С утра Тарковского читаю наизусть,
по гулким улицам бродя неторопливо.
В осадке лета преет солнечная грусть,
и лист осиновый дрожит на грани срыва.
А завтра грянут стоэтажные дожди,
и ветер северный закрутит хали-гали.
Великих благ от лета бабьего не жди -
иначе бабьим бы его не называли.
По бабьей части был вообще Создатель скуп.
Или ленив. Или лукав. Но только кроме
упругих сисек, длинных ног и пухлых губ
чего ловить в его межрёберном рандоме?
Нет-нет, возможно, и пахал он аки краб,
но в плане смысла был нам явно не союзник:
всё в этом мире и из баб, и из-за баб -
а счастья с них, как с вентилятора подгузник.
Всё - бабье лето: ясных дней веретено
с любовью истой кроет золотом дорожки.
Но ведь изменит, кинет, канет всё равно
в немую Лету, в стынь вокзальную с подножки!
Зачем же дразнит так искусно и хитро,
как будто праздники сулит и ключ от рая,
маячит зайчиком у эркеров метро,
на паутинке, как на скрипочке, играя?
Морочит всею гаммой губ своих и ног,
чтобы не только через дни - и через годы
я не забыл бы этот редкий островок
тепла и бл***ства в море догм и непогоды.
Я не забуду. В этом деле я - мастак:
мной не забыта ни одна ещё собака.
Всю жизнь Тарковского читаю как дурак,
а надо было бы Ли Бо и Керуака.
Чтобы сначала самолёты (небеса),
а бабы (девушки) - потом, и то не сразу.
Бурлит чифирь на керосинке полчаса,
не приближая ни к оргазму, ни к экстазу.
Фантомным эхом ноет жилка у ребра,
недостающего по воле Миродела...
О, бабье лето, ты - волшебная пора!
Была бы.
Если б длилось вечно
и всецело.