Он живёт с ней вполголоса, скучненько, по инерции.
Грезит милами, сонями, катеньками, инессами -
обнажёнными, сладкими. Тайную служит мессу им:
если дождь - то в мотеле, а ясно - ведёт на пляж.
Она ждёт его дома, рагу превращая в месиво,
тортик - в чёрствый сухарь, маету и обиду - в фарш.
У неё есть вино; и вино вместе с нею старится.
Лет так пять или шесть - кислый уксус на дне останется.
Он приходит домой: на щеке и во взгляде - фальшь;
говорит ей: "Прости, выпил с серым, сегодня ж пятница";
плащ снимает в прихожей и в ванную, скалясь, пятится;
и бурчит про себя: "Ишь, надулась! Не блажь ли? - Блажь!".
Ей уже сорок два; ни просвета, ни детских шалостей -
два оболтуса выросли в папеньку, разбежались, и
только фикус на тумбе реально достоин жалости -
материнской и женской, бесхитростной и простой.
По ночам она молится: "Бог, забери, пожалуйста!", -
только Он не услышит: Он, как и она, пустой.
Смотрит утром на фикус с какой-то особой жадностью;
ставит чайник на кухне
и шепчет Ему: "Постой...".
18.09.14