I
Это было в городе Ленинабаде -- старинном городе Ходженте (или Худжанте), в Таджикистане. Две маленькие девочки-близнецы, мы идем с нашим дедом, он держит нас за руки. Вечер, крупные звезды светят нам с темных небес, и полная луна над небольшим сараем.
Я прошу: "Де (так мы называли его всю жизнь), достань с неба луну!"
Дед отвечает: "Не смогу, Оленька, она очень высоко".
- А ты влезь на сарай!
- Нет, оттуда ее тоже не достать.
- А ты лестницу к небу приставь - не унимаюсь я.
- Нет, и тогда не достану - посмеивается дед.
Первая обида, первое недоумение: оказывается, наш всемогущий дед может не все.
А было нам тогда с моей сестрой Алкой три года на двоих.
II
Это было в подмосковном городе Калининграде, станция Подлипки (нынче город Королев). Зима.
Вечер. Мы с Алкой по очереди катаем друг друга на санках. У каждой из нас в варежке черный хлеб, посыпанный солью. Нам по шесть лет. Сейчас моя очередь кататься. Я лежу на санках, сестра бежит, тянет их за собой. Снег скрипит под ее валенками.А надо мной звезды, луна...И так ясно выплывает то, младенческое воспоминание: та же самая луна над сараем в Ходженте, которую, оказывается, никак не достать. Мы уже знаем про звезды и про планеты, и про огромность расстояний, и про космос.
Но почему-то луна опять кажется мне той золотой, родной драгоценностью, которую так хочется подержать в руках...
III
Это было ранней весной. Снег стал грязно-серым, птицы по утрам распевали все громче. И все громче звенели во дворе детские голоса и удары мяча. И однажды мяч ударился в наше стекло, и - трах!...В разбитое окно тянет холодный воздух. И как по-волшебству, слышится песенка стекольщика: "Вставляяять стекла! Стеекла вставляяять!...". Наша бабушка Соня высунула голову в форточку и пригласила стекольщика. Он вошел, и тут же, в передней, под его ногами начала растекаться грязно-серая лужа. Бабушка, с тряпкой в руке, принесла ему пару домашних тапочек, а он сказал: "Спасибо, хозяюшка, тапочки мне хватит одной, левой, а другую ногу я сам сейчас оботру. Давай сюда твою тряпку." И тут мы с Алкой увидели, что правая нога его от колена переходила в какую-то странную деревяшку. Он старательно обтер эту деревяшку, переобул ботинок с левой ноги на тапочку, и бодро простучал к разбитому окну. Там, достав что-то волшебное, сверкающее, из мешка, и разложив на полу пару больших стекол, стал примериваться к нашему окошку. В процессе колдовства он напевал, присвистывал, балагурил. Спросил нас: - А из вас, пичужки, кто постарше?- И переведя глаза на сестру, спросил: - Ты, небось? -.А у меня из головы выскочило мое обычное гордое заявление: " Нет, я старше: на целых полтора часа!"
Я молча потянула Алку за рукав, и мы, спрятавшись в туалете, стали жарким шепотом обсуждать увиденное. Нам было по шесть лет. В воздухе висела фраза "война, хозяюшка, что ты сделаешь! - Да я уже и привык - куда деваться!" - в ответ на бабушкин сочувственный вопрос, и шуточки его...
И все не могли мы понять: как же так! Он без ноги, ему, наверное, страшно и больно ходить на своей деревяшке. А он напевает и смеется, как будто все в порядке, как будто так и должно быть. Огромное недоумение и печаль так и остались висеть в воздухе и тогда, когда он ушел, да и теперь, когда на дворе давно уже новый век, и новые войны, и новые убитые и калеки...
IV
Это было давно. Сколько лет прошло, а все не понять. Трава на берегу речки Учи в Мамонтовке, где жили папины родители. Там прыгали лягушата и стрекотали букашки, наполняя душу непонятным восторгом.
Уютный двор в подмосковном городе Подлипки (нынче город Королев), где звенели детские голоса. Там играли в "штандр" и прыгали через веревочку.
Мы с сестрой Алкой всегда были вместе (мы - близнецы).
Но однажды я (мне тогда было шесть лет) оказалась во дворе одна. Девочки играли в какую-то непонятную игру, подкидывая ногой камешек и приговаривая "мак, мак, мак, дурак...", время от времени сменяя друг друга. Они позвали меня в игру, и я была счастлива: когда пришла моя очередь, я, еще не поняв правила игры, тоже стала прыгать, как они, и приговаривать так же. Не тут-то было: одна из девочек вдруг закричала: " Уходи отсюда, ты не будешь с нами играть, потому что ты жилишь". И все они закричали: "Уходи, уходи, ты жилишь!"
Я потом долго думала,что это такое "жилишь" и что это за слово "жидовка", которое прибавила одна из девочек. С тех пор и в детстве, и в юности, при поступлении в университет и на работу, я натыкалась на это вслух или про себя произнесенное слово.
Об этом точно сказала наша Сара (Сара Погреб - все знают этого замечательного поэта).
" Все равно не своя: не свои - хоть умри.
Собирайся, народ мой, ты тоже великий - с вещами...".
Вот мы и собрались - "с вещами".
V
Это было в нашем городе Подлипки. Наш дед разбил небольшой палисадник вдоль балкона (мы жили на первом этаже). Дед умел все на свете. Мы вместе с ним ходили в соседний лесок выкапывать дерн, а потом помогали ему укладывать его на землю в будущем палисаднике. За дедом бегали стайки соседских мальчишек, с азартом помогая ему во всех садовых работах. Всем нам было лет по шесть. Как-то один из мальчишек сказал деду: "Дедушка, не водитесь с Мишкой - он жид!" Дед ответил: "А знаешь,я тоже еврей". Пораженный мальчишка сказал: "Не может быть! Вы наговариваете на себя - вы же хороший!"
Мы жили в небольшой однокомнатной квартире с альковом. Мы с Алкой - в алькове на двуспальном диване, а вместо стены был шкаф. Папа с мамой в комнате, котрая была и гостиной, и столовой, и спальней: ее перегораживал обеденный стол, в углу у стены стоял диван мамы с папой. В нашем доме эту комнату все называли "столовой".
Бабушка и дед, мамины родители, жили на кухне, переоборудованной под комнату.
А кухня была устроена в коридоре: там бабушка готовила вкуснейшие обеды на керосинке.
Вечерами, когда мы уже лежали на своем диване, мы видели отраженный свет настольной лампы. Это папа сидел в столовой и работал. Он был физик-изобретатель.
У него было девятнадцать патентов за изобретения - тогда они назывались "авторские свидетельства". Его имя иногда появлялось в газетах: Е.Г. Кардаш. И мы с Алкой потом, когда уже научились читать, не раз спрашивали, почему "Е"? Должно быть "Ю" : Он же Юрий Григорьевич! Это потом мы узнали, что по паспорту наш папа Ерухим Гершевич. И тоже было непонятно, почему. А иногда мы слышали обрывки разговоров в доме о каком-то суде, о каком-то увольнении.
