А ты мне, Гриша, рот не затыкай!
До боли сжав виски, - “опять Вы мне десну расковыряли,
а толку – чуть!” – “Примите аспирин, затем прополощите водкой с солью” –
Ирина дожидалась у двери приёма. “Бурлакова, с острой болью!
Живей-живей!” - “Живее всех живых!” – “Ну, это в хирургию! Проходите…
Глазам своим не верю - снова Вы? Присаживайтесь.” - “Колобов, вредитель!
Гестаповец, ты этакий! Злодей!” - “Ирина Вячеславовна!” - “Зверюга!” –
“Откройте рот!” – “Насильник, прохиндей!” - “Держите рот открытым, но ни звука!”-
“Дерзай, садист, но чтоб наверняка!” – “Голубушка, откуда столько злобы?” -
“А ты мне, Гриша, рот не затыкай!” – “Заткни его, зубастого, попробуй…” -
“Гестаповец, антихрист, живодёр!” - “Ирина Вячеславовна, до встречи!”
…заснеженные кроны распростёр над нею парк безлюдный. В этот вечер…
Люблю, целую, жду. Твоя Е.М.
…Ирина Вячеславовна – Ирэн – Неклюдова (она же Бурлакова)
была не в духе. Шубка до колен, сапожки на меху, платок пуховый
души заиндевевшей отогреть не чаяли – в душе Ирины стужа
царила безраздельно. В октябре Ирина Вячеславовна от мужа
ушла на веки вечные; ушла, недвижно распластавшись на диване;
швырнув за дверь промасленный бушлат, с коротенькой записочкой в кармане:
“Люблю, целую, жду. Твоя Е.М.”; ушла, не отрывая ног от пола;
ушла в слезах; от мужа; насовсем. “Ну, надо же какой собачий холод!
Не правда ли, гражданочка?” - “Чего?” – “Евгений Александрович!” – “И что же?” -
“Под этим неказистым армяком пылающее сердце ревность гложет” –
ответствовал улыбчивый крепыш какого-то немыслимого роста
(лыжня, сугроб, в сугробе пара лыж и пара лыжных палок). “Сердце чёрство!” -
промолвила она ему в ответ. “Да что вы говорите? В самом деле?” -
“А может быть, его и вовсе нет…” - добавила задумчиво – “Хотели
Вы что, товарищ, собственно?” – “От вас? Прошу простить, я здесь совсем недавно.
Никак не разберу: который час?” - “Девятый, полагаю.” - “Ах, как славно!”
Утро мудренее…
“…чему-то рассмеялся и исчез.” - “Совсем исчез?” - “Исчез, как не бывало,
а я к тебе, вприпрыжку, через лес, шубейку, вон, едва не изорвала…” -
“Бывает же такое… Ну и ну! Ты вот что… Оставайся-ка ты на ночь!” -
“Да где ж теперь мне, Лизонька, уснуть! Повсюду этот тип - Евгений Саныч -
мерещится. Ой, Лизонька, беда! Не будет мне теперь спокойной жизни!” -
“Тебя в обиду, Ирка, я не дам. На помощь подоспею, только свисни.
Поблизости я буду. Не грусти! Устраивайся! Утро мудренее…”
…через неделю - “Ирочка, прости, сыта уже я этой ахинеей!” -
Ирина Вячеславовна домой (тому, как ни противилась) вернулась;
чулки на пуф, бюстгальтер на трюмо, на вешалку пиджак, на спинку стула
всё остальное, опрометью в душ, из душа – голышом – под одеяло,
на половину ту, где бывший муж взбирался на неё, и задремала…
Ирине снился тёплый летний день – точнее, полдень - ласковое море,
маяк, причал, живительная тень на узеньких верандочках тратторий,
и чайки, изъяснявшиеся с ней на смеси суахили и морзянки,
и платьице, прилипшее к спине, и с плечиков приспущенные лямки…