Яков Александрович Слащев-Крымский (1886 — 1929) — русский военачальник, генерал-лейтенант, участник Белого движения на юге России. После эмиграции в 1920 году в Турцию вернулся в 1921 году в Советскую Россию. Преподавал тактику в школе комсостава. Застрелен по официальной версии из чувства мести. На фотографии — штаб Слащева, Слащев третий справа.
П р о л о г
В этом городе ночью январской метель,
Обратившая небо в крутящийся омут,
Налетает с размаху — и двери с петЕль,
И бродячие псы, словно рыцари, тонут.
В снежном мареве, в топях сугробов, под свист
Рукоплещущих бедствию черных деревьев
Полминуты затишья — и снова на бис
Сумасшедствие плещущих в воздухе перьев.
Я готов! Я иду этой ночью к реке,
Где и время, и место теряют приметы,
Чтоб забыть этот черный фонарь на штыке,
Занесенного зернью холодного света,
И летящие кверху фасады домов,
И органные стоны чужих дымоходов, —
Мне остались деревья да склоны холмов,
Да еще мельтешенье метельных разводов.
Постою на холодном ветру... Не спеша...
Пусть шершавый мороз крепче стиснет запястья,
Пусть затянется льдистою коркой душа...
Все проходит, Слащев... Утихает ненастье,
И впивается изморозь звезд в небосвод
(О, слепцов грандиозный ночной хоровод!)
С фонарями, — по тем же знакомым дорогам —
За былые дела не судите так строго —
Я иду через время наощупь и вброд.
Мне уже так недолго осталось идти,
Белый лед... А за ним середина пути,
Где звездою очерчена резко
Полынья... А за нею — другая беда,
Под снежком этим мягоньким — тоже вода,
Сделай шаг — и поглотит без всплеска.
И теперь уже выход остался один —
Хоть куда... Сквозь сумятицу вздыбленных льдин...
Или сразу на лед... На стремнину,
Рухнуть черной мишенью, обрезав подсчет
Всех событий, где травля сменяет почет...
Или просто ждать выстрела в спину.
I
Не под Красной Звездой — под Двуглавым Орлом
Я выковывал волю свою и судьбу...
Папиросный мундштук — револьверным стволом,
И его прижимал я к вспотевшему лбу,
Окруженный шуршаньем взбодрившихся вшей,
По ночам выходивших в шинельный простор.
Нас готовились гнать из России взашей,
И штабные от страха бахвалились: «Вздор!»
Время харкало кровью на карты штабов,
И стволов орудийных густой перегар
Опрокидывал цепь телеграфных столбов,
И горячие гильзы звенели: «Чон-Гар!»
И чугунные свиньи, давя и круша
Полумертвую массу людей и коней
Зарывались в соленую грязь Сиваша,
И она становилась еще солоней.
Оторвавшись от хрупкого тела земли,
Почернев от посмертных пеньковых наград,
Удлиненные тени дождавшихся шли
По фуражкам бегущих с позиций солдат.
Орудийные жерла ревели: «Еще!»
И шрапнель била в ночь, как горох в решето,
Телефоны визжали: «Держитесь, Слащев!»
Я и рад был держаться, да только — за что?
За бубновое крымское ханство?
За решетки романовских дач?
Под цыганские танцы Брамса
Мы своих загоняли кляч.
Диктатура или империя?
Двух династий трехлетний спор...
Занесло орлиные перья
В Галлиполи и на Босфор.
Подпирая мечети спинами,
Полудохлые от тоски,
Под поющими муэдзинами
В голос — русские мужики...
Что? Тоска по России старой?
Без Отечества и без веры
Меж зубов зажимал, как сигару,
Подпоручик ствол револьвера.
И фельдфебель цедил: «Конешно!
Да какая там честь?! Иди ты...
Жаль, тобою мы не повешены,
Да и красными не добиты!»
Не добиты! Но мы добивали себя,
Комиссара, как знамя, воздев на штыки,
Черепа рукоятями шашек дробя,
Разбивая о челюсти в кровь кулаки.
Мы, как боги, решали чужую судьбу,
Понимая бесцельность карательных мер,
Мы в одну, иерихонскую, дули трубу,
Мы друг другу поставили зверство в пример.
Вы в Екатеринбурге казнили детей,
Мы — рубили партийцев, захваченных в плен,
Сколько б не было в бедной России властей,
Но мужик до сих пор не поднялся с колен.
Потому что вся власть — не от Бога!
Покарябай мизинцем плешь,
Подтяни поясок немного...
Трус — за печку! Герой — в мятеж!
Добрый Царь — это только сказка, —
Не бывает их, говорят!
Трехлинейной ищи указкой
За околицей продотряд —
За себя — не за власть Советов,
За десяток мешков зерна,
От поборов не взвидя света...
Так какого еще рожна?!
По карательному отряду!
...Золотое найдя плечо
В узкой прорези...: «Что вам надо?
Что вам надо от нас еще?»
...Раскатав от души Совдепию,
На три буквы послав царя,
Одевая страну в отрепья,
Мы в героях ходили зря. —
Словно тридцать иудиных звонких монет
Раскатились по скользким дорогам страны.
Проигравшие — есть, победившего — нет!
Есть глумленье, есть злоба, нет чувства вины!
...Брызжет кровью созревшая в кровь алыча
И сивашской картечью летит в водоем...
