Зацвёл «Христовым оком» девясил,
Лев-август растянулся в полудённой дрёме.
Меня любили. Ах, как я любил
перекрестить свой взгляд с твоим в проёме
раскрытого окна на берегу в Осокорках,
и упиваться и пьянеть и просыпаться
усекновенной головой в твоих руках,
вязавших раньше кружева на пяльцах,
и быть без имени, без памяти, без слов
прошенья и прощения Ироду Антипе,
и сознавать, что даже безголов
нас общей верой повенчал Креститель.
Меня любили, или я любил…?
На берегах Йордана прорастает семя,
и острорёберный, как меч, аир,
сжимает в тонких пальцах Саломея.
Лежит на поле Серафим без крыл
в анфас похож на юного Ван-Гога.
Меня убили или я убил -
нет разницы... и милости у Бога.
В палаты каменны открыты ворота
святым угодникам, но мне туда не надо.
Святая Русь, ах, как же ты свята
в ночных салютах мироточащего града.