***
Берлин, век – двадцатый, год – тридцать девятый,
По Unter den Linden гуляет народ:
Ухожены Freulein, Grossmutter опрятны,
Собаки смеются различных пород.
С иголки мундиры, ведут Offiezieren
Под руку счастливых девиц (или жён?) –
Все чинно и благостно gehen spazieren,
Лишь унтер в отставке чуть-чуть раздражён.
Он треплет настырно приятеля лацкан
И громче, чем надо, ему говорит:
«Когда же полякам дадим мы по лапам,
Ужели наш фюрер за всем не следит?
Читал ты сегодня статью в «Beobachter»:
Опять говнюки обстреляли наш пост!
Ведь это не люди – я видел их в шахтах –
Презренный и липкий коровий навоз!
Они заручились поддержкою «томми»,
Сшибают объедки, подачек куски,
Их Ротшильд, как пасынков, франками кормит,
Из «Берты» пальнуть бы – наложат в портки!..
Mein Gott, как нам, немцам, в кругу недобитков
И гадко, и мерзко, – сколь можно терпеть?
Хлебнуть нам пришлось унижений с избытком,
Но мы разломаем позорную клеть!
Изверились братья под гнётом отребья,
Что руку протянет в беде Vaterland,
Достойны все немцы счастливого жребья –
Клянусь, я заждался бесстрашных команд!»
«So, so, – согласился с ним быстро приятель, –
Конь в стойле – не конь, – пожиратель овса;
Стальной дух отваги привил нам Создатель,
Не в правилах наших играть в словеса!
Поверь, никогда мне так всласть не дышалось:
Никто назиданьем не моет кишки,
Ко всякому сброду фальшивую жалость
Не надо цедить, чтоб простились «грешки»!
Смотри, как расцвёл наш Берлин, как он о'жил:
Светло от обилия детских голов,
Исчезли свиные предателей рожи,
Всё больше повсюду имперских орлов!»
Они растворились под вывеской «Pilsner»,
За глянцем витрины – жующие рты…
Ни слова, ни слова, мой друг, о фашизме, –
Ведь только вчера так судачил и ты…