(Потом, через много лет, мы узнали: папу уволили, несмотря на то, что он возглавлял одну из самых успешных лабораторий в "КБ", руководителем которого был Сергей Павлович Королев. КБ было засекречено, главный конструктор тоже был засекречен. Но в наших Подлипках, будущем городе Королеве, все знали, что КБ занимается космосом, а он главный конструктор. Папа работал с утра до вечера, все любили и уважали его. У него было шутливое прозвище "доктор всех наук". И не случайно. Он действительно был очень талантлив и невероятно эрудирован).
А суд был лишь о формулировке: уволить не по статье о развале работы, а по собственному желанию. Вариантов не было: шел 1952 год, дело врачей было в разгаре.
Приблизительно в то же время зашел к нам сосед, столяр Иван Никифорович, с "метром" в руке, и ходил по нашей квартире, проверяя и записывая ее размеры.
И почему-то все напряженно молчали. А когда он ушел, сказав: "Ну, бывайте пока здоровы", нам предложили пойти погулять... Он часто чинил нам мебель, всегда приходил с шутками-прибаутками, Видимо, поэтому мне запомнился этот эпизод - по контрасту. Через много лет он всплыл в моей памяти, и я поняла, в чем было дело: эшелоны для высылки евреев уже стояли на всех путях, и под Москвой тоже...
Потом папа перешел работать в Москву. Это тоже называлось "папа работает в почтовом ящике". А папа назывался "начальник сектора".
VI
Это было мартовским утром. Наши взрослые сказали нам: - Девчонки, сегодня не шумите, потому что умер Сталин. С этим напутствием мы отправились в детский сад. В детском саду воспитательница собрала нас вокруг себя и начала со слезами на глазах рассказывать, каой Сталин был замечательный, и как нам теперь будет тяжело и трудно без него. Ее и наши валенки в галошах вдавливались в рыхлый снег, вокруг темнели мартовские лужи, а она все говорила и говорила, изредка всхлипывая и утирая нос. И тут, уж не знаю, что на меня нашло, но я потащила сестру за рукав пальто, и мы тихонько утянулись за соседний кустик. Там я предложила ей шепотом: - Алка, давай смеяться! И мы стали судорожно хихикать, а потом я ее спросила: А ты можешь сказать"Сталин - дурак"? - Ага, могу. - Ну, скажи! И мы стали по очереди шептать "Сталин - дурак". А потом я еще спросила: А "Ленин - дурак" сказать можешь? - Нет, не могу. - И я не могу, - призналась я. Больше ничего не помню из этого своего детского бунта. Но хорошо помню чувство отчаянного протеста в душе. Видимо, в поведении нашей воспитательницы была какая-то фальшь... Ну, а Ленин все же висел во всех комнатах в детском саду, мы пели про него песни, нам рассказывали, что он был другом и учителем Сталина. Особенно одна песенка была хороша:
Два сокола ясных
На дерево сели:
Один сокол - Сталин,
Другой сокол _ Ленин.
А дальше не помню: один сокол что-то там говорил-наказывал другому соколу. Зато помню, как мы ее пели: с выражением...
VII
Это было примерно через полгода после смерти Сталина. Мы с сестрой играли на балконе; под балконом, как всегда, торчали соседские мальчишки, и они сообщили нам новость: Берия, оказывается, враг народа. Ну конечно же, мы яростно заспорили: как это враг, когда все прошлые месяцы по радио твердили, какой он замечательный! И когда наши детские крики сменились воплями "Берия - друг!" - "Берия - враг!", наши взрослые позвали нас домой и там навели ясность: они сказали нам, что мальчишки правы: Берия объявлен уже не другом, а врагом...
VIII
А потом была школа, первая учительница Любовь Николаевна Смирнова. Она была добрая, любила нас, детей, и мы платили ей ответной любовью и уважением.. В середине первого класса она организовала группы помощи отстающим. Помню одну из своих первых учениц - Любу Тимофееву: не давалась ей ни математика, ни русский язык. Как же трудно было объяснить ей правила счета, да и правила орфографии и пунктуации! Приходилось каждый раз поломать голову, чтобы она хоть что-нибудь поняла. Зато сколько было радости, когда после мучительных усилий ей удавалось хотя бы часть домашнего задания сделать самой!
Может быть, тогда в первый раз возникла у меня еще неосознанная мечта стать Учителем.
Время шло. Мы участвовали в школьных кружках, выпускали газету, готовились к смотрам школьной самодеятельности. На смотрах пели неистребимую песенку "Два сокола ясных...",ну и другие: "Ленин всегда живой...", "Взвейтесь кострами...", песнь о юном барабанщике...Мы с Алкой организовали театральный кружок. Алка написала сказку "Приключения Снежинки". Героями были Снежинка, молодой Мороз, Снегурочка - они были хорошие.
А еще были Солнце и Ветер - они сначала были плохие, а потом вдруг взяли и исправились. Интрига заключалась в том, что Солнце и Ветер решили завладеть всеми территориями. На протяжении пьесы Ветер дул на бедную Снежинку, не давая ей ни минуты покоя, а Мороз и Снегурочка пытались спасти ее - спрятать в тайную избушку Мороза. Хитрое Солнце разработало план: Ветер будет все время дуть в сторону юга, чтобы угнать Снежинку в Жаркие Страны. Солнце будет посылать на нее свои лучи, чтобы она как можно быстрее растаяла. И вот, когда Мороз и Снегурочка пойдут искать пропавшую Снежинку, Солнце и Ветер станут здесь полными хозяевами. При этом Солнце, стоя на просцениуме, делилось со зрителями отличной идеей: пока Ветер будет угонять Снежинку в Жаркие Страны, оно само завладеет всей властью. А Ветер с другой стороны просцениума тоже рассказывал о своем плане: Солнце будет еще там, в Жарких Странах, когда он уже вернется и сам станет хозяином.
Конец, конечно же, был счастливый: Ветер и Солнце неожиданно раскаивались, еще не успев осуществить задуманное злодейство. И пьеса заканчивалась весьма оригинальной фразой: все герои, взявшись за руки, произносили хором: "Дружба - самое большое сокровище на земле!"
Пьеса была отстукана дома на машинке "Эрика" по секрету от взрослых. Мы притащили ее учительнице,она прочла и пришла в восторг больше всего от того, что в тексте не было ни одной ошибки, и даже все знаки препинания стояли на месте. На исполнение пьесы было дано добро. Итак, сестра была драматургом, я - режиссером. Роли были распределены. После долгих репетиций была, наконец, генеральная репетиция. На новогоднем празднике наша пьеса имела шумный успех.
Было нам тогда по десять лет. Ну и конечно, мы уже точно поняли, кем мы будем
во взрослой жизни: Алка будет писать книжки, я буду их иллюстрировать (я очень любила рисовать). А еще я буду режиссером, и если Алка напишет пьесу, я ее поставлю: успешный опыт уже есть, так что бояться нечего. К тому же у нас есть дядя и тетя, режиссеры, в случае чего, помогут (ведь перед тем, как приступить к репетициям, я написала дяде в Измаил с просьбой о руководстве, и дядя ответил мне очаровательным письмом. И тени усмешки не было в этом письме, хотя дядя Миша все же писал, что на расстоянии трудновато помогать в режиссуре).
IX
В том же году в нашем городе случилось великое событие: впервые был запущен в космос искусственный спутник земли. Событие, конечно, было мирового значения, но ведь это же наш Сергей Павлович Королев запустил его, а работал он в нашем городе! И мы с восторгом смотрели в ночное небо, пытаясь разглядеть движущуюся звездочку, и слушали его "бип-бип-бип". Так началась космическая эра.
