(по мотивам одного завещания)
Что видишь ты, больничная сестра?
О чём ты думаешь, окидывая взглядом
меня? О том, что мне уже пора
лежать на кладбище с женою рядом?
Что я капризный немощный старик
с укладом непонятным и тяжёлым?
Что я на всём готовом жить привык?
Что я похож на полусгнивший жёлудь?
Глаза мои бесцветны и пусты?
И сух мой мозг? И ослабела память?
Что все мои потребности просты?
Что сам могу я лишь с кровати падать?
Что попусту перевожу еду,
что по желанию (не моему) даёте?
Что долго безучастно жду,
когда вдруг памперс поменять придёте?
Открой глаза, больничная сестра!
По-настоящему не видишь ничего ты.
Ведь я малыш, родился лишь вчера,
и материнской пользуюсь заботой…
Мне десять. Мама, папа, младший брат.
И мы друг друга очень, очень любим…
Я юноша. Я восхищённый взгляд
ловлю, танцуя твист в фабричном клубе…
Нет. Я жених. Мне скоро двадцать лет.
Готово сердце выпрыгнуть наружу.
На ней сошёлся клином белый свет.
И я клянусь, и клятву не нарушу…
Я сам отец. Сын на руках моих…
Мне сорок. Дети выросли до срока.
Но рядом женщина моя смягчает миг
и гонит грусть от нашего порога…
Мне пятьдесят. И вновь у наших ног
играют малыши. И я с любимой…
Сгустилась тьма. О, как я одинок!
Жена мертва. И тают мои силы.
Я в будущее с ужасом смотрю.
Но для детей и их детей живу я…
Я думаю, с собою говорю…
и как во сне куда-то всё плыву я.
Я думаю о прожитых годах
и о любви, что не проходит мимо…
Но я старик. Я превращаюсь в прах.
Жестоко время и неумолимо…
Но в дряхлой оболочке – Че-ло-век;
ещё он молод, полон сил и мыслей,
трепещет сердце, продолжая бег,
и воздух сладок, даже если кислый.
Я думаю: как мало было лет,
как быстро всё… неповторимо, невозвратно…
На многое есть у меня ответ,
но многое осталось непонятно…
Как глупо всё! И жизнь, и смерть, и страх…
Но мы не сами в этот мир приходим,
чтобы из праха возвратиться в прах,
немного походивши в хороводе…
О, люди! Отворите же сердца!
Глаза свои вы шире распахните!
Вот Я. Почти добрался до конца…
Да, это Я. Смотрите же, смотрите!..