Хроники пикирующего человека. поэма, часть 3
Юрий Марахтанов
Глава 3. Личная жизнь
О Библии
Хотя бы просто прочитать,
И не понять, и ужаснуться,
В немом восторге прикоснуться
К забытой буковице “ять”.
Друзьям пришедшим улыбнуться,
Душой усталой встрепенуться,
И постараться мир объять.
Душой, не тронутой пороком,
Не той, ушедшей навсегда,
Как исчезали города
И государства ненароком,
Нам, не оставивши следа.
Извечны радость и беда
И не подвластны божьим срокам.
Я Библию прочёл, и что?
Всё так же стволы лип черны,
Берёзы белы, страшны сны.
И смотрит непонятно кто:
«Я ваш ли, божии сыны,
Напрасно тщиться Мне за ны,
А если тщиться, то за что?»
Я тщусь за святых и за грешных,
За помыслы, понятные не всем,
За то, что вы поверили не тем:
Из ваших бывших, ваших прежних,
Искавших, так и не нашедших,
Отстаивающих правильность систем.
А лебеди слетали между тем
С замёрзших вод,
Прозрачных вод,
Прибрежных…
* * *
Золото с лип,
Из кармана последние деньги.
Сердце на всхлип –
Не на дело, а на наркоту.
Что же на грех
в этой жизни мы сделали?
Падают листья…
На плечи…
И невмоготу.
* * *
Не забуду книгу под подушкой,
Которая зачитана до дыр.
Серьёзная, тебе не до игрушек.
«Как закалялась сталь» -
Не «Мойдодыр».
Крещение
Меня тайком крестили у парторга.
Отца и не поставили в известность.
Боялись, что какой-то орган
Вдруг обнаружит Иордан.
И где та местность.
* * *
Отец. Убогий и горбатый.
Интеллигент не в первом поколении.
Отец. Мы не жили богатыми.
В наследство отчество “Евгеньевич”.
* * *
Рука не поднималась
На лоб, на грудь, на крест.
И, словно лист опалый,
Усталый тщился перст.
И тишина какая
Жизнь прошлую влачит.
Жена, как неживая,
Испуганно молчит.
И тихо, осторожно,
Она прикрыла дверь.
Безбожно и тревожно.
Мне не уснуть теперь.
Молитва, будто сокол,
Стремится к небесам.
Оттуда, из далёка,
Взывает.
Может, к вам?
Ода вобле
Я сижу у чужого подъезда,
Здесь живут, как и я - не жульё,
Вспоминаю овации съезда,
Под который сдавали жильё.
В стороне от дорог и народа,
Я затеял пивную игру,
Нежно воблу за брюхо потрогал,
Обнаружив под кожей икру.
Человек нам родит человека,
И у куры простое яйцо,
Здесь – миллениум в степени века.
Грустно смотрит мне вобла в лицо.
Она плавала где-то, мечтала,
Что закончит на Каспии ВУЗ,
Она многого в жизни не знала,
Проплывая Советский Союз.
Здесь ловили её за копейки,
Продавали “пивистам” за грош.
Вот судьба! Хуже дохлой уклейки,
У которой в мужьях крутой ёрш.
Её солят, и сушат, и вялят,
Достают из кармана пальто,
И безжалостно бьют о прилавок,
Сокрушаясь, что время не то.
Что когда-то всё было иначе,
Жили скромно, но всё ж хорошо,
И детей отправляли на дачи,
Покупая зубной порошок.
Что длиннее и дни были, вроде,
Жизнь неспешно, счастливо плыла,
И любви было больше в народе,
И крупнее та вобла была.
Слово “было” почти из сказаний,
Кружки светится правильный круг,
Смотрит вобла немыми глазами,
Как едят эти люди икру.