А потом, на новый год, приехали к нам папины родители. Дальше следовали один за другим дни рождения: сначала наш общий с бабушкой Соней 4-го января, потом мамин день рождения 6-го января. Первый день прошел очень весело и интересно. Мама всем, и домашним, и гостям, и даже нашей кошке, написала стихи в специальных письмах-конвертах, - они назывались "секретки". Секретки лежали на столе, каждая на определенном месте. Их надо было развернуть, прочитать вслух, и все вместе радостно угадывали, кому это написано. Только после этого "разгаданный" мог сесть на это место. Например:
Здесь у нас сидит всезнайка,
Наша главная хозяйка:
Ей должны мы пожелать,
Чтобы вежливее стала,
Чтоб апломб свой уменьшала,
И чтоб палец перестала
Наконец она сосать!
Это моей сестричке.
Или:
Она мила, она красива,
Без притязаний на успех.
Всегда скромна и молчалива:
В семье она послушней всех.
Ее все любят и ласкают,
Охотно на руки берут.
Но кто ж она? Кто угадает?
Кто скажет, как ее зовут?
Ну, конечно, все угадали, что это наша любимая кошечка.
И никто не попенял маме на украденную у Пушкина строчку...
А поздно вечером, когда гости уже уехали, дедушке Грише, папиному папе, стало плохо, и его забрали в больницу.
На следующее утро, когда мы с Алкой еще только просыпались, к нам в альков зашел папа, тихо открыл дверцу шкафа - что-то там ему понадобилось. Он стоял ко мне в профиль, и вдруг я увидела, что его глаза полны слез. Чтобы папа плакал - такого никогда не бывало. И тут я поняла: дедушка умер...
Так смерть первый раз открыла дверь в наш дом. А ведь только вчера в секретке, адресованной ему, было написано:
"...желаем дедушке у внучек
Еще на свадьбе станцевать".
А через два года в самую длинную ночь в году, в ночь с двадцать второго на двадцать третье декабря, умер наш папа. У него было больное сердце, ему нельзя было каждый день трястись туда и обратно на электричке. Бывало, папа возвращался домой заполночь: мы уже лежали на нашем диване, а папы все нет, и мы прислушиваемся к шуму очередной электрички (мы жили недалеко от станции), и каждый раз одна из нас шепотом говорит другой: - Вот сейчас щелкнет ключ, и дверь откроется...
Мы очень волновались за папу - мы-то знали про его больное сердце! И никакого дела не было до этого тем, кто когда-то увольнял его только за то. что он был евреем! Вот когда он отозвался, 1952-й год: разгром еврейского комитета и убийство его членов, дело врачей...Папе было всего сорок пять лет. А нам - неполных тринадцать... Незадолго до этого папа купил билеты на симфонический концерт, и мы всей семьей собирались в консерваторию. В программе были первый концерт и трио "в память великого артиста" Чайковского, остального не помню. Для нас с Алкой это был первый наш поход в консерваторию. Дед, математик и музыкант, ставил нам пластинки с фрагментами будущего концерта и рассказывал нам о Рубинштейне, которому посвящено "Трио...", о Чайковском, о других композиторах, произведения которых нам предстояло слушать.
И вот теперь все это отменялось.
Тихо и грустно прошел новый год, наш с бабушкой Соней и мамин день рождения. Настал день концерта. Его транслировали по радио. Мы все сидели и слушали, слезы текли и текли по нашим щекам. Трио "в память великого артиста" было как будто специально написано, чтобы оплакать не только Рубинштейна, но и нашего папу...
Помню урок физкультуры через пару недель после этого вечера, на котором проигравшая команда должна была обойти гусиным шагом весь спортивный зал. Это было очень смешно. Всем, кроме нас с Алкой. Мы с ней были в разных командах. Я ковыляла на корточках вместе со своей командой, вытягивая вперед то одну, то другую ногу, под дружный смех и тех. кто выполнял это упражнение, и тех, кто смотрел, и самого учителя. Не смеялись только двое: я, не посмевшая попросить преподавателя освободить меня от этого, и сестра, смотревшая на меня полными слез и сочувствия глазами...Помню я и выточенные папой из какого-то легкого металла детали будущей плотины: весной, когда потекут ручьи,он собирался показать нам, как она работает. А еще - на одном из последних уроков по физике рассказывали про блоки, и я что-то прослушала. Папа обещал мне помочь разобраться. А еще - папа теперь никогда не скажет нам, еще только заходя в дом: - А ну, бомки-колобомки, бегите сюда: смотрите, что я вам принес! - Только он называл нас так.
И не будет гореть поздно вечером настольная лампа, и папа не будет сидеть за столом, что-то быстро записывая в тетради. И мы больше не пойдем с мамой и папой в лес играть в серсо (была такая игра). И не будут мама с папой шептаться на своей тахте по ночам...
X
Через несколько месяцев заболела наша бабушка Соня. Она очень тяжело переживала папину смерть, волновалась из-за мамы, из-за нас...
И через какое-то время, посетив врача и услышав от нее "у Вас киста, нужна операция" и все сопутствующие успокаивающие речи, немного помолчав, тихонько промолвила: "Что я дочке скажу?". Это мама потом узнала от врача.
С этого дня началась совсем новая жизнь. Печальный, растерянный взгляд деда; бабушка в больнице, а мама то на работе, то у нее. А поздно вечером мама с Алкой готовят на кухне, а я почему-то во всем этом не участвую - сижу с книжкой на диване. Они меня не звали помогать, а до меня, видимо, не доходила серьезность ситуации. Правда, через какое-то время я спохватилась, и мы с Алкой полностью взяли на себя домашнее хозяйство. Алка в основном занималась уборкой и домашним уютом, а я готовила - училась по кулинарной книжке. У всех в то время была такая большая серая книга - "о вкусной и здоровой пище". Ох, какие там были иллюстрации, какое изобилие готовой и потенциальной еды! И в магазин мы с ней ходили, а тогда это была работа: всюду надо было постоять в очереди. И белье постельное надо было сдавать в прачечную, а там тоже всегда были очереди. Мы начали иногда пропускать школу - иначе не успевали сделать все необходимое. Одна из наших одноклассниц, которая иногда забегала к нам домой, рассказала: в классе был пионерский сбор, и там нас заочно "прорабатывали" (употреблялось тогда такое словечко), а она встала и сказала: "Ребята, если бы вы знали, что у них дома творится!"...
О, эти сборы пионерские, на которых прорабатывали провинившихся!
Стоит какой-нибудь ученик перед классом, а его тюкают по очереди все, кому не лень, с формулировочками типа "тянешь класс назад - и дальше, в зависимости от рода вины: своим поведением, своей успеваемостью, своим отношением к общественной работе - что кому..."
Как-то раз меня прорабатывало мое звено (я была звеньевая) за то, что я от них вот требую, а сама на уроках рисую (я и правда рисовала много, и на уроках, и вне уроков, что не мешало мне хорошо учиться, в отличие от большинства членов моего звена). И они исключили меня из звеньевых, хотя я и помогала им делать уроки, и пыталась помочь им в решении их поблем, если получалось. И выбрали вместо меня девочку, которая не рисовала на уроках, зато всегда списывала на контрольных, а еще исподтишка передразнивала учителей. Как раз этой девочке я не раз помогала по математике, но и выговаривала ей за списывание. И что же? Когда ее выбрали вместо меня, она радостно показала мне язык...