Оплывает не перед иконой свеча,
Что горит отреченно всю ночь на моем
Колченогом столе — у лица палача...
Загоняю сомненья в себя, как в тюрьму...
И тобою зажженная в Смольном свеча
Лишь сгустила над нами летящую тьму.
II
По Черному морю от Константинополя,
Пройдя всю науку от «аз» и до «ижицы»...
Зачем дожидаться, чтоб пули захлопали?
А, может, дать смерти свободно приблизиться?
Пусть кони у самого берега замерли —
Достанет и здесь — не войной, так утратами...
Тьма нынешних нор — не убожество камер ли?
Мы жили орлами, а кончили катами.
Нас совесть выводит на казнь. Не пора ли нам
То порознь стреляться, то вешаться группами?
Нет места идеям, и целенаправленно
Становятся полупокойники трупами.
Пора воплощаться смешному в великое,
Уже оттянули наганы карманы нам.
Орфей рвался в ад за своей Эвридикою...
Чего же мы медлим? Навечно к Романовым!
Навечно! Пора, наконец, оглянуться,
Понять — не героям сродни мы, а нечисти...
Пусть наши тела упокоятся в Турции,
Но души вовек не пребудут в Отечестве.
Считайте в кофейнях пиастры растерянно,
Пугайте друг друга нашествием Ирода.
А я — возвращаюсь! Душа на пределе, но
ЧеКа из души моей сделает выводы...
Война есть война, — но столбы с украшеньями?
Мешки — как стремленье и в казнях к эстетике?
А запах, несомый ветрами весенними?
...Они мне вопросики, я им — ответики...
Оценив все, как надо, я, видимо, вытяну
На краскомовском жестком, как время, пайке.
Восемь лет я ловил в ваших действиях истину,
А она оказалась — синицей в руке!
Меж сугробов — промерзшего снега проплешины,
И в январскую темень уходит тропа.
Нам сегодня из лозунгов каша намешана,
Но для этого больше годится крупа.
Литания сменилась шаманскими бубнами,
В новых картах краплена по-старому масть,
«Интернационала» хрипеньями трубными
Бьет под сердце рабоче-крестьянская власть.
Что-то нынче с оглядкой на Кремль властители
Улыбаются, не разжимая зубов...
Эй, герои гражданской войны! Не хотите ли
Превратиться назавтра в идейных рабов?
Чтоб святую для вас, бородатую троицу
Заслонил восходящий из тьмы лжепророк?..
Соловецкие двери за теми закроются,
Кто не понял, не вызубрил новый урок.
Будет время — и примется Каин за Авеля,
На Христа сколько надо найдется Иуд.
Вы раденьем на минусы плюсы поправили,
Но владыкою мира по-прежнему — труд.
И под свистом серпа, под ударами молота
Наши души становятся жестче стократ,
Наши души грядущим до крови исколоты,
Нашим нынешним раем становится ад.
Начинайте же! Верность идеям храня
И пытаясь народ от сомнений отвлечь —
Начинайте с виновных. Начните с меня.
Пусть ЧеКа обнажит свой карающий меч.
Пусть аукнется мне то, что было т о г д а,
И откликнется то, что случится п о т о м,
Пусть качнется холодного неба слюда
От той пули, что в тело вопьется винтом.
Раз не в честности дело, а в сути борьбы,
Не в биении сердца — а в скрипе зубов, —
Не придутся назавтра вам впору гробы,
Потому что казненным не надо гробов.
Потому что за страхом последует страх,
И тогда станут жертвами судьи судей,
И в присвоенных вашим телам номерах
Потеряются даже приметы людей.
Оттого ли мне снится всю ночь Перекоп
И еще — розоватый ледок Сиваша,
И метельной крупой припорошенный лоб,
И над строем — рогожных (мешков) антраша?
Ах, Россия, Россия! — обитель божков,
Край непуганых дурней и стреляных птиц,
Неужели лишь сумрачным блеском штыков
Обеспечена святость идей и границ?
Возьмет на прицел замореный уставами,
И дырам от пуль не забиться коростами!
...Родиться пришлось под орлами двуглавыми,
А сгинуть придется под красными звездами!
Назад? Но зачем! Грязноватою пеною
Вокруг парохода все море заплевано.
Ведь мы же для них даже хуже, чем пленные:
«Всю жизнь на арене — российские клоуны!»
Чего ж суетиться в чужом муравейнике?
Напрасны все жертвы во имя политики...
Нам судьбы калечили лейб-шизофреники!
Вели нас на подвиги лейб-паралитики!
Но, все таки, мы убедились воочию,
Тайгой ли, степями до одури рыская,
Что зря мы друг друга в диктаторы прочили...
Слащеву — слащевское, Крыму же — крымское!
Куда же теперь мне? На муки и нА горе!
На самой границе смотри в высоту и вой,
Не слыша, как стонут в облаве два лагеря.
«О, туже дави! Так ату же, ату его!»
Над страной — коммуналок удушливый чад,
По стране — пролетариев жидкая плоть,
Но уже «пять — в четыре!» истошно кричат
Зачинатели мифов... Храни их Господь!
К сожалению, поэму целиком восстановить не удалось. Разделение по главам условное и неокончательное. Пунктуация в некоторых предложениях может быть не совсем точной.