* 1 *
"Я помню длительные муки"
Мы будем помнить это утро
и ночь, сгоревшую, как дым,
вид куполов и шпилей, будто
покрытых облаком седым.
Вопрос, невыразимо важный,
в глазах потерянных застыл;
и почему-то понял каждый,
что не для нас свели мосты.
И что напрасно рук сплетенье,
когда безжизнены слова;
и мысль металась горькой тенью,
но не кружилась голова.
И пытка знаньем длилась, длилась,
а сердцу виделся ковчег...
Но тщетно, чуда не случилось,
и вместо ливня выпал снег.
* 2 *
"Я послал тебе черную розу в бокале
Золотого, как небо, аи".
Будет вечер пылать, так призывно чарующ,
полон с верхом удач и расстройств.
У подъезда одно из бензиновых чудищ:
серебристый, как призрак, "Роллс-Ройс".
Робкий ропот батиста, шуршание шёлка,
лёгких перьев летящий плюмаж,
пенных юбок прибой и решительный шёпот,
и духов невесомая блажь.
Меценат и жуир, рангом тайный советник,
страж порядка, противник бесчинств,
грудь сияет почище небесных созвездий;
с ним шофёр, хладнокровный, как сфинкс.
Мчать проспектами вдаль, плоть зари пожирая,
шпаги фар уж алмазно остры.
Прочь извозчика кнут, сзади скрежет трамвая,
вот вам правила новой игры!
Ты войдёшь в ресторан басилиссой Царьграда,
улыбаясь презрительным ртом,
но как будто споткнёшься вдруг, встретившись взглядом,
с тем, кто дерзок, и нежен притом.
Будут длиться часы, словно пьеса пустая,
но поэта зови, не зови...
Он допьёт свой бокал, о прекрасном мечтая,
и напишет про розу в аи.
* 3 *
"Зачем ты в небе был, отважный,
В свой первый и последний раз?"
Фанера, медь, стальные штанги,
готов в полёт аэроплан.
...Ты прям и светел, как архангел,
одетый в кожаный реглан.
Небрежно куришь папиросу,
улыбка бродит по губам,
но вдруг ладонь берёшь без спросу,
вскользь поцелуй: "Adieu, madame!"
Поклон... Ах, нет! Уже в кабине...
Очки надвинул, взмах рукой.
В тебе нет страха и в помине,
смельчак ли сыщется такой?
Пронзает свет зонты и тенты,
небес сияет бирюза,
с трибун летят аплодисменты,
и лишь из глаз моих — слеза...
Мотор взревел, дрожа утробно,
сияет нимбом резвый винт;
пошёл, чудовищу подобный,
летун, из ста растяжек свит,
быстрей, быстрей, вмиг оторвался
от лона матери-земли
и тут над всеми оказался,
кого на зрелище свезли.
Потом, кружа всё выше, выше,
безумец, вкручивался в синь;
вот звук пропеллера чуть слышен,
не разглядеть, как взгляд ни вскинь...
На время словно бы забыли,
о нём, давай про то, про сё болтать,
подряд и небыли, и были,
любому вздору исполать!
Но, чу? Опять поёт железо,
скользит, как с горки, плавно вниз;
уже круги его всё реже,
шепчу удаче: "Улыбнись!"
Внезапный звук, хлысту подобен,
треск лопастей, летун — в пике
сорвался сразу, словно дробью
сражённый лебедь на реке.
Всеобщий ужас, вскрик — и страшно,
так безнадёжно — ниц удар;
зерно души упало в пашню,
и книгу Бог перелистал...
Уже не мой, кого поспешно
ландо увозит... Что ж, пойду.
Жизнь продолжается, конечно,
хоть в голове звучит: "Adieu!"
Семья и быт, измены, ссоры,
из века в век, за разом раз...
Скажи, зачем букет был сорван,
кому цвели фиалки глаз?
* 4 *
"Что теперь твоя постылая свобода,
Страх познавший Дон-Жуан?"
Дайте ж руку, сеньор молчаливый!
...тают в сумерках звуки валторн...
Одного, кавалер, не учли Вы —
что из склепа взойдёт командор!
Лязгнет лунно под шпорой брусчатка,
и зажмурят глаза фонари;
меч сжимает пустая перчатка,
кость безгубая шепчет: Умри!
Так крепи свою жалкую душу —
тот, кто вызван, один не уйдёт!
Ни на йоту закон не нарушу,
но преступникам выставлен счёт.
Смяты простыни брачного ложа,
до сих пор, как пожар, горячи;
только Анна на камень похожа,
скорбной тенью застыла в ночи...
Лишь недавно ланиты алели
ярче роз между гибких ветвей,
их лобзать и лелеять посмели
твои губы, кощунный злодей!
Эти перси, упруго живые,
не для страсти скрывало сукно,
их покой оборвали не вы ли?
Кто виновней, уже всё равно!
Нас рассудит холодная бездна,
бланк подписан, а сверху печать!
Тих и чёрен мотор у подъезда,
ждёт сигнала по городу мчать.
Бой часов. Время ужина — слышишь?
Сыт любовью, так страха вкуси!
Гонга гул вдруг разносится свыше.
Мене, текел, ещё упарсин...
Вкруг запястья десница сожмётся,
волю ада нельзя побороть!
Крик утонет в глубинах колодца,
упреждая погибшую плоть.
Ты увидишь, как звёзды сольются,
удаляясь, в неистовый круг;
из буфета попадают блюдца,
и в груди остановится стук.
* 5 *
"Иди, иди за мной — покорной
И верною моей рабой".
Зачем так грозно ты прекрасен,
столь упоительно горяч,
явился в странной ипостаси —
мой царь-любовник... и палач?
Слова внутрь сердца проникают,
сметая доводы ума,
такие тайны открывают,
что открываюсь я сама
твоим рукам, в которых сила
способна негою увлечь;
напрасно Бога я просила
от этой встречи уберечь!
И ты предстал в час новолунный,
как мел испуга, как кошмар,
сумел сыграть на тонких струнах,
раздул чуть тлеющий пожар.
Я сохранить себя пыталась,
творила слёзные мольбы, —
пустое! Страсть не терпит жалость,
и пал сей замок без борьбы...
Мы вознеслись вдвоём над миром,
не замечая страшных бездн,
твоя заря мой взор затмила,
и я взмолилась: "Ну, же, бес!"
Внутри всё пело и дрожало,
вдруг вспышка, вскрик! — крылатый змий
невыразимо жгучим жалом
меня, как молнией, пронзил!
Как передать ту сладость муки,
тот изнуряющий восторг,
когда погибель славят звуки,
и запад ярок, как восток?
Миг или вечность, взлёт, паденье,
в себя, вовне, где я, где ты?
Но трупный холод следом тенью,
сквозь страсть прорезались черты...
О, властелин, я на коленях
прошу сочувствия хоть горсть!
Но ни любви, ни сожаленья
в груди бессмертной не нашлось.
Лишь наслаждение победой,
а ужас выжженных пустынь
тебе не нужен и не ведом.
И я шепнула: "Отпусти..."
Ты, распустив тихонько крылья,
толкнул с улыбкой, мол, лети!
И, безразличный, тотчас скрылся
среди неведомых светил.
Полет всё ближе к преисподней...
Но ангел, светлый, как из слёз,
вдруг душу гибнущую обнял
и в веси райские вознёс!