Прошло еще три года. За это время бабушка не раз лежала в онкологическом центре Блохина, и в июне 1963 года она уже не вставала с постели, не могла сдерживать крики боли...И вот приезжает скорая помощь, два молодых санитара бережно перекладывают бабушку на носилки, и ее увозят в больницу. Алка едет с ней. Моя и мамина очередь потом. Сердце бухает где-то в горле, и не знаю зачем (все уже было понятно, но невозможно было в это поверить) я спрашиваю маму: - надолго?
А мама отвечает изменившимся голосом: - Оленька... - навсегда...
Потом дежурства в больнице. Бабушка лежала в одиночной палате - для умирающих.
Иногда взгляд мой падал в окно, а там, за окном, шла обычная жизнь. Как-то вечером после такого дежурства я написала в своем дневнике: "Белая палата: белые стены, белая дверь. Родное лицо, белое, на белой подушке. А за окном жизнь - все как всегда: машины, машины, люди...Этого контраста я никогда не забуду".
Через несколько дней бабушка умерла на глазах у сестры, в ее дежурство.
Она была стержнем нашей семьи.
Со всеми своими проблемами мы бегали к ней - ссоры с мамой или с дедом, недоразумения, неурядицы... Или разобраться в только что прочитанной книжке.
И всегда бабушкин суд был справедлив, и жизнь возвращалась в свои берега.
Помню, как-то, когда я прочла "Мартина Идена", а потом рыдала, не в состоянии успокоиться, она сумела утешить меня (уж не помню, что она мне говорила).
Она была не просто умной - она была мудрой. К ней, как и к деду, часто приходили соседи за советом. А как уютно было вечерами, уже лежа в постели, слушать, как шепчутся мама и бабушка!
Все это закончилось. Навсегда...Дед сидел за столом, подперев голову ладонью, и тихонько повторял: - Когда мы поженились, мне было девятнадцать, а Сонюрке семнадцать...- и нечем было его утешить.
XI
Пока папа еще был с нами, наши взрослые часто говорили о тесноте нашей квартиры. Мы, дети, не могли их понять: нам теснота не мешала. Тем не менее, как-то папа с мамой сказали нам, что мы с ними скоро переедем в другой дом, а бабушка с дедушкой будут ходить к нам в гости. И мы пошли все вместе посмотреть на этот дом, и даже на окна нашей будущей двухкомнатной квартиры. Но, когда мы остались без папы, оказалось, что теперь эта квартира нам не положена. А жить все же было тесно - ведь теперь с нами жила еще и бабушка Роза, папина мама (после смерти дедушки Гриши бабушка жила то с нами, то в семье папиного брата). Квартирами распоряжался наш ЦКБ, и после безрезультатного хождения по инстанциям мама пошла на прием к Сергею Павловичу Королеву ( было известно, что он помогает своим работникам в сложных случаях, обходя бюрократические препоны). И он помог маме: в нашем доме как раз пустовала смежная с нашей однокомнатная квартира. В один прекрасный день пришли рабочие, и к вечеру к нашей квартире прибавилась новая комната. Стены выкрасили в голубой цвет, потом специальным валиком нанесли на них серебряные узоры, потом перетащили в эту комнату шкаф и тахту, на которой раньше спали папа с мамой, и мама переехала туда. Бабушка с дедушкой перебрались в комнату, кухня стала кухней, коридор стал прихожей, как полагается, и жить стало действительно удобнее.
А у нашей семьи с тех пор появился незримый покровитель...
В нашем городе, как и везде, по праздникам седьмого ноября и первого мая проводились демонстрации, и на них всегда приезжал Королев (это ведь был его город!). К нему иногда подходили люди из толпы,некоторые поговорить, некоторые пожать руку, а кто и просто постоять рядом. Половина города работала у него в ЦКБ. В этом году, первом без папы, мама подвела нас к С.П. (так его называли друзья и приближенные) и сказала: - А это мои дочки, Сергей Павлович. - И он тогда сказал:
- Ну, здравствуйте, дочки, - и пожал нам руки. Незабываемый момент! Как будто сам Господь пожал нам руки...
Много позже мы узнали, что они с мамой с некоторых пор близко дружили. Они встречались тайно. Он отпускал своего шофера, и они гуляли то по лесу, то по окраинам города... Потом мама рассказывала, как иногда они наперебой читали друг другу стихи, и как он однажды на спор с кем-то из своих знакомых читал стихи наизусть полтора часа подряд: Есенина, Лермонтова, Пушкина...Чего только мы не узнали о нем потом, когда пришло время, и мама стала с нами делиться!
Через несколько лет, незадолго до первой сессии в университете, я заболела воспалением легких. Срочно был нужен пеницилин. А вот его-то в этот момент в городе и не было. Мама кинулась звонить С.П., и на следующее утро мне уже делали первый укол. Через два дня врач сказал, что угроза жизни миновала, а еще через четыре дня я, закутанная во все, что было можно, сдавала свою первую сессию вместе с сестрой. А еще через день во всех газетах было напечатано первый раз имя Главного Конструктора. И было написано там, что он умер, не придя в сознание после операции...Накануне, перед тем, как лечь в больницу, он говорил с мамой по телефону, и сказал ей: - В случае чего читайте в газетах. - Этот день был очень холодным - сорок один градус по Цельсию. Когда мама пришла с работы, мы, уже зная, что случилось, попытались задать ей простой вопрос: - Мамочка, ты не замерзла? - такой мороз...-
А мама ответила фразой на одной ноте, без малейшей смены интонации: - Теперь это все не имеет никакого значения...
На следующий день мама не пошла на работу. Она лежала в кровати, отвернувшись к стене, и молчала. Это длилось несколько дней. И мы не знали, что делать.
Подняла маму с постели забота: оказалось, что жене С.П. назначена персональная пенсия, она наследует все, а матери Марии Николаевне и дочке от первого брака Наташе - ничего. И мама бросилась хлопотать. Кого только она не обошла в это время - от Мстислава Всеволодовича Келдыша до ректора МГУ Ивана Георгиевича Петровского. Встреча с ним и была в маминой эпопее тем звеном, после которой персональную пенсию Марии Николаевне дали. В процессе своей беготни она познакомилась и с Марией Николаевной, и с Наташей, и с мамой Наташи Ксенией Максимилиановной Винцентини, первой женой С.П. Тогда уже имена мамы и дочки С.П. стали появляться в прессе наряду с именем его жены Нины (отчества не помню), их стали выпускать на публику по соответствующим датам. А мама стала близким человеком в доме Королевых, и в большой степени жила их заботами. С тех пор и мы с Алкой не раз бывали на их даче в Барвихе, играли с трехлетним Андрюшей, сыном Наташи. Он был очень похож на деда. Мария Николаевна рассказывала про С.П.,начиная с детства, как он однажды вывел ее из леса, в котором она заблудилась, и дальше, про авиационную школу, про группу "ГИРД", про лагерь, про то, как она и Ксана пытались его оттуда вытащить и как в конце концов на каком-то этапе Ксане это удалось. Мария Николаевна говорила, а я рисовала темперой ее портрет...
