на последней точке, пробежались по колониям песчанок. Весь левый борт был залит маслом.
До Баканаса около 60 километров, минут 20 лёта. Это были не лучшие минуты в нашей жизни. Вертолёт клюнул носом, пилот резко взял ручку на себя, машина стала заваливаться на хвост и в сторону. Пилот отдал ручку от себя и вправо, вертолёт клюнул носом … На панели ярким, красным цветом горела лампочка с надписью «Отказ гидросистемы». Я сидел за Касымжаном и видел, как голубая рубашка пилота за пару минут стала тёмной от пота. Так, в «пьяном» вертолёте, летели мы до Баканаса. Сначала я тупо пялился в окно, потом подумал, что совсем не хочу видеть, как мы гробанёмся, свернул и положил под голову штормовку, и лёг на заднем сиденье. Минут через пять я решил, что всё-таки встречу смерть с открытыми глазами. Касымжан окаменел в переднем кресле. Он сидел со сжатыми, как у женщин коленками, на которых лежала красная папка с записями. Лётчик боролся с ручкой штурвала. Вертолёт выписывал кренделя, но держался в воздухе.
Наконец, мы прошли над рекой, перелетели окраинные дома Баканаса и зашли на взлётную полосу. Обычно вертолёт при посадке снижается, зависает и вертикально опускается на землю. На этот раз мы летели метрах в полутора над полосой и не садились. Я глянул в окно. На краю аэродрома стояли «Скорая» и пожарная машина, а по такыру за вертолётом пылил газик из противочумного отделения. Вертолёт снова стал набирать высоту. Пошел над рекой. «В воду будем прыгать», безразлично подумал я. Как сообщил мне потом Касымжан, он подумал то же самое. Прыгать мы не стали. Вертолёт вновь потянул на бреющем над полосой, пилот поймал точку, при которой машина сядет на все три колеса, и грохнул её об землю. И тишина … Мы с напарником, как два раненых сайгака, неслись с аэродрома. Машина, которую за нами прислали, осталась где-то позади.
- Саша, ты как? – спросил Касымжан, остановившись на пол пути до отделения.
- Нормально. А ты?
- Да что-то вот сердце прихватило.
- До дома дойдёшь?
- Дойду, наверное.
- Ну, иди. А я в аптеку.
Мы разошлись. Он пошёл домой, а я – в магазин. Я купил водку на все деньги, которые были в моём планшете. Мы два дня лечили больное сердце Касымжана, а на третий, с Цоем, снова летели на Каратал. А на обратном пути я вновь увидел масло на стекле, но на этот раз мы успели. Вертолёт дотянул до аэродрома прежде ,чем отказала гидравлика. Вечером Цой собрал вертолётную группу и устроил большой разнос всему лётному составу. Он сказал тогда много слов. Некоторые из них были цензурными.
Меня поражало отношение авиаторов к технике, к собственной безопасности и жизни. Как-то я услышал над головой нехарактерный звук и обратил на это внимание командира.
- Херня. Обшивка где-то отошла.
На следующий день звук усилился.
- Не твоё дело!
На третий день шум превратился в визг и мы отказались летать до выяснения его причин . С ворчанием и матюками технари разобрали двигатель и сообщили нам, что вертолёту оставалось летать приблизительно пол часа - час. Два дня мы ждали, пока привезут и поставят новый двигатель. Не зря существует высказывание, что интуиция – это способность головы чуять задницей. Моя задница прочувствовала ситуацию правильно.
У нас был пилот, который любил читать в воздухе, зажав рукоятку штурвала между коленями. Удивительная любовь к печатному слову!
Мы летали на вертолёте, у которого керосин струёй толщиной в палец, хлестал на выхлопную трубу. А температура у МИ-2 на выхлопе 800 (восемьсот) градусов по дедушке Цельсию. Авиаторы летали. Им нужен был налёт часов. Это был их заработок.
Ну, а я? После тех приключений я долетал сезон и наотрез отказался работать в вертолётной группе. Еще много лет я садился в самолёт, только приняв стакан водки, а когда хмель проходил, добавлял, так как летать по работе приходилось часто и много. «Рождённый ползать летать не ДОЛЖЕН …», как сказал один Буревестник.
18.12.2009.