Белов Владимир Иванович (1949 – 1983)родился 27 октября 1949 года в с. Большой Кусеряк Аромашевского района Тюменской области. В детстве упавшим деревом ему переломило позвоночник. Он уже не ходил в старшие классы средней школы. А учиться ему хотелось. Когда жил в Тюмени, общался с членами литературного объединения, знакомые студенты приносили ему свои записи лекций, конспекты прочитанных книг. Он очень много читал, читал постоянно. Особенно любил стихи С.Есенина. В поэзии Белова можно различить голоса Лермонтова, Тютчева, Майкова, Фета, Есенина. На его эстетические воззрения повлияли творческие концепции Блока, Бунина, Рубцова, Вознесенского.
Владимир Белов нравственно преклонялся перед всем, что напоминало родину. Она была его детством, ворошила прожитое, была истоком. Пронзительно искренни строки Белова, обращенные к близким. В первую очередь – к деду и матери. Вдохновенно и целомудренно писал он о любви. В его любовной лирике высокая самоотверженность, рыцарство.
Его литературный архив находится в Тюменском государственном университете, а две книги стихов вышли посмертно в 1992 году («Стихотворения») и в 2010 году («Нам умереть бесследно не дано»). При жизни стихи печатались в районных и областных газетах. В 1990-х годах произведения вошли в школьные литературные хрестоматии региона (1996, 1998), получили официальное признание. Большие подборки стихов напечатаны в журналах «Сибирское богатство», «Врата Сибири», «Лукич».
Владимир Белов умер в Тюмени 23 мая 1983 года. Ему было 33 года.
Информационно-издательский сектор Тюменской областной научной библиотеки им. Д.И. Менделеева.
С Владимиром Беловым я познакомился в мае семьдесят восьмого на семинаре молодых литераторов в Тюмени. В те далекие советские времена талантливых молодых людей собирали вместе на казенные деньги, мастистые мэтры из Москвы слушали их стихи и рассказы, до хрипоты спорили, забыв о возрасте, о путях литературы, вообще атмосфера была интересной, веселой , задорной.
Владимир появился в инвалидном кресле в сопровождении друзей, и сразу в зале началось оживление, после того, как он прочитал свои стихи, будто запахи черемухи и сирени ворвались из буйных садов в зал.
Что – то в облике Белова было от удали молодого Есенина и озорника Павла Васильева.
Читал он, в отличии от большинства стихотворцев, не с листа, а наизусть свои стихи и звуки его голоса чем – то напоминали тетеревиный торжествующий клекот в березой роще на свадебном току.
О чем мы с ним говорили при первой встрече, я теперь, спустя тридцать с лишним лет не помню, но почему – то до сих пор сохранилось ощущение, что Владимир Белов жил не в ногу с временем, застойным и неторопливом, а пространстве, где бушевали, как полноводные реки, страсти и мерилом всех поступков были совесть и душа.
И вот ему больше шестидесяти. Даже как – то не верится, что у Володи может быть такой возраст, ведь он сохранился в моем сердце, как та памятная тюменская весна,
полным надежд и внутренней силы, обещавшим подарить людям радость.
Валерий Пономарев
На снимке: Тюменский поэт Владимир Белов.
Откровенно
Я никогда не буду старым.
Не потому, что не хочу,
А, как цыган за звон гитары,
за юность жизнью заплачу ...
И на каком-нибудь рассвете,
окрасив свистами зарю,
все, что имел, - спущу на ветер
и за туманами сгорю.
И, не мечтая о бессмертье, –
пускай достанется седым –
я лишь у мамы на портрете,
останусь странно молодым,
Влюбленным в лунные туманы,
В огонь и белую тетрадь ...
Я никогда седым не стану.
Вернее – не успею стать.
. . . .
Когда в июле лунными ночами
Вдали чуть тлеет зарево небес -
Усатый филин спорит с дергачами,
Перекликаясь громко через лес ...
И жалобно поют вдали волчата,
Увидев за туманами огни.
И все вокруг так горестно и свято!
И жизнь одна, и мы с тобой одни ...
Идем в поля по северной дороге,
ступая в чьи-то лунные следы.
А за селом в серебряной осоке
Светло от звездной молодой воды ...
Август
Обронили перья ласточки на крыши,
В соловьиных дебрях тишина давно.
На заре сегодня кто-то вздоха тише
Веточкой полыни помахал в окно ....
На заре сегодня на заречных плесах
Разметали гуси белое крыло ...
Засмеялось эхо в солнечных березах.