И еще запомнилась мне фраза Ксении Максимилиановны в ответ на мамины расспросы,
как она сумела спасти мужа: "... Ну, где синими глазами, а где русыми косами".
Ксана была хирургом, и каким! В свое время, когда в авиационной катастрофе разбился знаменитый летчик Мосолов (и.о. не помню), она "собрала его по кусочкам".
Эту цитату из восторженного рассказа кого-то из ее коллег я помню дословно.
А мне она тоже помогла - вскрыла нарыв на пальце, и тем самым спасла от более серьезной операции. Так что и мне лично удалось убедиться в ее искусстве.
Когда С.П. и Ксана разошлись, их дочери Наташе было всего четырнадцать лет.
Ксана рассказывала маме, что девочка полгода молчала, ни с кем не могла разговаривать...
А от мамы мы узнали, что потом, когда С.П. женился во второй раз, в новой семье Наташа не была принята: даже письма ее С.П. хранил у себя на работе, в ящике рабочего стола. И встречался с ней где угодно, только не у себя дома.
А на работе он засиживался допоздна: и работа у него никогда не кончалась, да и домой он не торопился почему-то...
Пришло время, когда мы с Алкой догадались, о чем шептались мама и бабушка по вечерам. А много позже, когда бабушки уже не было, мы часто засиживались с мамой до полуночи, и она рассказывала, рассказывала...
XII
Как мы поступали в МГУ
Это был год 1965 -год "двойного набора": выпускники 10-х и 11-х классов поступали вместе. Конкурс на мех-мат был 11 человек на место. Для евреев были созданы специальные задачи,так называемые "гробы": решение простое,а додуматься нелегко, и уж точно не в рамках устного экзамена по математике. Наш Александр Семенович Кронрод дежурил на факультете, пытаясь отстаивать несправедливо заваленных абитуриентов. В конце концов многие из нас поступили на мех-мат через вечерний факультет: там еще не догадались отсеивать евреев. И там, на вечернем, была чудесная атмосфера. Там мы познакомились и сразу сдружились со многими замечательными студентами. Был среди них и Женя Горелик, мой будущий муж (о чем я пока и близко не догадывалась). Через полгода, после экзаменов, сданных на все пятерки, и экзамена по "разнице" между дневным и вечерним некоторые из нас были переведены на дневной факультет. Пять студенческих лет - и распределение. И опять
осталась довольно большая группа, почему-то все евреи, осталась нераспределенной.
В частности, меня проэкзаменовали в одном институте (кажется, он назывался "Институт Стандартов") двое молодых сотрудников, уже притащили мне анкету, но в процессе заполнения вдруг их осенило, и они спросили: - Извините, а что у Вас написано в пятом пункте?- И я ответила: - То же, что,видимо, и у вас (одного звали Израиль Соломонович,а другого Марк(отчества не помню). И спросила:- Дальше не заполнять? -
Они говорят: - Ой, извините, мы не сообразили сразу: у нас норма перевыполнена.
Я на них даже не рассердилась: я была так рада, что прошла их экзамен!
А потом пришел на мех-мат выпускник прошлого года Миша Нудлер и сказал: -Ребята, кто без распределения? Давайте к нам - у нас берут. И несколько человек, в том числе и я, пошли в научно-исследовательский сектор проектного института "Оргэнергострой". Мы там замечательно работали и чудесно общались: на комсомольских собраниях играли в "буриме",а в перерывах собирались в коридоре, и Миша Нудлер (сейчас он живет в поселении Текоа) рассказывал, как там "наши" (шла война судного дня). Он как-то ухитрялся прослушать новости, несмотря на глушилки...
XIII
Отрывки из статей об образовании
1. Москва, школа номер семь
Когда мы поступили в математическую школу, в класс к известному математику Александру Семёновичу Кронроду, на одном из первых уроков он сказал: – Ребята, напишите, пожалуйста, сочинения на тему «Почему я люблю математику». Кто-то из ребят засмеялся и спросил: – А если я не люблю математику? – Тогда напишите, почему вы не любите математику. Времени он дал нам полчаса. Может быть, это был первый раз, когда я попыталась определить свои отношения с математикой. В итоге я написала не о том, почему я люблю математику, а о том, почему я люблю математиков и хочу принадлежать к их числу. Я писала, что не знаю никого умнее, выше, интересней, чем люди этого странного племени. С ними можно говорить обо всём на свете, и всегда услышишь в ответ что-то неожиданное, оригинальное, что увлечёт и заставит задуматься. А про любовь к математике мне сказать было нечего. Я и не знала, люблю ли я математику. Зато я понимала, что люблю тех, кто учит меня математике. А в другой раз он дал нам десять минут, чтобы мы написали, каких писателей мы считаем классиками. Задача оказалась сложнее, чем просто перечислить любимых писателей. Например, после некоторой внутренней борьбы я, в числе других, написала про Маяковского так: "Не люблю, но считаю классиком"...
А началось всё так. В МГУ на мехмате была организована встреча будущих школьников с группой учёных.
На сцену походкой победителя вышел, почти выбежал человек: он был высокий, стройный, с чёрными волосами, синими глазами – и ни на кого не похожий. Голосом, ни на один голос не похожий тоже, он стал рассказывать, какая будет школа. И, конечно, моё пятнадцатилетнее сердце немедленно рухнуло к его ногам. Я старалась слушать изо всех сил, но думала только одно: «Я буду учиться у него, что бы Он ни преподавал». Выяснилось, что через неделю вступительные экзамены. Пришлось забыть, что мы с сестрой не любим математику. Мы схватились за олимпиадные сборники. Сидели каждый день до ночи. Сначала ничего не получалось, а потом – как второе дыхание открылось. Короче – экзамены мы сдали.
И началась учёба. Ой, как это было трудно! И как интересно!
На 1-й урок математики он вошёл – мы все вскочили. Он кивнул нам, – садитесь. Подошёл широким шагом к доске и написал:
1 + 2 + 3 + .. + 98 + 99 + 100 = ? И сказал: «Кто первый догадается, чему эта сумма равна – тяните руку! А кто знает – скажите сразу: я дам другую задачу». Он пришёл не один. С ним были его коллеги, тоже математики. Все «с лица необщим выраженьем». Довольно быстро стали подниматься руки. Меня удивило, что это были мальчики. К каждому из них подходил математик, и начинался негромкий диалог.
А я сидела и думала: «Как бы так сделать, чтобы ко мне подошёл Он?» И вот из неясной мглы стала выплывать ко мне задача. Никак не могла я ухватить суть, пока вдруг не услышала чей-то тихий шёпот: «с того и другого края...» Я взглянула – и обомлела! Задача стала выпуклой, совершенно понятной. Дело осталось за пустяком – дождаться, пока он станет против моего ряда. Он, а не тот молодой человек, который издали на меня посматривает, и не та женщина, которая сейчас стоит около соседней парты...
Хотя, конечно, все эти люди были необычны, и с любым из них было бы интересно. Но ведь я хотела заниматься именно с Кронродом! И я дождалась его взгляда – и скорей-скорей подняла руку. И он быстро пошёл ко мне, и спросил – сколько? Я говорю: «ещё не сосчитала, но делать нужно так и так...» Он говорит – верно.
