Там, на поле сраженья,
Давно уже рожь колосится,
Фермер – дядя Иван –
Не припомнит минувших обид.
Мы играли в войнушку,
Был я обязательным фрицем,
Потому что еврей,
И чужак,
И нелепый на вид.
Ах, печальное детство! –
В заплатах,
В дырявых обносках,
Лишь закрою глаза,
Ты, как призрак, маячишь вдали.
Вновь связал меня Ванька
Узлом не простым, а матросским,
И рывком оторвал
От обманчиво
Тёплой земли.
Комиссар Леонид
Улыбнулся с оттенком злорадства,
Мол, попался еврей,
То есть жалкий занюханный фриц.
Мы не знали тогда,
Что народ мой согнали не в рабство,
А в раскрытые пасти
Освенцима,
В музыку-блиц.
Там играл патефон
Увертюру в безумном балете,
Там смеялся охранник,
Пропитый насквозь полицай.
Раздевались под звуки обмана
Несчастные дети,
Женский страх был беззвучен,
Он падал в туман и за край.
Говорят,
Это время
Вдруг выдало злые путёвки,
В пустоту, в немоту, в седину озверелых печей.
Только крики в ночи:
- Раздевайтесь, жиды и жидовки!
Да огни сигарет,
Что глотают сквозь смех палачи.
Всё случилось вдали,
И о том мы, конечно, не знали,
Был измученный день
Неугаданно взят под прицел.
Комиссар Леонид
Закричал:
- Наши люди из стали!
Уведи его, Ванька,
На казнь уведи,
На расстрел!
Шёл я, вечный чужак,
А вокруг - равнодушные лица,
У речной чистоты
Пуля мягко причешет висок.
Нелегко быть евреем,
Бездумно сошедшим за фрица,
Потому что не свой,
И от русского духа далёк.
Там, на поле сраженья,
Вновь рожь золотая поспела,
Фермер - дядя Иван -
Вывел технику в синий простор.
Но еврейские тени
Вздыхают о жизни несмело,
И матросским узлом
Стянут детский испуг до сих пор.
Рафаэль-Мендель
18 сентября 2014г.