И по всей округе горько и светло.
Засвистел в три пальца ветер на пригорке.
Небо над полями – не достанешь дна ...
Спелою калиной сладковато - горько
У пустых околиц пахнет тишина.
***
В прохладной траве без рубашки
В объятиях неба лежу.
Поодаль пасутся ромашки.
Мечтаю, курю и пишу.
И, кажется, нету на свете
Ни зла, ни обид, ни больниц,
А есть лишь любовь на рассвете
Да щебет предутренних птиц.
Да вечная жажда познанья –
Ведь сколько на свете чудес!
Свобода и свет мирозданья
Да этот предутренний лес...
Лепечет листва монологи.
Былинные птицы поют.
Устав от сует и тревоги,
Мы, люди, как древние боги,
Уходим в зеленый уют.
Вдова
Живет вдова кукушкой луговой ...
А ночью из заречной стороны –
Горит окно в тумане за рекой.
И чей-то муж уходит от жены ...
Пора любви – тревожная пора.
Цветет полынь, пылают георгины.
И жизнь – не что иное, как игра
Героя и влюбленной героини.
И горько на деревне от калин!
И до зари, из мокрого бурьяна
Кричит в округе перепел один.
И не видать огня из-за тумана ...
И по росе с косынкою в руке
Она чужого мужа провожает.
И моет ноги жаркие в реке,
Как будто грех нечаянный смывает
***
Соловьи прилетают к нам редко ...
Но весеннею ночью, давно,
Белокосой колдуньей соседка,
Хохоча, постучала в окно.
И, прищурив зеленые очи,
Позвала из кленовых ветвей:
- Он заснуть не дает мне три ночи,
Сумасшедший какой соловей!
И ушли мы в густые туманы
Слушать в мокрых лугах соловья.
- Ой, влетит мне за это от мамы!
Не целуй меня – горькая я ...
Тлели звезды в березовых ветках.
В небе – лунное стыло окно ...
Соловьи прилетают к нам редко.
И в туманах я не был давно ...
***
И снова в зеленые дали рассвета.
Аукает голос колдуньи лесной.
И снова душа, будто бритвой, задета
Своей перед жизнью виной ...
А лето цветет и горчит повсеместно.
Июньские травы намокли росой.
И мне, за какие грехи – неизвестно,
В любви признаваться девчонке босой ...
Пьянящая сила степного дурмана.
Я понял, наверное, только сейчас,
Что нет в этой жизни большого обмана,
Покуда нас любят и мучают нас.
Так пусть же кукует за утренней дымью
Седая колдунья в лесные часы…
А волосы девочки пахнут полынью.
И голые ноги мокры от росы.
Тане
Горсть земляники на твоей ладони.
Счастливые тревожные глаза ...
Ушли в туман стреноженные кони
В дремучие июльские леса.
Белы березы и чумазы бани.
Наверно, в этом мало красоты.
Я ж не могу без этой глухомани,
Где отчий дом и отчие кресты ...
Вот и речушка детства обмелела.
И продали черёмуху мою ...
А ты смеешься молодо и смело
У красного обрыва на краю…
А за туманом – шорохи и вскрики.
Промокшие глухие ивняки.
Благодарю за сладость земляники
В полынном поле из твоей руки ...
Избенка
В лесной, далекой деревеньке,
Где васильковый луг,
Стоит избенка в три ступеньки,
Окошками на юг ...
За речкой светятся багряно
Вербяные кусты,
И красный месяц из тумана
Встает из темноты ...
И там, я верю в то упрямо,
Поджав сурово рот,
Меня ждет старенькая мама
У запертых ворот ...
И где б я не сбивал коленки
И не мутил бы свет,
Но той избенки в три ступеньки –
Дороже в мире нет.
Она не годная для храма.
И в дождики течет ...
Но в ней жила годами мама!..
И ныне в ней живет....
***
Чего понять не в силах я давно,
Так это тайну собственного тела:
Как много раз оно обречено!
И так болит
жестоко,
и болело!..
Но все живет –
прогнозам вопреки,
И отрицая страшные прогнозы
От ярости сжимает кулаки,
Кричит и улыбается сквозь слезы.
И, сломанное жизнью пополам,
Горя зимой и замерзая летом,
Живет и мыслит – удивляюсь сам –
Каким-то тайным непонятным светом!
Откуда силы?
И откуда свет,
чтобы полжизни
за себя бороться?!
Так, видно,
воле жить –
предела нет!
Конец предела –
гибелью зовется…