Подсел ко мне, и дальше начался странный разговор. Его вопросы. Мои попытки сразу ответить. А он каждый раз говорит: «А вы не спешите, подумайте. Я минут через 5-10 ещё к Вам подойду». К концу урока у меня образовался листочек с несколькими заданиями.
Как потом выяснилось, у всех учеников оказались такие листочки. А задания были разные. Каждый преподаватель успел «поговорить» с группой учеников. Когда урок закончился, было у меня новое потрясение. На переменке никто не гоняется друг за другом, мальчишки не кидаются тряпками, в классе не слышно визга девчонок... А у доски стоят мальчишки и обсуждают друг с другом задачи. Я в них во всех влюбилась сразу и на всю жизнь! А потом были тяжелейшие испытания: задачи надо было решать самостоятельно, а они не решались. Нам немножко подсказывали, немножко намекали, когда не получалось. Но, в общем, пускали в свободное плавание. Помню свою первую контрольную. Там было много задач. Одна из них была – рисовать графики. Среди функций была квадратичная функция. Значит, парабола. Но ведь никто не объяснил! И вот я, найдя какие-то произвольные точки, взяла линейку и аккуратно начертила график. И только после контрольной, анализируя задачи, поняла, что я натворила. Боже мой! Теперь меня, конечно, выгонят. А главное, он поймёт, какая я дура! Когда я получила контрольную с отметкй «5» (система была пятибальной), я увидела рядом с этой задачей «+»! Но ведь он не мог не заметить моей грубейшей ошибки! Этот первый урок великодушия и понимания поразил меня на всю жизнь...
Наша школьная жизнь – это было три года настоящего счастья. Потом был университет на Ленинских горах – механико-математический факультет. Пятнадцать человек из нашего класса учились там. Двое мальчиков пошли в физико-технический институт – знаменитый «физтех». Двое пошли по гуманитарному пути. Одна – во ВГИК, на режиссёрский факультет. Другая стала замечательным специалистом по сербско-хорватскому языку. Это она перевела «Хазарский словарь» Милорада Павича и другие его книги.
Недавно я встречалась в Москве со своими друзьями – «мальчишками» и «девчонками» из моего класса. Я не буду говорить об их достижениях в этой жизни. Но эта встреча была, как всегда, встречей людей очень родных, содержательной, волнующей. Говорили о новой книге Ларисы Савельевой, о серьёзнейшем открытии в физике Кирилла Мицена, об интуиции и об исторических связях и так далее. Расстаться, как всегда, было трудно. И хотелось сказать, как всегда: «Отечество нам – Царское село». И мы хорошо знаем, что за этим стоит. Нас всех учила жить и размышлять группа прекрасных людей – А.С.Кронрод, Ф.М.Филлер, Т.Богданова, Е.Лиферов, Т.Усков, И.Корнфельд.
Это особое братство – наш класс. Как будто на всех лежит отсвет незабываемого – наших уроков, походов, вечеринок, наших песен под гитару. Наш вкус формировали великие менестрели того времени: Визбор, Галич, Окуджава и им подобные. Мы учились преодолевать преграды, которые расширяли наши горизонты и давали нам понятие о новых, ранее не подозреваемых проблемах. Но это – тема отдельного разговора.
А наш разговор – это скорее размышления о проделанном эксперименте и о причинах его удачи. Необыкновенная атмосфера, созданная в нашем классе, вызывала у нас, школьников, уважение и даже преклонение перед науками и теми, кто ими занимался. Ничего бы не получилось, если бы учителя наши были заурядными людьми.
Ничего бы не получилось, если бы они не продумали способ обучения нашего класса. Надо заметить, что кроме набранных по конкурсу в классе было около десяти человек «микрорайонных» детей, вообще не сдававших экзамены, но рекомендованных школьным учителем. Часть из них, не выдержав уровня работы, перешла в обычные классы. Ничего бы не получилось, если бы внутри класса не было произведено разделения на группы по уровням, а всего в классе было двадцать девять человек.
Ничего бы не получилось, если бы нашим математикам и физикам не дали определённую степень свободы.
Ничего бы не получилось, если бы они сами не испытывали удовольствия от этого эксперимента и от общения с нами, «юными дарованиями»; если бы они не тратили на нас своё время, если бы не говорили с нами о тысяче разных вещей, вообще не связанных с математикой, не пели бы с нами песен, не ходили бы с нами в походы... Да и было их несколько. И работу с нами им удалось построить индивидуально.
А ведь кроме них, нас учил математике «обычный» школьный учитель Василий Алексеевич Ефремов, преподававший ещё в кадетском корпусе (он вёл у нас геометрию). И на него мы смотрели во все глаза. И старались изо всех сил. А русской литературе нас учила Надежда Ивановна Ускова, лично знакомая со многими большими писателями, в том числе и Маяковским. И уроки её тоже были совсем не обычными уроками.
В общем, было к чему и к кому тянуться, «делать жизнь с кого». С тех пор и на всю жизнь осталось у меня ощущение, что каждому ребёнку необходимо встретить в жизни своего Учителя. И осталось крепнущее желание дать что-то подобное следующим поколениям.
2. Тель Авив, школа "Шевах-Мофет"
http://www.stihi.ru/2014/11/21/3637
http://www.stihi.ru/2011/09/02/3004
http://www.stihi.ru/2011/09/03/660
XIV
23-го февраля 2014-го года я написала на своей странице в "Фэйсбуке":
"Сегодня двадцать один год со дня гибели Евгения Горелика, математика, педагога от Бога, человека удивительно нестандартного, умеющего активно помогать людям, оказавшихся в его орбите. Мне выпало счастье быть его женой и матерью его детей. Мы познакомились на мех-мате МГУ, в 1965-м году. С этого знакомства и началась наша дружба. Мой диалог с ним не прекращается. Часть этого диалога есть здесь, а сейчас я наконец пытаюсь связать воедино все, что мне запомнилось: то, что сегодня вдруг всплывает в памяти, то, что осталось в нашей с ним переписке,
письма его учеников и ученых, потрясенных его гибелью, тогда, когда он решил одну из нерешенных до этого проблем из теории LP-пространств. Остались его статьи, остались статьи математиков, посвященных его памяти. Все это постепенно будет появляться в разделе "Это было", "Воспоминания"
Сегодня я зажгла 21-ю поминальную свечу.
http://www.stihi.ru/2002/06/17-819
http://www.stihi.ru/2012/10/28/8404"
В ответ на эту запись я получила кучу отзывов с воспоминаниями о Жене - и просьбы написать о нем подробнее. Я начала писать о нем, а в итоге память перетасовала все, как захотела...
Евгений Горелик родился 21 февраля 1947г. в Москве, в роддоме Грауэрмана.
Семья жила в Нижне-Кисловском переулке. Родители, Мася Хаимовна и Моисей Менделевич,отношения к математике не имели. Оба получили высшее образование в области строительства.
Он был руководителем архитектурного отдела в "Гидрометцентре", она участвовала в строительстве Московского метрополитена и тоже работла в "Гидрометцентре".. Родители были вечно заняты на работе.
А Женя часами просиживал за книжками в "Ленинке" - в главной московской библиотеке им. Ленина. Уже в 5-м классе он понял, что хочет быть математиком.
