Давай, как тысячи остальных взрослых и детей — пальцы в глотку,
Ведь теперь твой маленький дом похож на запертую подлодку.
Ногами на табуретке, смотришь вниз, на букашек, и окна твои открыты,
Пусть люди поднимут головы и посмотрят, как много в тебе сокрыто.
Могу поспорить, тебя тянет куда-то за горизонт сильным магнитом,
С такой нарастающей силой, что одним хлопком — будешь прибитый.
Янтарная кровь наливает в горячее сердце вишнёвый горький кисель,
Спасибо тебе, что моя миллионная смерть повторяется каждый день.
Не видеть, не слышать, сидеть в кислом тумане сбившегося дыхания,
Крестиком вышивая смертный свой приговор, не привлекая внимания.
Нитка в иголку — колючим клубком сбивая спешащих прохожих.
Тебе тоже грустно? Хорошо, теперь мы хоть чем-то с тобою похожи.
Знаешь, вечно бледное небо у севера напоминает ночную тошноту,
Как-то слишком ласково было брошено это твоё «я ухожу...».
Лети, моя стойкая грудь неподвластна холодному ветру и морозам,
Только наше теперь оказалось моим неподъёмным тяжёлым грузом.
Мысли плескаются в голове руками в горячих чернильных водах,
Не различая знакомых и друзей, что такое «хорошо» и «плохо».
Я во снах появляюсь маленьким Каем с замёрзшим сердцем внутри.
И отчаянным гласом: «Забери же меня отсюда, я прошу тебя — забери».
Оттого, что тучи болеют — горы быстрее растут, почти поминутно,
Знаешь, на смену ночным балладам приходит серое и дождливое утро.
Табуретка шатается — назад, в кипятке растворяясь морской солью,
Выбираясь как дикий отшельник на минуты сладостной воли.
И опять по новой. На табуретке, смотришь вниз, и окно твоё вновь открыто,
Пусть люди в капюшонах посмотрят в тебя — как много в тебе сокрыто.
Так давай же, как тысячи остальных взрослых и детей — пальцы в глотку.
Просто хватит прятаться ото всех в своей тонущей подлодке.