В 13 лет он победил во всесоюзной олимпиаде. Тогда его разыскал известный математик В.А.Ефремович, который и стал с тех пор его научным руководителем. Вадим Арсеньевич занимался неевклидовой геометрией. Этой же областью науки занимались его ученики, в том числе и Женя.
С тех пор были новые победы на олимпиадах, учеба в 444-й математической школе, индивидуальные занятия с математиком Юлием Ильяшенко в 7-й математической школе.
В 1965-м году он поступил на мех-мат МГУ, тоже не без приключений. Это был год двойного выпуска - 10-й и 11-й классы вместе.
Евреев, получивших две пятерки по письменной и устной математике, "резали" на физическом факультете. Этим занимался недоброй памяти господин Сперанский. Способы были самые разнообразные. Например, Женя рассказывал мне, как Сперанский по несколько раз переспрашивал его: -Вы настаиваете на Вашем ответе? -Да.
-Так я записываю? - Да. - А Вы уверены? -Да, я уверен. -А это неверно. - Почему неверно? Я ведь все обосновал!
- Я Вам не обязан объяснять. Здесь Вы отвечаете, а не я.
Это отдельная тема - как отделывались от евреев на мехмате.
И все же он попал на дневной факультет, поступив сначала на вечерний, а потом, пересдав "разницу", перешел на дневной ( как и многие из тех, кого "завалили разными способами при поступлении на дневной факультет). Там-то мы и познакомились(об этом - потом).
Первым научным руководителем Жени был господин Карацуба. После первой же курсовой работы Жени один из коллег Карацубы сказал ему: - Смотри, что твой студент сделал: это надо опубликовать. - Ответ был следующим: - Не надо: еще зазнается. - Много позже мне рассказали, что Карацуба был большим антисемитом.
Впоследствии была решена задача о несуществовании равномерного гомеоморфизма между евклидовыми пространствами Lp и lp. Эту задачу Женя решил в рамках семинара В.А.Ефремовича. Решение было послано в "Доклады академии наук". Через некоторое время Жене позвонили из редакции и сказали: - Все было бы прекрасно, но эта задача уже была решена профессором Энфло. Приезжайте, забирайте статью. - Тем и кончилось.
Но дело-то было в том, что подход к решению был совершенно нов. Именно этот оригинальный метод впоследствии лег в основу решения целого класса нерешенных задач о гомеоморфизме евклидовых пространств.
Уже в Израиле, выслушав доклад Жени на семинаре, профессор Линденштраусс предложил ему одну из нерешенных задач в области евклидовых пространств. И эта задача была решена Женей в течение нескольких месяцев!
Статья Жени вышла в печать уже после его гибели, почти одновременно с восторженными отзывами и статьями, посвященными его памяти...
Мы приехали в Израиль жить, так же, как приезжали, приезжают и будут приезжать сюда наши соплеменники из разных стран.
Муж сказал: - Главное дело я сделал - семью вывез. - А когда мы еще раньше говорили о будущей работе, он сказал мне: - В своей стране я все готов делать - и строить, и мусор вывозить.- К тому времени он уже был приглашен в несколько университетов, что не помешало ему пока и убирать мусор на стадионе в "Яд Элияhу", и в магазине поработать. Он уже собирался идти на стройку, когда ему позвонили из университета "Бар Илан" и сказали, что формальности закончены, и он может приступать к работе на кафедре математики. И тем не менее, уже работая в университете, Женя продолжал по ночам подрабатывать - убирал мусор. А заработанные деньги отсылал в московский "Независимый университет", где он преподавал до отъезда в Израиль, чтобы кто-нибудь из нуждающихся студентов мог получать стипендию.
Я тоже работала разнорабочей в разных местах, одновременно изучая иврит в вечернем ульпане. А два раза в неделю мы преподавали в организованной Яковом Мозгановым летней, а потом уже и в вечерней школе для детей новых репатриантов.
Время шло. Непросто сбрасывать кожу и врастать в новую. Помните у Гумилева: "Только змеи сбрасывают кожу. Мы меняем души, не тела..."? Так и мы все, вероятно, меняем души, врастающие в эту страну, прикипающие к ней. Еще одна ссылка - Бредбери "Были они смуглые и золотоглазые". Я вспоминала это в начале жизни в Израиле, когда слышала, как дети во дворе кричат маме в окно "има", а не "мама".
Первого сентября 1993-го года открылось дневное отделение "Мофет" в школе "Шевах" под руководством Якова Мозганова.
Девятого сентября мой муж подал по рекомендации математиков проф.Йоава Беньямини
(Технион) и проф.Линденштрауса статью о своем большом научном открытии в журнал "Israel Journal of Math". Проблема, которую он решил, оставалась нерешенной в течение тридцати лет. Днем двадцать второг сентября мы, несколько учителей школы "Шевах", подписали в Тель-Авивском муниципалитете договора о работе в школе.
Во второй половине того же дня мы с мужем договорились о покупке квартиры. Потом мы гуляли с нашим десятилетним сыном и строили планы на будущее. А вечером, когда наши дети уже спали, муж, который к этому времени решал уже новую задачу, предложенную ему профессором Шехтманом, сказал мне: "Я пойду в парк. Похоже, я нашел решение. Ты не жди меня,ложись спать: я буду думать долго. Ты не представляешь,как там красиво!". Поцеловал меня и ушел.
Он не вернулся в эту ночь. И вообще никогда не вернулся, потому что той же ночью его нашли без сознания у входа в парк Леуми. В больнице "Тель ha Шомер его пытались спасти. Не спасли...Экспертиза показала, что это был огромный удар, как от грузовика. Но ни на его одежде, ни на том месте, где его нашли, не было никаких следов машины. Дело осталось нераскрытым. А я до сих пор думаю, что это был единичный теракт... Он уходил такой счастливый! К этому времени ему уже звонили из разных стран с предложениями о сотрудничестве. Сколько новых задач ждало его! И решение этой,последней его задачи, осталось неизвестным. Все кончилось.
http://www.stihi.ru/2003/11/27-1434
Я осталась с тремя детьми, с начальным ивритом, начинающая учительница начинающейся новой школы. И дети в нашей школе были - дети новых репатриантов, растерянные, каждый со своими проблемами. Были среди них и сироты, и дети из неполных семей. Всем им надо было дать образование, научить жить и учиться...
Сегодня эти дети давно уже окончили дневную школу "Шевах-Мофет", окончили университеты, отслужили в армии; одни работают в области высоких технологий, другие преподают в университетах, занимаются наукой. Есть среди наших выпускников и служители муз: певцы, музыканты...В общем, вышли в люди, состоялись. Но все это было потом.
А пока...Соглашения "Осло" еще только вступали в силу. Мы учили и учились, обрастали новыми учителями. Наш неизменный вождь и предводитель Яков Мозганов "изучал" каждого вновь приходяшего, и как когда-то меня послал на беседу к Тане Соколовской, так уже и ко мне кого-то посылал на интервью. И сложился у нас в школе необычный коллектив из бывших преподавателей институтов и физ-мат школ, или выходцев из физ-мат школ, готовых учить детей.
Двадцать первого февраля 2007 года моему мужу, Жене Горелику, исполнилось бы шестьдесят лет. Он был убит в сорок шесть лет. Опубликованы статьи его памяти. Решены новые задачи по его методу (он вошел в математическую классику под названием "принцип Горелика").
Девять лет прошло со дня смерти от лейкемии нашего друга и коллеги, физика , навсегда тридцатипятилетнего Лени Хейфица. Шесть лет нет с нами рядом другого нашего замечательного коллеги, дотора физ-мат наук Арнольда Блоха. Он умер неожиданно, в первый день каникул перед праздниеом Песах. Сердце...
Шесть лет со взрыва в Дельфинариуме, искарежившего жизнь десятков семей. Только погибших детей - двадцать один, А сколько раненых, оставшихся калеками! Семеро из погибших - ученики нашей школы. На похоронах и потом, в дни памяти наших детей, некоторые родители говорили: "Они не дождутся, чтобы мы отсюда уехали. Мы приехали сюда жить, и мы будем здесь жить, несмотря ни на что!" В нашей школе, как и в каждой школе Израиля, есть стена, а на ней - фотографии. А на фотографиях - прекрасные лица детей, погибших за свою страну. Эта стена продолжает пополняться... А на дни поминовения приходят родные погибших ребят и наши выпускники. Каждый из них уже успел что-то сделать для своей страны - в самых разных областях. Наша школа вырастила и продолжает растить новых ученых, программистов, актеров, музыкантов...
И, конечно, солдат и офицеров, стоящих на защите нашего Израиля.
http://www.stihi.ru/2002/06/17-797
Мне кажется, что главная задача школы - научить детей учиться и думать.
И в моей физ-мат школе мы учились думать, в том числе и о других.
Когда в университете я познакомилась с Женей, он прежде всего поразил меня необыкновенной точностью формулировок. Он вообще был разносторонним и очень жизнерадостным. Рядом с ним всегда все кипело. Он всем на факультете писал шутливые стихи, озорные и талантлтвые. Помочь человеку для него было так же естественно, как дышать. Его не надо было просить. Если у кого-то из его друзей возникала какая нибудь проблема, он безо всяких просьб вникал в суть дела и говорил: "сделай так и так" - или сам что-то делал для других.
Вот несколько примеров. Мы в России жили с тремя детьми очень стеснённо. Денег всегда не хватало. Один раз он пришёл домой озабоченный и сказал: "Ты знаешь, арестовали Валерия Сендерова. А у него сыну 8 лет, и ему нужна срочно скрипка. Ты не будешь против, если я отвезу им 25 рублей?" Он, конечно, догадывался, что я не буду против, но спросил. Так у нас было принято. Другой пример: вдруг выяснилось, что он участвует в фонде помощи семьям политзаключённых, передавая по цепочке каждый месяц 5 рублей в этот фонд (при наших тогдашних зарплатах научным работникам и программистам от 105 до 130 рублей в месяц это были деньги!). Он берёг меня от этой деятельности, потому что это было опасно, но, конечно, был рад, когда я обиделась и сказала, что тоже буду участвовать. Так мои ежемесячные 5 рублей присоединились к его взносу.
Благодаря ему я и моя сестра прочли кучу литературы, тогда запрещённой. И тоже была тайна, кто, кому и через кого передавал. Только после смерти своего научного руководителя, В. А. Ефремовича, глубоко потрясённый его смертью, он рассказал мне, что литература эта шла через него, да и деньги в фонд заключённых - тоже.
Про него рассказывали всякие удивительные истории. Вот одна из них. Когда он работал на своей первой работе, будучи ещё очень молодым человеком, после очередного спора он услышал от начальника: "Мы с вами не сработаемся". Ответ последовал незамедлительно: "Я вас не задерживаю, Виктор Данилович". В другом случае, нанимаясь на работу в ВИНИТИ, услышал от работодателя следующее предложение: "Я вам дам эту должность, если вы удивите меня". Потом сам этот человек рассказывал мне: "Женя сказал мне в ответ длинную и совершенно непонятную фразу. А когда я переспросил, оказалось, что он в точности повторил мое предложение, только в противоположном порядке." - И Вы взяли его на эту должность? - спросила я. - А как же! Я же обещал! И он же меня удивил! А потом я никогда не пожалел. Он был потрясающий работник! -
И действительно, Женя обладал этой удивительной способностью: любое услышанное слово или фразу он мог мгновенно перевернуть в уме и произнести наоборот.
Даю слово нашей дочке - Лене Кардаш.
Дни
зарисовка по теме: подводные камни в семье
Однажды в незапамятные времена папа выдумал совершенно потрясающую штуку и преподнёс всем нам неожиданный подарок. Каждому из членов семьи был вручён один из дней недели. Что это означало? В твой день тебя нельзя обижать, на тебя нельзя сердиться, или заставлять мыть посуду, выносить мусор и заниматься прочей домашней чепухой. Это был подарок из подарков.
И что вы думаете, это работало. Например, меня приближение моего дня (если я об этом помнила, конечно) наполняло радостью и ожиданием чего-нибудь приятного. Не проходило недели, чтобы не послышалось “а сегодня мой день”! Или так: “и вообще, сегодня - мой день”! Вот ещё одно: “не трогайте Серёжу, сегодня Его день. Ну конечно, сыночек, спокойно оставайся под кроватью, мы тебя непременно вытащим завтра утром”. Даже у кошки был свой день, вторник. Кажется, по вторникам запрещённые прыжки на обеденный стол карались не слишком строго.
Моей младшей сестре, которую дома звали Мышкой, принадлежал четверг. В Израиле, по созвучию с Ивритом, четверг ‘йом хамиши’ у нас немедленно стал называться ‘йом hа-Мыший’ - конечно, папина шутка. Мне интересно, случайно ли маме досталась пятница - ведь её домашнее прозвище Птица. Птица - Пятница. Невостребованное воскресенье стало днём всеобщей любви.
Сколько лет должно было пройти, чтобы стал виден глубинный смысл такой невинной на первый взгляд игры. Игра, которую мы обожали, работала хитрым приёмом по разряжению обстановки, и по прошествии лет не раз поражала меня своей элегантностью. По сей день я при каждом удобном случае хвастаюсь: а ещё мой папа был гением-изобретателем. Ему принадлежит разработка множества методов для решения семейных кризисов.
Другой способ применялся для восстановления мира после ссор с мамой. Происходило это следующим образом. В зависимости от того, кто был неправ, разыгрывлась сценка, где мама или папа обсуждались в третьем лице. Например, если папа был неправ и хотел это признать, он подкрадывался к маме и обьявлял, какой возмутительный случай произошёл полчаса назад. Приходил ужасный негодяй и страшно плохо себя вёл. Он наговорил невероятных гадостей, и папа очень обеспокоен, что он обидел маму. Негодяя надо обязательно поймать и наказать. Уже наверное, понятен сценарий примирения, если неправа была мама. Папа обнимал маму и начинал так: “Знаешь, Птичка, я тебе должен кое-что рассказать”. И шёл рассказ о том, как в мамино отсутствие приходила такая ведьма, просто кошмар! Очень нехорошая баба-яга. “Ты себе не представляешь, Птичка, что тут было! Я даже не могу тебе этого повторить. Я только очень надеюсь, что она тебе нигде не встретилась.”
Я продолжу писать о Жене на своей странице в "Stihi.Ru". И обо всем, что всплывет в памяти и покажется важным.
(продолжение следует...)